Жена иллюзиониста

Чаепитие продолжалось. Братья Михаила Ганя и Даня быстро поглощали угощения, уткнувшись носами в тарелки. В присутствии Маши и ее матери их так и подмывало закричать дикими голосами нечто вроде «Тили-тили-тесто, жених и невеста!», сделать неприличную мину и убежать прочь с двусмысленным хихиканьем. Они и раньше не могли спокойно сносить пребывание в их доме молоденькой барышни. И не пытаясь постичь правила французской грамматики, они разглядывали ее ноготки, когда она водила пальчиком по книге. Таращились на пуговки платья, облегавшего высокую грудь. Жадно смотрели вслед, пытаясь уловить очертания бедер и щиколоток. В гимназии по рукам ходили неприличные снимки. Ганя и Даня изучили их и теперь не могли думать ни о чем ином. Манящая и неизведанная девичья красота, разговоры о женитьбе старшего брата повергли их в совершенно неописуемое состояние. Они уже сто раз обсудили, как это будет, когда Маша станет жить с ними в одной квартире, расхаживать по дому, как мать, в раскрытом капоте или ночной рубашке, с распущенными волосами.

– Даня, – злое шипение прервало сладостные грезы, – ты опять закапал скатерть вареньем! Какой же ты олух царя небесного!

Преступник замер с открытым ртом, и быть бы ему сегодня битым, но в это время рассерженная мать переключилась на беседу между старшим сыном и его невестой.

– Постойте, я ничегошеньки не понимаю, что ты такое сейчас сказал?

– Я, маменька, сказал, что придется в ближайшее время мне вас покинуть, и, видимо, надолго. Уходим в море, в поход. Ученья.

– Но как же так, какой такой поход? – Маша отодвинула чашку с такой силой, что чай выплеснулся, но, слава богу, только на блюдце, а не на скатерть. – Какой такой поход, ведь нынче войны-то никакой нет?!

– Маша, милая, военный человек не свободен в своих действиях. Есть приказ, его не обсуждают, а выполняют! К тому же моряк и в мирное время должен готовиться к встрече с противником. Надо всегда быть наготове, вот поэтому и ученье, поход. Я же рассказывал тебе о броненосцах в составе Практической эскадры в Балтийском море. Вот на таком новом пароходе я и буду плавать в финских шхерах. «Князь Пожарский» называется. Эскадра должна отрабатывать маневры, слаженность действий. Будут минные учения, артиллерийские стрельбы.

– Но ведь нет же никаких противников! – Маша чуть не плакала.

– Как это нет? Да их пруд пруди, всяк норовит России пакость сделать, – с пафосом произнес Колов-старший. – Только их, супостатов, надо всегда на прицеле держать. Вот, к примеру, германец коварный, нет ему веры.

– Как же так, а ведь у нас императрица немка? – искренне подивилась Евдокия Осиповна.

– Вы все путаете, – вмешался в разговор Ганя. – Это невеста наследника немка, а императрица, так та из Дании!

И Ганя обвел присутствующих торжествующим взором, гордясь своими познаниями в отечественной истории. Маша в другой раз, может быть, и порадовалась бы за своего ученика, да только теперь ей было не до того, она думала о грозящей разлуке с возлюбленным.

– Ах, Боже мой! Ну, так прежние все были немки! – продолжала упорствовать Евдокия Осиповна.

– Э, тут тонкости высокой политики, тут шире брать надо! Монархические браки – это одно, а интересы Отечества – совсем другое дело! – и Яков Михайлович изготовился прочитать несведущим дамам лекцию, так как частенько проводил время, погрузившись в газетные новости.

– Нет, нет, постой, ради бога! К чему сейчас это! – замахала на мужа руками супруга. – Миша, скажи толком, что за поход?

– Ну что вы, в самом деле, так все всполошились! Обычное дело, служба! В Балтийское море выйдем, Выборгский залив, Транзундский рейд, впрочем, вам это ни к чему. Да и ненадолго, месяц-другой. – Михаил пытался выглядеть бодрым, однако по всему было видно, что его самого гнетет предстоящая разлука. – Ведь что важно для человека, находящегося далеко от дома, среди холодных волн, – чтобы его любили и ждали. Ждали, несмотря ни на что. И тогда через эту любовь ему все будет нипочем!

