Маримба!

Литовцы, как правило, все мировые хиты – арии, песни, романсы – перекладывают на родной язык и с удовольствием поют их, легко преодолевая многочисленные «ж», «б», «м», «ск», слегка меняя не мелодию, но интонацию из-за жестких согласных и мягких, непривычно звучащих гласных. И сейчас я не с первой ноты узнавала знаменитые арии. Главное, с иронией относиться к собственному великодержавному шовинизму. А к маленьким нациям, трепетно хранящим свою культуру, – с уважением и осторожностью. Не фыркать кстати и некстати.

Тем временем ведущая стала что-то рассказывать на литовском языке. Год от года концерты ведет одна и та же пожилая, очень красивая дама. Первые годы из жесткого, резковатого языка я не могла вычленить даже фамилии. Теперь слышу отдельные слова, понимаю глаголы, общие корни. Близкие и такие разные языки. Мягкое русское «теперь» по-литовски звучит «даба?р». Это одно и то же слово, из общего древнего языка, просто звучать стало чуть иначе. Так же как и «герэй» – «хорошо», «вакар» – «вечер», «ня жину» – «не знаю», «ня норю» – «не хочу», то есть «не по нраву мне это, не нравится»…

– Принципиально не говорит, что ли, по-русски, – пробормотала я. – Ведь половина зала – точно наши…

– Да ладно, мам! – прошептала Катька. – Все и так понятно! Сейчас будет маримба. Музыкант, закончил консерваторию… в Клайпеде…

Я не удержалась и фыркнула.

– Мам… – Катька укоризненно посмотрела на меня.

– Хорошо, извини. И…?

– И учится сейчас в Вильнюсе в музыкальной академии. Учился в Норвегии. Будет играть Баха, Пьяццоллу и еще кого-то, не знаю такого имени.

– Господи, да как ты это все поняла-то?

Катька пожала плечами и прошептала мне на ухо:

– Все понятно, мам. Только тетку сейчас рядом с тобой разорвет от наших разговоров.

Я даже не стала поправлять, что тетку надо называть хотя бы женщиной, согласно кивнула и извиняющееся улыбнулась соседке. Та, вздернув нос, стала демонстративно обмахиваться платочком. Большой литовский нос, типичный, уточкой, задиристой, но не упрямой, просто вполне уверенной в собственной красоте.

В зале душно не было, было хотя бы тепло, в отличие от июльской свежести за окном. Где-то в июле самая жара, а где-то…

Катька постучала меня по руке.

– Вот, смотри, смотри…

Откуда-то сбоку вышел музыкант. Мальчик? Или уже не мальчик. Молодой человек. Очень молодой, осьмнадцати лет, где-то так.

– Рентгеныч… – ахнула Катька.

Я тихо засмеялась. Точно. Мой знакомый стоматолог, большой оригинал, гениальный врач, который вдруг стал писать картины и потерял всякий интерес к пломбам и коронкам. Когда-то я коротко и совершенно панически была в него влюблена. Безответно. Две недели. Пришло и ушло. Маленькой Катьке однажды послышалось, что его отчество – Рентгенович (на самом-то деле «Евгеньевич»), так и прижилось.

Молодой музыкант и правда был похож на Рентгеныча, в юности, в которой я его еще не знала. Но он наверняка был таким – с чистейшей нежной кожей, едва знакомой с бритвой, ровным подбородком, веселыми глазами, меняющими цвет, как положено сероглазым – от зеленого до синего, со светлыми, слегка вьющимися волосами. Хорошо сложенный, не слишком высокий, музыкант ловко взял изящными руками четыре палочки – по две в каждую.

– Ничего себе… Как он может их так держать?

Я придержала взбудораженную Катьку.

– Может. Не сложнее, чем быть космонавтом. Сиди слушай.

Музыкант неплохо сыграл «Сарабанду» Баха. Хотя откуда мне знать, как он сыграл? Бах действует на подсознание, как и другие великие композиторы, познавшие мировую гармонию. Она есть без нас, без них. Но они ее слышат. И записывают в понятной человеку форме. Поэтому иногда даже когда ребенок худо-бедно ковыряет на пианино Баха или простейшие пьески Моцарта или Шуберта, я слышу эту вечную, таинственную, скорей всего никак не относящуюся к нам мировую гармонию.

Как играют на маримбе, я не знала. Второе произведение мы лишь позже нашли в Интернете и узнали, что оно называется «Marriage of a lamb» – «Свадьба ягненка». А тогда я просто слушала с интересом, а Катька, как мне показалось, просто из вежливости. Без начала и конца, без мелодии, волна звуков – то бурных, то замирающих и опять появляющихся, нежных, звонких, переливающихся. Маленький зал заполнялся музыкой, за окном покрикивали чайки, юный музыкант ловко справлялся с палочками.

