Птица, летящая к небу

К нам в театр часто приходят красивые девочки, они хотят сниматься в кино и думают, что, может быть, их здесь заметят. У нас на самом деле иногда кого-то берут в кино на маленькие роли или в массовку. Два года назад меня пригласили на пробы на большую хорошую роль в комедийном сериале, где летом надо было уезжать на целых два месяца на море, и я пробы прошла. А съемки начинались во время Великого поста. И мама не разрешила на них пойти. Потому что пост – это пост, а не суета и не кривлянье перед камерой. В театре – занятия, а съемки – пустое и тщеславное.

Почему всё самое плохое происходит со мной во время постов? Потому что я пощусь и молюсь неискренне, так считает мама.

Наутро мама разбудила меня в половине седьмого, потому что надо было идти на службу.

– Мам, первая математика…

– И что?

Я видела, что мама встала в довольно хорошем расположении духа, напевает, быстро готовит разные завтраки одновременно и нам, и папе с Вовой, хотя обычно они сами варят и жарят себе «скоромную» пищу. А сейчас мама заворачивала себе и мне с собой хлеб и мыла яблоки и одновременно ловко взбивала яйца с молоком, чтобы папа с Вовой могли пожарить себе необыкновенно вкусный хлеб с золотистой корочкой, намазать его мягким белым сыром… Эх! Мне яйца и сыр нельзя, сегодня пятница… Но зато до среды можно есть сколько хочешь. Пока не наступит декабрь. Это самое сложное время, когда холодно, и всё время хочется есть, а ничего вкусного нельзя. Можно в некоторые дни рыбу, но хорошая рыба – дорогая, а плохая – невкусная.

– Мам, у нас очень сложная тема…

– Ну ты же не собираешься становиться ученым? Зачем тебе математика?

– Я люблю математику.

– Больше Бога? – усмехнулась мама.

– Нет…

– Тогда о чем речь?

– Я не хочу получать двойки.

– И не получай! – Мама попробовала взбитое яйцо и сплюнула в раковину. – Так, соли в самый раз. Не получай. Учись. Но службу пропускать мы не можем. – Мама ловко обмакнула хлеб в яйцо и положила ломтик в шипящее масло на сковородку. – Ты что? Помнишь, какой праздник? Забыла?

– Нет.

– Какой?

– Покров.

– Ну всё, пей горячую воду и одевайся. Ты же копаться долго будешь. И не стой здесь, нюхаешь, только искушаешь себя. Зачем? Хлеб и яблоко бери, про математику забудь. Никто еще лучше от математики не стал.

Я кивнула. А смысл спорить? Мама всё равно будет права. Чем больше спорить, тем яростнее она будет отстаивать свою правду и тем больше мне попадет – проходили уже.

– Тань, Ирка хочет приехать… Написа?ла… Что-то я не видел… Неделю назад еще писала…

Мама вскинула брови. У нее это так отлично получается – р-раз, и брови резко взлетают. Мамин лоб становится похожим на гармошку, рот сжимается в крохотную упрямую точку, глаза, наоборот, становятся огромными и грозными, над ними – брови ёршиком, и ни слова такой маме поперек не выговоришь.

– Тань… – Папа усмехнулся, стуча по чашке, как будто пытаясь успокоить ее вместо мамы. – Ну ладно, что ты взъерепенилась…

– Я слова не сказала! И не скажу! – Мама подбоченилась вместе с веничком, которым она взбивала яйца, и остатки яично-молочной смеси потекли у нее по боку, по темно-коричневой юбке, которую она уже надела, чтобы идти в храм и потом на работу. Мама этого пока не видела, и никто говорить ей не стал.

Папа вздохнул:

– А что мне ей сказать: «Не приезжай»?

– Она твоя сестра. Что я могу сделать? – Мама недовольно повела плечами.

Папина сестра и его родители живут в Ставропольском крае, раньше мы туда ездили летом. Но потом, наверное, что-то случилось, кто-то с кем-то поссорился, и мы перестали ездить. Тетю Иру я помнила довольно смутно.

Вова, который только что проснулся и пришлепал на кухню в одних трусах, хмыкнул, отпивая сливки прямо из пачки. Сливки, белые, нежные… Вова почмокал и подмигнул мне. Я отвернулась.

– А ты что вскочил? Иди, досыпай полчасика, тебе рано еще.

Значит, мне нормально вставать в половине седьмого, а Вове рано? Потому что Вова, как и папа, имеет право не поститься и не ходить в церковь на утреннюю службу вместо математики.

Я подсела к папе. Он обнял меня и продолжал читать новости в Интернете, то качая головой, то посмеиваясь.

– Можно я пойду в школу? – тихо спросила я, когда мама выбежала за чем-то в комнату.

– Ох… – Папа покрепче обнял меня и аккуратно отодвинул от себя. – Нельзя. Делай, как мама говорит. Наша мама всё знает.

Не получилось. Иногда получается, но сегодня папа почему-то за маму.

– Кристинка, давай, давай, быстро воду допей и пошли!

Я с сожалением посмотрела на большой кусок хлеба. Намазать бы его сейчас медом или просто так съесть. Но перед службой мама есть не разрешает, потому что стоять с полным животом и переваривать еду в храме не положено. Правда, у меня тогда от голода громко бурчит живот, и люди, стоящие рядом, оглядываются недовольно, но для мамы это не резон.

