Свидетели живут недолго

– Все, ни о чем плохом не хочу думать, впереди два выходных, будем только вдвоем.

– Втроем, – мяукнул кот.

К понедельнику подморозило, на кладбище было скользко и холодно. Стоя у открытой могилы, сотрудники перешептывались, всем не давала покоя история с отравлением, все ломали голову, что же там случилось. Приехали из Новгорода Ленины мать и сестра, а отец приехать не смог, сердце у него больное, как узнал, что дочки не стало, свалился в предынфарктном состоянии. Сестра плакала тихонько, а мать стояла, невидяще глядя перед собой. Всем распоряжалась свекровь. Повязав на рыжую копну волос черную косынку, она даже не делала вид, что скорбит, а только расставляла всех по местам, договаривалась с могильщиками и командовала, куда класть цветы. Всем было противно.

Надежда подошла к Вале Голубеву и сказала вполголоса:

– Елистратыч, готовься, речь будешь говорить, какая наша Лена была хорошая.

Валя встрепенулся:

– А почему я? Когда Никандрова хоронили, Синицкий же говорил.

– А ты на Синицкого посмотри.

Валя оглянулся. Действительно, было видно, что Леонид Петрович речь говорить не в состоянии. Лицо у него было абсолютно серое, щеки обвисли, что делало его похожим на больного бульдога, и постарел он лет на десять, если не на двадцать. Валя присвистнул:

– Это ж надо, с чего его так разбирает?

– Потом скажу.

Валя промямлил речь, она вышла неудачной. Вытирая пот со лба, он мрачно пообещал:

– На поминках напьюсь в стельку!

Все цветы были положены на свежую могилу, люди потянулись к выходу. Надежда задержалась: на этом кладбище были похоронены ее родственники, бабушка и тетя, ей хотелось взглянуть хоть мельком, все ли в порядке на могилах. Она свернула в сторону, убедилась, что все аккуратно, постояла минутку, вспомнив бабушку, потом заторопилась, хотела срезать путь, но свернула не в тот проход и вышла к воротам, когда похоронный автобус уже уехал.

«Вот те раз, что же делать?» – подумала Надежда, но тут увидела, как Леонид Петрович Синицкий отпирает синюю «девятку».

Надежда подбежала к нему, окликнула:

– Леонид Петрович!

Он вздрогнул, оглянулся, в глазах мелькнул страх.

– Леонид Петрович, подвезите меня хоть до метро, я не успела на наш автобус.

Он молча распахнул перед ней дверцу. Когда он наклонялся, чтобы помочь ей пристегнуть ремень, она почувствовала, что от него пахнет спиртным. Синицкий слыл в институте непьющим человеком, поэтому она удивилась, а увидев, как дрожат его руки, лежащие на руле, забеспокоилась: «Не влететь бы с ним в аварию. Надо же, как он переживает смерть Лены, видно, правду бабы болтали, что у них роман. Точно никто ничего не знал, сама Лена никому ничего не говорила, и никто их не заставал обнимающимися в кабинете, но НИИ – это большая деревня: все про всех все знают. У нас ведь как: парочка еще только смотрит друг на друга, и чай они вместе пьют без всякой задней мысли, а наши дамы уже знают, что у них роман, и сколько он будет продолжаться, и кто кого первый бросит».

– Где вас высадить? – спросил Синицкий.

– Да мне вообще-то на поминки домой к Лене. Но вы довезите до проспекта, я там дворами дойду.

Машина остановилась.

– Спасибо большое, Леонид Петрович, всего доброго.

Но он даже не ответил.

На поминках выпили, посидели, вспомнили Лену, и хоть свекровь через два часа недвусмысленно дала всем понять, что пора уходить, Валька успел напиться если не в стельку, то все-таки набрался порядочно. В метро его развезло, он начал задремывать, а Надежда не смогла удержаться и стала его воспитывать, что начальники так себя не ведут, что на поминках вообще не напиваются и так далее. Он вяло оправдывался:

– Ну что ты, Надя, ну ты прямо как жена пилишь.

– Подожди, жена тебя еще не так пилить будет, – злорадно сказала Надежда, хотя все знали, что характер у Валиной жены был хороший и пилила она мужа крайне редко.

Валька вдруг встрепенулся:

– А ты куда едешь, ты же свою остановку уже проехала?

– Тебя до дому провожаю.

Валька растрогался, полез целоваться, Надежде стало смешно. На его станции Валя торжественно поклялся, что поднимется сам и сразу же пойдет домой. Надежда поехала к себе и, войдя в квартиру, позвонила Валькиной жене:

– Привет, Марина, дошел твой муж до дому?

Маринка хохотала в трубку:

– Явился, голубчик, такой гордый, говорит, что его женщины до дому провожают. Кто провожает, ты, что ли?

– Ну да, я.

– Я так и думала, кто еще на него польстится?

Они еще немного поговорили о детях и Надеждиной внучке и расстались.

Напротив дома на улице Верности у магазина сутулый мужик в рваном ватнике и шапке, надвинутой на глаза, скалывал лед. Пришел он часа в три, принес лом, скребок, работал не спеша, часто присаживался на лавочку покурить. В один из таких перекуров проходившая мимо пенсионерка взялась учить его правильно скалывать. Он поглядел на нее из-под шапки и миролюбиво сказал:

– Проходи, бабка, не мешай работать.

