Ледяная дева

Сердюков уже три четверти часа мерил гостиную шагами в ожидании хозяйки. Дом как дом. Таких много в русской провинции. Сдержанное благородство обстановки, за которым прячется очень скромный достаток. Портреты покойных родителей в деревянных темных рамах. Вышитая крестиком скатерть на круглом столе под абажуром. Деревянные стулья с высокими спинками чинно расставлены вокруг стола. Чуть продавленный диван с бархатными подушками и весьма приметными волосками кошачьей шерсти. На окошке фуксии и герань, кружевные занавески скрывают от любопытных глаз соседей жизнь этого дома.

Чуть скрипнула половица, следователь обернулся, надеясь, что это хозяйка. Ан нет, это хозяйский кот. Спокойно и важно, чуть хромая на переднюю лапу, большой серый кот, бесшумно ступая на мягких лапах, подошел к незнакомцу и едва прикоснулся к башмакам гостя, брюкам, шевеля усами и поглощая новые запахи. Сердюков поспешно отдернул ногу, как и многие мужчины, он не пылал любовью к кошачьему племени, да и собирать светлые шерстинки с одежды ему не хотелось. Кот посмотрел на него с недоумением и упреком. Что, мол, сударь, здороваться не желаете, брезгуете мною?

– Кисуля! Поди прочь, оставь гостя в покое! – раздался приятный женский голос. – Чем обязана, сударь?

Сердюков поклонился вошедшей даме. Госпожа Алтухова показалась ему чрезвычайно бледной и утомленной. Но ни синева под глазами, ни глубокая грусть, причина которой была следователю уже частично известна, не могли испортить миловидности ее лица. Нет, она не была красавицей, но все ее черты имели особую выразительность, которая присуща одухотворенным, думающим, глубоким натурам, подверженным сильным страстям и переживаниям. Серые глаза смотрели строго, по-учительски.

– Госпожа Алтухова, я следователь полиции из Петербурга, Сердюков Константин Митрофанович. В ваш маленький город я приехал в связи с делом об убийстве госпожи Кобцевой. Вероятно, вы осведомлены о том, что в ее смерти обвиняется господин Толкушин. А вы, как я теперь знаю, частенько гостили в доме Толкушиных, вели близкое знакомство с супругой подозреваемого, Ангелиной Петровной Толкушиной. Я исследую все возможные аспекты данного дела, история чрезвычайно запутанная. Позвольте задать вам несколько вопросов?

– Извольте, – Алтухова пожала плечами и села на диван. Следователь пристроился на стуле, обойдя деликатно кресло, предложенное хозяйкой, ибо там своим орлиным взором он заприметил опять же кошачью шерсть.

Кот, как только хозяйка уселась, тотчас же прыгнул ей на колени и принялся с легким урчанием когтить ее платье. Софья Алексеевна гладила кота и безучастно смотрела на гостя. По всему было видно, что судьба мужа подруги оставляет ее равнодушной. Или Алтухова только старается показать, что происшествие с ним ее не трогает.

– Вы давно знакомы с Толкушиными?

– Да, очень давно. Собственно, с Тимофеем Григорьевичем я познакомилась после замужества Ангелины Петровны. А ее саму я с детства знаю, она до замужества жила тут, неподалеку, – собеседница кивнула на окошко.

– Вас и Ангелину Петровну связывает доброе приятельство, правильно ли я понимаю?

– Да, можно сказать и так. Но поначалу наше близкое знакомство возникло… – Софья Алексеевна замолкла, стараясь правильно выразить мысль. – Словом, госпоже Толкушиной понадобились мои услуги как учительницы.

– Для своего сына?

– Нет, для нее самой.

– Я не совсем понимаю, что вы хотите этим сказать, – удивился следователь. – Зачем богатой купчихе, живущей в Петербурге, услуги бедной провинциальной учительницы?

– Видите ли, ситуация для Ангелины Петровны сложилась деликатная. И помочь ей мог только человек, на которого она могла полностью положиться. Я и оказалась таковой.

– Я полагаю, что репутация почтенной женщины не пострадает, если вы обрисуете мне, какого свойства ситуация?

– Что ж, если это поможет делу… Однако нам придется перенестись на много лет назад.