Третье произведение мы узнали по первым тактам. Знаменитейшее «Libertango» латиноамериканского композитора Астора Пьяццоллы, которое мы слышали и на скрипке, и в оркестровом исполнении, и на аккордеоне. Катька любит напевать первые две строчки на английском: «Strange, I’ve seen that face before…» («Странно, я ведь видела это лицо раньше»). «Действительно, как все странно и сложно сопряжено в этом мире», – думала я гораздо позже, вспоминая тот концерт.

На маримбе «Либертанго» звучало просто волшебно. Еще раз доказывая, что мировая гармония есть. И что все же именно прикосновение к ней вызывает невероятный трепет и волнение в душе. У всех великих, чьи портреты висят в консерваториях разных столиц мира, есть в основе произведения простая, красивая, а то и просто милая мелодия. Вся буря страстей, океан звуков зиждется на ней.

– Нравится, мам? – чем-то очень взволнованная Катька с надеждой смотрела на меня.

– А тебе?

– Мне – очень!

– И мне тоже.

– Мам, у меня такая странная мысль сейчас пронеслась… Я думаю, у него есть брат-близнец…

Я покосилась на Катьку.

– А собачка? Шпиц? Или такса?

– Мам!..

Катька отвернулась от меня и стала дальше хлопать вместе со всем залом. Музыканта никак не хотели отпускать, он выходил и выходил кланяться, благодарно и смущенно улыбался, пунцовый от радостного волнения. Но бис играть не стал.

– Мам, ну что ему, жалко? Почему он на бис не сыграл?

– Сейчас – выйдем, объясню. – Я подтолкнула Катьку к выходу. – Пойдем. Ничего больше не покажут. Он не знает больше ничего, не выучил пока.

– А! Ладно, – вздохнула Катька. – Ой, смотри, смотри, кто на концерте был…

– Кто?

– Вон… – Катька показала глазами.

Да я уже и сама увидела. Местная знаменитость. Когда живешь в городе, в котором девять округов, в каждом из которых обитает два миллиона, то маленькие радости поселения с численностью пятнадцать тысяч человек воспринимаешь с легкой иронией. Да, это главный и единственный дирижер самого главного (и единственного) оркестра в городе.

Оркестр чудесный, духовой. Играет не на свадьбах и похоронах, и не вечеринках пенсионеров. Играет в… парке. Да, в парке. С мая по сентябрь. Для жителей города и гостей. А также участвует в международных конкурсах и фестивалях. В репертуаре не просто вальсы и марши, а вполне серьезная музыка. Причина моей иронии? Великодержавный шовинизм. Гипертрофированное чувство значимости собственной великой нации, от которого невозможно избавиться. В стране все плохо, начиная от дорог и экологии и заканчивая образованием и правительством. Все не так, все сикось-накось, но…

Есть две нации на Земле, которые знают всё и всех учат. Одна – непонятно по какому праву – а именно американская, крайне юная нация, которая учит, как и зачем жить, во что верить, как не страдать, как не толстеть, объедаясь, понимать все, ничего не читая, кроме той единственной книги, где написано, как стать счастливым, прочитав эту книгу. Учит отдельных людей, страны и человечество в целом. Очевидно, именно в силу своей юности самонадеянно и удивительно поверхностно.

Про вторую нацию учителей и философов можно не объяснять. У самих все не так. Сапожник без сапог, портной без порток. Но право имеем. Всем понятно, благодаря чему, точнее, кому, имеем – всем великим, которые родились здесь, на среднерусской равнине, страдали, думали, писали, творили, пытаясь понять этот мир. Пользуемся мы этим правом избирательно – то с большой охотой, то с иронией и сомнением. Как уж научили…

Но духовой оркестр маленького приморского городка, важно именуемый «Большой городской оркестр», и правда заслуживает уважения. Дирижер – весьма оригинальный человек со внешностью гнома и Зевса одновременно. Как посмотреть. То вроде – гном гномом, смешной, нос, как и положено, уточкой, щеки толстенькие, глаза веселые, хитрые, маленькие, а то – грозный взгляд, высокий лоб, крепко сжатые красивые губы, вдохновенный фас… Гном по имени Зевс. Простите меня, все маленькие нации, вместе взятые, сразу и за все. Простите великодержавную спесь и иронию. Тем более что в случае с литовским Зевсом это очень личное…

– Ты поняла? Поняла, кто это? – не успокаивалась Катька.

– Поняла, – одернула я ее, – шагай вперед. Что ты, в самом деле, так завелась…

– Он успел домой съездить, переодеться, мы же только что видели его на концерте в парке, он был в своем концертном пиджаке, а сейчас в черном…

– Принарядился человек, Кать…

Это правда – по пути во Дворец мы успели послушать и духовой оркестр, год не виделись… Репертуар знаем наизусть, все то же самое. Но так все ровненько, хорошо, чистенько играют. И с изысками… То соло на тромбоне кто исполнит – тихий глуховатый тромбон звучит приятно и даже интимно, то вдруг музыканты, в основном мужчины, пропоют полстрочечки из известной французской или американской песни середины прошлого века, времен юности моих покойных уже родителей или просто вдруг крикнут «Хэй!»