Так прошло часа полтора. В половине пятого в наступающих сумерках показалась пара: мужчина, росту невысокого, но коренастый и пузатый, и женщина, высокая, хорошо одетая, с надменным выражением лица. Так и есть: они! Ишь ты, какая баба. Из себя видная, в ушах цацки дорогие висят. Себя высоко ставит, всех людей мелко видит. А кто ты есть-то? Шалава, да и только. Спишь с мужиком за деньги, ни за что не поверю, что с этаким козлом по любви можно. Он ею попользуется сейчас да к жене пойдет в семейный дом, а эта туда же, строит из себя королевну! Чего же это они на автобусе приехали? Наверное, не хочет машину здесь ставить рядом, чтобы никто не увидел.

Мужик посмотрел на часы и стал неторопливо собирать свой инструмент. Вот хорошо сейчас, никому ни до кого дела никакого нету, не то что раньше в советские времена, сразу бы прибежали: кто такой? Дворник? И какого ЖЭКа? Он зашел во двор магазина и бросил лом и скребок за ящики, потом перешел улицу по переходу на зеленый свет и зашел в нужную парадную. Так, минут сорок прошло, надо думать, они уже в постели. Ох уж эти пятиэтажки, вечно кто-то по лестнице шастает. Он подошел к двери квартиры на третьем этаже и прислушался. Днем он уже проверил эту дверь, смазал петли растительным маслом, поэтому они и не скрипнули. Проникнув в коридор, Халява замер и прислушался. Из комнаты доносились недвусмысленные стоны и вскрики. Он ухмыльнулся: пускай себе последний раз потешатся. Увидев в прихожей стул, передвинул его в темный угол за вешалкой, где его нельзя было заметить, и тяжело опустился на стул, приготовившись ждать. Что-что, а ждать он умел. Минут через двадцать в комнате стихли стоны и крики сменились умиротворенным воркованием. Судя по интонации, мужчина чего-то попросил. Скрипнули пружины дивана, женские шаги приблизились к двери. Халява поднялся со стула, подобрался. В дверях показалась обнаженная женщина. Белая кожа светилась в полутьме прихожей, темные волосы змеились по плечам.

«Хороша, стерва!» – подумал или, скорее, почувствовал Халява, сглатывая неожиданно заполнившую рот слюну.

Он резко шагнул к ней. Глаза ее расширились от ужаса, она хотела закричать, но огромные обезьяньи руки сами нашли горло и схватили, сжали, удержали ее крик. Халява любил такую работу. Делая ее, он всегда разговаривал с жертвой, уговаривал не кричать, не царапаться, не сучить ногами, но сейчас рядом в комнате был мужик, и приходилось делать все тихо-тихо. Глаза у бабы вылезали из орбит, лицо посинело, Халява нащупал хорошо известный ему позвонок, сжал посильнее, в горле хрустнуло, и баба обмякла в его руках.

«Вот то-то», – удовлетворенно подумал Халява и только тут заметил кровь у себя на руках.

Тихо опустив труп на пол, он подошел к зеркалу. На щеке темнели глубокие царапины. «Ишь, стерва, как исцарапала, а я и не заметил».

Он достал из-за пазухи большой тяжелый мясницкий нож и, крадучись, подошел к двери в комнату. Когда дверь с легким скрипом приоткрылась, мужик приподнялся в кровати.

– Ну где же ты, лапсик, я соскучился!

– Вот тебе твой лапсик-бабсик! – радостно хохотнул Халява, сделав огромный шаг от двери и с маху вонзив свой нож в толстый волосатый живот. Мужик ухнул, как филин, и забил ногами, Халява вытащил нож и ударил еще раз, чуть ниже горла. Чтото хлюпнуло, мужик пытался встать, пуская, как младенец, пузыри, только пузыри эти были страшного темно-красного цвета. Халява ударил еще раз, тот затих, и Халяве сразу стало скучно и противно. Он вытащил нож, вытер его одеждой, разбросанной по полу, обтер кровь со своих рук и лица и ушел, аккуратно закрыв за собой дверь квартиры. Он уже не увидел, как изрезанный мужик сполз с кровати, булькая и хрипя, заливая кровью паркет, выполз в коридор, переполз труп своей любовницы, дотащился до входной двери и только тут умер окончательно и бесповоротно.

Мария Семеновна, соседка, живущая ниже этажом злополучной квартиры на улице Верности, вечером после программы «Время» решила попить чайку. Она сполоснула чайник, открыла шкафчик и всплеснула руками – забыла купить заварки, а старая вся кончилась. Ну что ж, еще не поздно, придется идти к соседке Зинаиде. Она подошла к двери, долго открывала замки, которыми заперлась на ночь, и, машинально подняв голову наверх, заметила темное пятно на потолке над дверью. Ну надо же, опять у Жорки что-то протекло, и ведь сам не живет в квартире, пускает черт-те кого! Что они там делают? Она пошла к Зинаиде, вдвоем они позвонили в Жоркину квартиру, но, конечно, никто не открыл. Потом они изучили пятно на потолке, но снизу было плохо видно, лампочка слепила глаза. Зинаида посоветовала позвонить Жорке по телефону. Сосед Жорка сам жил у жены, а свою однокомнатную квартиру сдавал, но жильцы были не постоянные, а приходящие. И вообще-то люди все попадались приличные, не то что эти черные. Те понаедут, пятнадцать человек в одну квартиру набьются, семечки жарят, вонища на весь дом, шум, крики… Нет, у Жорки все тихо было, только в прошлом году скандал был один да вот сегодня пятно это. Ну уж потолок ей Жорка точно белить будет!