Сегодня служба показалась мне невероятно долгой и скучной. Бывает, я словно попадаю в какой-то другой мир, начинаю растворяться в церкви, перестаю чувствовать свои границы, пою вместе с прихожанами и хором, крещусь и кланяюсь, когда положено, слушаю и не слышу, что говорит священник. А сегодня никакого особого состояния не наступило.

Я видела, как неровно выросла борода у священника. Ведь, кажется, им нельзя стричь бороды? Или можно? Надо вечером прочитать, если Вова пустит меня к компьютеру. Если он не ходит на учебу, то сидит весь день и не пускает даже в «мое» время. Не из вредности и не от жадности – не может оторваться.

Женщина, стоявшая рядом со мной, всё время нервно залезала в свой карман, доставала телефон, клала обратно и оглядывалась, как будто искала или ждала кого-то. Мальчик лет девяти потихоньку играл в телефон, пока его очень взрослая мама, больше похожая на молодую бабушку, размашисто крестилась и шептала что-то. Девушка в накинутом на длинные волосы ярко-розовом платке так сильно надушилась, что ее духи перебивали все остальные запахи. Бабушка сзади меня подпевала тоненько и фальшиво, не попадая ни на одну ноту.

Я потихоньку стала отступать назад. Мама как будто почувствовала это спиной, обернулась, притянула меня за рукав.

– Стой спокойно! – строго прошептала она.

Я кивнула. Ладно. Немножко осталось потерпеть, несколько лет. Если я уйду из школы после девятого класса и пойду работать, то мама не сможет уже меня заставлять всё делать так, как она хочет.

Когда мы вышли из церкви, мама улыбнулась, погладила меня по спине.

– Хорошо!.. – сказала она, глядя в небо. – Жалко, что папа не ходит с нами. Так его не хватает. Так хочется, чтобы он чувствовал то же, что и мы. Правда? – Мама поправила мне платок. – Очень тебе идет. Зря ты так в школу не ходишь. Или вам не разрешают на уроках в платках сидеть? Мусульмане же вроде сидят.

– Им можно.

Я сразу вспомнила историю с одной девочкой из нашего класса, москвичкой Гузелькой, татаркой, которая однажды осенью пришла в класс в темно-синем хиджабе. Первый день все смеялись, фотографировали ее и с ней, учителя пробовали что-то говорить, но она наотрез отказалась его снимать. С тех пор так и ходит. Все уже привыкли, даже Сомов с Плужиным, устали шутить и приставать. Тем более что брат Гузельки учится в одиннадцатом классе и приходил как-то с ними разбираться вместе со своими друзьями. Я думаю, если бы Вова пришел к нам в школу и тоже поговорил бы с ними, меня бы оставили в покое.

– Ну, беги! То есть спокойно иди! – Мама помахала мне рукой. – Если будут спрашивать, почему пропустила урок, так и скажи: «В храме была!» И расскажи им, какой сегодня праздник!

Мама поспешила на подъезжающий к остановке автобус, а я побрела по дворам в школу. Я представила, что вот сейчас я приду, опоздав на второй урок. Сначала меня спросит охранник, почему я опоздала. Если мимо пройдет какой-нибудь учитель, завуч или сама директор, тоже спросят. И я им скажу, что проспала. А что они мне сделают? Если врать, рассказывать небылицы, все добиваются, чтобы ты сказала правду. А если сразу сказать: «Ушла с урока, потому что надоело», «Не сделала задание, потому что не захотела», «Опоздала, потому что выключила будильник и стала спать дальше» – что они сделают? Про храм и маму говорить бесполезно, это похоже на вранье. И прицепятся так, что мало не покажется. Будут добиваться правды, увещевать, что церковь – это хорошо, но школа важнее, спрашивать, а все-таки, на самом деле, почему я пришла так поздно и часто ли я хожу в церковь вместо уроков? Ну и так далее.

Потом я проковыляю на третий этаж, где у нас идет урок, постучу в дверь. Первой у нас была алгебра, а сейчас уже начался второй урок, геометрия, там же. Учительница математики, в общем незлая и невредная женщина, будет спрашивать меня, почему я прогуляла урок. Сомов и Плужин начнут шутить и кривляться. Нора Иванян станет шумно вздыхать и смотреть на меня огромными темными глазами с сочувствием и тревогой и искать в рюкзаке под партой шоколадную конфету, чтобы потом передать ее мне.

Я постояла около черного кованого забора школы. Всё, больше нет жизни в природе. Мерзлая земля, остатки пожухлой травы, почти черной, грязь, холод, темные тучи, моросит и дует ледяной ветер, сбивая с деревьев остатки листьев. В этом году так рано пришли холода. Я не люблю позднюю осень. Впереди долгая темная зима, долгий пост, гороховая или чечевичная каша, ночь, ночь… Раньше не было так темно, когда я проводила все вечера в театре, я не замечала темноты. А теперь я сижу дома и смотрю, как быстро темнеет, каждый день всё раньше и раньше, смотрю на дерево за окном, которое скоро спилят, оно мешает машинам проезжать на стройку, на него прикрепили особую бело-красную полосатую ленточку. Может, мне куда-нибудь уехать? В страну, где всегда тепло, солнце, долгие светлые дни, не бывает зимы, стылого ветра? А нет такой страны, где у всех что-то болит или не так в организме и люди не обращают внимания на чьи-то недостатки? Кто-то плохо слышит, кто-то очень плохо видит, кто-то не может сам ходить… И никто ни над кем не смеется.