Молоденькая барышня Алтухова с наслаждением вдыхала запахи наступившего лета. Это было особенное лето, первое лето, которое она встречала взрослым человеком. Тяжелой холодной зимой она потеряла матушку и осталась совсем одна, если не считать няньку Матрену Филимоновну. Боль от потери по-прежнему терзала душу, слезы то и дело вскипали на глазах. Но что же делать, надобно жить дальше. Надо думать, как устроиться в этом неприветливом мире. И в этом же году она поступила на службу в гимназию для девочек. За плечами остался первый опыт учительства, первые разочарования и первые успехи. Наконец учебный год завершен, экзамены сданы, ученицы разошлись на каникулы. Наступил отдых и для юной учительницы. Теперь можно спокойно спать, не перебирая в голове все, что происходило за день в классах. Не заботиться о том, что говорить детям завтра на уроке. Не проверять их тетрадки до глубокой ночи. Можно просто спать, просто гулять в садике, просто читать для собственного удовольствия.

– Барышня! – раздалось за забором.

Соня вздрогнула. Горничная купцов Межениных помахала ей рукой.

– Барышня, не изволите ли пройти к нам? Наша молодая хозяйка вас спрашивают.

– Ангелина Петровна? – подивилась девушка. – На что я ей понадобилась?

– Не могу знать, приказывали позвать вас, и все тут.

Соня пошла к Межениным. Большой купеческий дом широко раскинулся вдоль улицы. Все тут говорило о состоятельности хозяев. Три этажа, парадное с колоннами, собственный выезд. Меженины слыли самыми богатыми купцами Энска. Единственная дочь Ангелина была просватана за столичного жениха Тимофея Толкушина и принесла с собой сказочное приданое, сделав молодого супруга одним из крупнейших петербургских купцов. Когда-то и Толкушины жили в Энске, да давно перебрались в столицу, дело уж больно бойко пошло. Но корней своих не забывали, вот и невесту сыну искали на родине, полагая, что столичные девицы слишком испорченные и избалованные городской жизнью и нравами. Сыграли свадьбу, затем у молодых родился сын Гриша. Ангелина Петровна раз в год обязательно гостила у родителей, привозила им на радость внука.

Соня знала Ангелину Петровну по-соседски. Однако обедневшая дворянская семья сторонилась близкого знакомства с разбогатевшим купечеством, вышедшим из крестьянского сословия. Покойная госпожа Алтухова всегда была лишь сдержанно любезна, и Соня переняла от матери эту манеру, хотя Ангелина Петровна казалась ей очень милой и доброжелательной женщиной.

Толкушина ждала гостью в саду под старой раскидистой яблоней, где был накрыт небольшой чайный стол. Увидев гостью, молодая женщина поднялась и протянула навстречу руки.

– Милая Софья Алексеевна! Я так скорблю о вашей матушке! Дозвольте мне обнять вас и выразить вам сочувствие.

Женщины обнялись. Слова были произнесены с таким искренним чувством, что Соня чуть было не разрыдалась.

– Благодарю вас. Мне и впрямь очень тяжело, – вздохнула Алтухова.

– Молодой девушке опасно одной. Опасно и сложно жить, думать о хлебе насущном. Вам надобно скорее замуж, тогда муж будет защищать вас и заботиться о вас. Надеюсь, что это скоро произойдет. Вы такая милая, образованная барышня, от женихов отбоя не будет!

– Не знаю. Не уверена, – все еще расстроенно ответила Соня. – Женихи теперь все больше на приданое смотрят! – сказала и тотчас же густо покраснела от своей бестактности. Ведь все в городе знали, что Толкушин прежде всего Ангелину за приданое и взял.

– Поверьте мне, милая, что деньги еще не всегда дают счастье в семейной жизни, – Ангелина Петровна не рассердилась на девушку и по-прежнему улыбалась доброжелательно. – Я уж знаю это наверняка.

Горничная принесла чай, пирожные, мадеру, и дамы уселись под деревом.

– Нынче будет много яблок, – Соня рассматривала ветки, ожидая, когда хозяйка заговорит о главном, о цели приглашения. Ведь не только соболезнования же высказать хотела?

– Вам приходится много трудиться, я слышала, вы в гимназии служите. Вас хвалят!

– Благодарю, – скромно потупилась Соня.

– Я, собственно, и хотела бы просить вашей помощи как учительницы.

– А разве ваш сын уже подрос и надо репетировать его к экзаменам в гимназию? – изумилась Соня.

– Нет, еще слава богу нет, но скоро понадобится и это.

Ангелина Петровна помолчала и поправила темно-русый локон, выбившийся из высокой прически. Она словно не решалась сказать.

– Дело в том… Дело в том, что учительница нужна мне, – выдохнула хозяйка и покраснела.

– Вам? – изумилась Соня.