– Я буду ждать тебя и любить! – прошептала Маша и, не стесняясь присутствующих, бросилась в объятия жениха.

– Вот вам и подарок к именинам! – расстроенно протянула Евдокия Осиповна.

– Как это некстати! – с досадой заметила Елизавета Дмитриевна, подразумевая и Мишину новость, и шкодливую кошку, которая, воспользовавшись всеобщим расстройством, все-таки взобралась к ней на колени и вцепилась когтями в складки платья.

Глава 4

Михаил Яковлевич уже почти три недели находился в море. В первые дни разлуки Маше казалось, что она умрет от тоски. Облегчение приносили лишь письма возлюбленного. Поначалу Колов писал часто, потом письма стали приходить все реже, а теперь уже неделя миновала, а все нет ничего. «Да и откуда им приходить, из пучины морской? Нептун, что ли, в роли почтальона выступит? – утешала себя девушка. – Покуда у берега стояли, вот и удавалось весточку передать, а теперь, видимо, в открытом море, разве что ветер принесет воздушный поцелуй!» Она уже не один раз перечитала каждое из писем, находя между строк все новые, не замеченные ею ранее, признаки любви. Жених не отличался многословием, чувства свои выражал скупо, точно отмеривал по капельке, но как она ценила эти строки, угадывая за ними движения губ, выражение глаз! В ответ она посылала целые оды, пылкие поэмы, не стесняясь своих чувств и не скупясь их изливать на возлюбленного.

И все же как тревожно, что нет никаких вестей. Это неприятное чувство поселилось где-то в желудке и подползало, как тошнота, всякий раз, когда Маша думала о Колове. А думала она о женихе почти постоянно, и неотступная тревога грызла ее изнутри. Маша зачастила в Никольский собор. Пылко молилась Николе Угоднику, покровителю плавающих и путешествующих, прося уберечь ее дорогого Мишеньку от всяческих напастей, ведь в море чего только не бывает. Ее молитва сливалась с молитвой священника, с пением, разносившимся под величественными сводами с хоров, и всюду в ликах святых ей чудился облик любимого человека.

– Ты совсем с лица спала! – сердилась на нее мать. – Что ты на пустом месте изводишься? Посмотри на себя в зеркало! Михаил Яковлевич вернется, тебя не узнает!

– Сама не знаю, – печалилась девушка, – только все думаю, как он там?

Спасаясь от тоски, она ходила к Кодовым в Коломну, но там было не до ее переживаний. Евдокия Осиповна более беспокоилась о том, что не успела вовремя снять дешевую дачу. Весна уже в разгаре, скоро уже подступит летняя жара, а дачи нет! Куда вывозить мальчиков да старика мужа подышать воздухом? Ведь в городе летом от пылищи с ума сойти можно! В прошлом году Миша суетился, бегал по сослуживцам, а нынче все пропало! Когда разговор заходил о старшем сыне, она только ахала да махала руками, зачем, мол, Маша расстраивает всех и тоску наводит. Девушка снова взялась обучать братьев, уже без оплаты, но теперь не только ученики, но и их учительница теряли время зря. Маша талдычила им что-то из истории да географии, а сама тем временем мыслями уносилась совсем далеко, на неведомый Транзундский рейд, к своему ненаглядному.

Минула еще неделя, а почтальон все не приносил долгожданного письма. Окна комнат квартиры Стрельниковых выходили на Крюков канал, а кухни – во двор, похожий на множество других петербургских дворов. Маленький, замкнутый, посреди чахлый кустик сирени. Напротив – окна других квартир и огромная глухая стена соседнего дома. Маша теперь подолгу стояла, уставившись в эту безликую стену, в ожидании почтальона. Однажды Елизавета Дмитриевна, выйдя из квартиры, внезапно вернулась, держа в руках большой плотный конверт. Маша бросилась к матери и выхватила послание, но тотчас же крик досады вырвался из ее груди. Почерк на конверте был незнакомый, а письмо адресовано Стрельниковой-старшей. Елизавета Дмитриевна несказанно удивилась, так как получать письма ей было не от кого. Письмо было написано на большом листе шелковистой дорогой бумаги, украшенной по углам виньетками: баронесса Корхонэн приглашала подругу юности с дочерью навестить ее. Баронесса писала, что они с сыном всякий раз снимают апартаменты, наезжая в столицу, принимают кое-кого из старых знакомых, и теперь хотели бы, чтобы Стрельниковы тоже оказали им честь и вошли в небольшой круг избранных друзей. Елизавета Дмитриевна так разволновалась, что решила никуда не ходить, и тут же присела в передней на стул, не выпуская письма из рук. Ее яркая беззаботная юность снова постучалась в дверь. Маша поспешно ушла в свою комнату, пытаясь отдалить предстоящую ссору. Мать так много в последнее время рассказывала о встрече с баронессой, о Смольном институте, о своей загубленной бедностью жизни, что, конечно же, она будет счастлива принять приглашение старой подруги. Маша же и помыслить не могла о том, чтобы отправиться куда-то веселиться, знакомиться с новыми людьми, наряжаться, улыбаться через силу. Но как отказать матери, чтобы не обидеть, не причинить боли? Когда Елизавета Дмитриевна вошла к ней, то при виде сияющего лица матери у Маши не хватило духу перечить. Она уныло согласилась сопровождать Елизавету Дмитриевну, оговорив лишь, что она не может через силу сделаться веселой.

Елизавета Дмитриевна прямо ожила. В ней проснулась жажда деятельности. Приводя в порядок их нехитрый гардероб, она проявила чудеса изобретательности и вкуса. Маша недоумевала, к чему весь этот переполох, ведь это просто визит вежливости. Елизавета Дмитриевна ничего не говорила дочери, но в глубине души затаилась дикая, полусумасшедшая надежда. Ведь молодой барон Корхонэн не женат, вдруг да и приглянется ему Машенька? Тогда нищего офицеришку с его отвратительной мещанской родней в отставку! Может, это счастливый случай, судьба, поворот жизненного пути, который приведет к богатству и счастью? Тогда все прежние невзгоды зачтутся! Только бы девочка не закапризничала, не принялась упираться.

И вот день визита настал. Нарядные и надушенные, Стрельниковы двинулись на извозчике в гостиницу, где баронесса с сыном занимали роскошные апартаменты. Маша стараниями матери была само совершенство. Да и Елизавета Дмитриевна на сей раз выглядела просто замечательно. Возбуждение, в котором она пребывала, нарядное платье и шляпа делали ее моложе лет на десять.

– Ах, мама! Как ты нынче хороша! – воскликнула девушка, с нежностью прикасаясь к щеке Стрельниковой. – Ну отчего, отчего ты не хочешь вновь выйти замуж? Дамы гораздо старше тебя устраивают свою судьбу!

– До меня ли теперь! – отмахнулась мать. – Вот ты удачно выйдешь замуж, и я буду спокойна, в этом мое счастье!

– Вот так ты всегда, а напрасно! – пылко возразила девушка.

Но Елизавета Дмитриевна не стала спорить. Она еще раз придирчиво оглядела Машу с головы до ног и осталась довольна. Они вошли в высокие двери и оказались в вестибюле гостиницы. Подскочивший портье, видимо, получил специальные указания, потому как их тотчас же подвели к лифту, и дамы поднялись на второй этаж. Маша робела, ее мать заметно нервничала, теребя ручку изящного ридикюля. Вот горничная распахнула дверь, и они оказались в просторной зале с великолепной мебелью. Маша никогда прежде не бывала в гостиницах, роскошь обстановки повергла ее в смущение.

– Как я рада видеть вас, моя милая! – раздался рядом голос с воркующими интонациями. – А это и есть ваша прелестная дочь?

Навстречу плыла невысокого роста дама, чрезвычайно худая, красивая, с острыми чертами лица, колким внимательным взглядом глубоко посаженных глаз, баронесса Корхонэн Аглая Францевна.

Маша поежилась от ее пристального взгляда. Но в следующее мгновение лицо Аглаи Францевны просветлело, словно она увидела перед собой то, что так долго искала. Она вся засветилась улыбкой, и эта улыбка совершенно покорила девушку.

Почти одновременно с матерью в зале появился и барон Генрих Корхонэн. Молодой человек оказался, как и мать, невысокого роста, он был даже чуть ниже Маши. Девушку поразила несоразмерность разных частей его тела. Очень крупная голова, чрезвычайно узкие плечи, маленькие ступни. Черты лица острые, в них, как и у баронессы, неуловимо мелькало что-то птичье. Впоследствии Маша пыталась припомнить, каким показался ей барон в первый миг. Ведь известно, что наши впечатления, по мере того как мы узнаем человека, могут совершенно измениться. Маша поклонилась молодому человеку, не вглядываясь в его лицо. К чему? Вряд ли они свидятся снова. Молодых людей представили друг другу. Когда Генрих Теодорович слегка прикоснулся к ее руке, она вздрогнула, точно очнулась. Мысль о том, что она произвела на барона впечатление, девушка тотчас же отогнала от себя. Мало ли мужчин, которые оглядываются ей вслед? Для нее в мире существует только один мужчина, которому хочется нравиться. Впрочем, приятно сознавать, что ты хороша собой!

Перешли к чайному столу, сервированному с величайшим вкусом. Елизавета Дмитриевна, углядев меж тарелочек с угощением лимбургский сыр и сыр невшатель – давно забытый вкус, невольно вспомнила жалкие мещанские разносолы на именинах Евдокии Осиповны и взглянула на дочь. Ну что надулась как мышь на крупу? Опять скучает, и оттого личико стало печальным и бледным.

– Мария Ильинична грустна, отчего, что тяготит нежную душу? – поинтересовался барон.

Голос молодого человека оказался необычайно приятным, интонации проникновенными, бархатными, впрочем, как и у его матери. Они говорили очень похоже.

– Ее жених, морской офицер, давно в походе, на военном корабле, и не дает о себе вестей, – поторопилась с ответом Стрельникова.

– А, жених! – протянул Генрих, и, как показалось Елизавете Дмитриевне, в тоне его послышалось разочарование. – Но ведь сейчас не война, ничего страшного.

Маша, когда речь зашла о Колове, встрепенулась, но баронесса, задав пару вопросов, более не стала проявлять интереса к этой персоне. Плавает далеко, и бог с ним.

Аглая Францевна оказалась большой мастерицей светской беседы. Она ловко втянула молчаливую девушку в разговоры о литературе, последних музыкальных новинках, веяниях моды. Маша постепенно оживилась, глаза ее заблестели, голос звенел, она преобразилась необычайно, чем доставила матери скрытую радость. Как жаль, что Михаил мало интересуется подобными материями, впрочем, до того ли ему! Иногда девушке так хотелось поговорить с ним о том, что она прочитала, что передумала, но, столкнувшись несколько раз с недоумением и непониманием, она больше не заводила разговоров на темы, неинтересные возлюбленному.

– Вы любите музыку, Мария Ильинична? – спросил Генрих.

– Да, музыка волнует меня.

– А какую музыку вы предпочитаете?

– Мне не пришлось всерьез учиться. Люблю, когда поют романсы. – Маша улыбнулась собеседнику и чуть покраснела под его пытливым взором.

– Матушка чудно музицирует. Жаль, что тут нет приличного инструмента, иначе вы бы могли насладиться ее игрой.

– Да, я обожаю музыку! – с чувством произнесла баронесса. – Особенно немецких и финских романтиков. Вегелиуса, к примеру.

– Увы, увы, это имя нам совсем незнакомо, – засмущались обе Стрельниковы. – Мы хоть и живем неподалеку от Мариинки, да только нам редко удается бывать там, – добавила Елизавета Дмитриевна.