– Именно что мне! Видите ли, – она, смущаясь, провела рукой по скатерти, – вы правильно сказали, что многие ищут богатства. Да только к богатому приданому не приложишь ума, знания, вкуса.

– Помилуйте, Ангелина Петровна, я не пойму, неужто вы о себе говорите? – Соня округлила глаза.

– Именно, что о себе, вот в чем беда! В гимназии науки одолевала с трудом, я не была первой ученицей. Для моих родителей главное было, чтобы я росла богобоязненной и скромной да почитала старших, воспитывали меня в старинном духе. Да что вам рассказывать, вы же знаете уклад нашего дома и нашего провинциального города. Мужа моего, Тимофея Григорьевича, и его мать, Устинью Власьевну, такая невестка, как я, очень даже устраивала. Сохраняется дух русских купеческих семей. И все было бы хорошо и славно, да только Тимофей Григорьевич в последнее время увлекся меценатством. Деньги у него рекой плывут. А когда денег много, это для души опасно становится. Вот и решил он потратить на благое дело. Церквам жертвовал, монастырям, это как обычно. Но вот появились у него новые знакомые и потянули моего Тимошу туда, где он от роду не бывал. В театр! Оно, конечно, веселей, чем в храме божьем.

Толкушина вздохнула. Соня слушала хозяйку с недоумением. Тимофей Толкушин – меценат? Покровитель искусств? Вот диво дивное! И чего только в жизни не случается!

Ангелина Петровна продолжала:

– Поначалу занавес роскошный оплатил. Потом бархат для обивки лож и кресел. Зеркала, рояль для фойе. Много, много чего, всего я и не знаю. Но не о том. Не о деньгах, их не жалко. Нет, не о деньгах я.

Люди в нашем доме появились новые, необычные. Литераторы, музыканты. Актеров много. И все модные, одеты шикарно. И речь особенная, манеры такие свободные, движения легкие. Поначалу я все дивилась, когда их слушала. Часами сидела как зачарованная. А потом Тимофей-то мне и говорит, что, мол, ты, дорогая супруга, сидишь в гостиной, как рыба, глазами хлопаешь и двух слов сказать не можешь. Батюшки мои, тут-то я и поняла, что и взаправду – не могу беседу поддержать толком, чтобы так же легко и интересно было. И французский мой нехорош, а прочих языков я и не знаю вовсе. И книжек не читала тех, о которых они говорят, и пьес не знаю, в музыке ничегошеньки не смыслю, на инструменте одним пальцем играю. А потом другая беда. Гляжу, Тимоша мой снова, как туча. Что на сей раз, чем не угодила? Одета не изящно, без вкуса. Ох, святые угодники! Как же так, ведь платья покупались самые дорогие, модные. Так ведь нет, опять нехорошо вышло. Смотрю я на дам театральных. И чего только на них нет, и как только они не разукрашены. Я вам, милая, и передать то не смогу, слов не найду. Тут тебе и перья, и кружева, и свежие цветы. А то и просто – главное украшение – голое плечо, спина, или, прости господи, почти вся грудь видна, каков вырез! Я же на себя такое надеть не могу, стыдно! Не могу порхать по гостиным и залам точно стрекоза или птичка божия! Вот и получилось, что я в собственном доме сижу, как пугало, мужа позорю. Знать, ему неловко за меня стало, что у него жена такая неотесанная. Так или нет, но перестал гостей к нам звать. В рестораны теперь едут, да по чужим квартирам. Свекровь моя мне уже всю душу вынула. Вот, говорит, сиди сиднем, так и лишишься мужа-то. Там вон какие красотки! Стало у меня на душе так тяжело, так тревожно! Долго я думала, что же мне делать? К Тимофею приступала. Чего от меня хочешь? А он сердится. Хочу, чтобы ты была такой же блестящей, как эти женщины, и все тут! Чтобы за твои слова, платья и шляпы мне не краснеть и не слышать смешки и шушуканья за спиной. Плакала я от обиды, признаюсь вам, Софья Алексеевна. Горько плакала. Обидно, когда любимый супруг такое говорит! Ведь я так старалась угодить ему и свекрови, старалась сделаться идеальной женой и матерью. И совсем не предполагала, что вот такое понадобится. Словом, после долгих слез и раздумий и решила я летом, когда буду далеко от супруга, учиться всему, чего мне не хватает. Кого просить? Кому признаться в такой неприятности? Вот, к вам обращаюсь за милостью, уповая на ваш благородный характер и доброту вашу.

Толкушина снова вздохнула и напряженно ждала ответа. Соня долго не могла опомниться и, наконец, произнесла: