Неумышленное ограбление

И тринадцать лет назад было то же самое, когда из сексуального бума, охватившего наш десятый класс, одна лишь Эванжелина выбралась с растущим животом, на который мы вдвоем смотрели с благоговейным ужасом и не знали, как его ликвидировать втайне от родителей. Родители были суровы и прямолинейны.

В двадцать четыре года Эванжелина, как в бурную реку, ринулась замуж. Восьмилетняя и обожаемая дочка Катя была со стонами отдана бабуле-коммунистке в подмосковную деревню, а Эванжелина завертелась в круговороте презентаций, посольских приемов и заграничных поездок. Кратковременный муж сумел предоставить ее изумительной красоте соответствующую оправу. И Эванжелина сверкала, как искусно ограненный алмаз. Год сказочного замужества окончился внезапно и трагически. Мужа сбила машина, он оказался замешанным в каких-то мафиозных делах. Эванжелину в траурном наряде затаскали по судам, конфисковали имущество, из которого удалось сохранить лишь квартиру, записанную на Эванжелину, и то барахло, которое мы спрятали у меня.

Муж был хотя и гангстером, но веселым и горячо любимым. После его смерти Эванжелина похудела на семь килограммов, закончила курсы косметологов и забрала из деревни Катюшу. Теперь днем она ковыряла и массировала физиономии богатых теток, а вечером мы с ней смотрели видик, листали каталоги и мечтали, что купим или сошьем в будущем.

Катюша (какое счастье, что тогда, в десятом классе, нам все-таки не удалось найти врача, промышляющего подпольными абортами!) выросла в тринадцатилетнюю серьезную девицу. Внешность она унаследовала от Эванжелины, а мозги – от очкастого студента-дезертира. Она любила свою молодую и безответственную мамашу, но благодаря пуританскому воспитанию в деревне у бабули – строительницы одной из веток БАМа – и влиянию английской спецшколы, к этой любви примешивались жалость и осуждение.

Сквозь теплый, ветреный июль мы неторопливо доковыляли до зарплаты. А зарплаты мы ждали, как ждут младенца в семье, где врачи предрекли окончательное бесплодие. И она не обманула наших ожиданий. 31 июля я получила в руки пачку «деревянных» и в отдельном конверте – стодолларовую купюру.

В тот же вечер к нам примчалась Эванжелина. Она все еще пребывала в роли жестоко обманутой женщины, но уже искрилась предвкушением какой-то головокружительной аферы.

– Мы идем в казино! – закричала она с порога. – Мы выиграем десять тысяч, нет – сто тысяч долларов!!!

Идти в валютное казино с одной стодолларовой бумажкой, первой, которую я держала в руках за всю свою жизнь, казалось сумасшествием. Но Эванжелина в два счета доказала мне преимущество ста тысяч перед одной сотней, мой мысленный взор уже кровожадно шарил по полкам валютных магазинов города, и я сдалась. Если маховик несчастий, постигших меня в эти месяцы, был запущен, когда я устроилась на новую работу, то своим решением посетить казино мы сообщили ему дополнительный заряд энергии.

Для налета было выбрано «Макао» – на «Савой» не хватило духа, да и входная плата там съела бы все наши сто долларов.

Первого августа, в субботу, Эванжелина притащила два мини-платья, потом профессионально изобразила на наших лицах фирменный мейк-ап «Сумерки в тропическом лесу», и, глотнув для смелости по сто пятьдесят три грамма амаретто «Казанова» из коллекции Сергея, мы отправились навстречу неизвестности.

В радиусе двадцати метров от входа в казино брусчатка была тщательно вылизана и как будто бы надраена наждачной бумагой. Крепыш в форменном пиджаке приоткрыл перед Эванжелиной тяжелую резную дверь, а мне преградил путь грудью, способной прикрыть сразу три амбразуры.

Между мной и охранником состоялся следующий диалог:

– Have you got hard currency?[1 - У вас есть валюта? (англ.)]

– Ma certo, caro, pensai che posso qui venire senza avere i soldi?[2 - Конечно, дорогой, ты думал, я сюда без денег приду? (ит.)]

– Извините, синьора, пожалуйста, проходите, я принял вас за русскую…

А если принял за русскую, то какого черта задавать вопросы на английском? Чувствую, как во мне крепнет отвращение к внезапно народившемуся классу откормленных мордоворотов, которые, нацепив модные пиджаки и вызубрив пару иностранных фраз, считают себя на три уровня выше тех несчастных, кто продолжает ходить на заводы и там создавать материальные ценности, толпиться в магазинах за дешевыми супнаборами и давиться в автобусах.

А может быть, я просто зануда и пусть каждый живет как хочет?

Прорвав заграждение, я устремилась на помощь Эванжелине, которая растерянно взирала на симпатичную высокую девушку в униформе. Девушка говорила по-английски, а Эванжелина из всего английского знала лишь «сорри», «гуд» и один глагол, наиболее часто употребляемый в американских видеофильмах. Можно было подумать, что мы попали не в казино, а на курсы ликбеза – они, наверное, решили нас закопать со своим английским. Я вмешалась. Девушка облегченно вздохнула, одарила нас божественной улыбкой, сообщила, что она – менеджер, совсем недавно прилетела из Америки, и повела нас к рулетке – сначала мимо одноруких бандитов, потом – мимо карточных столов.

Рулетка находилась на втором этаже. Небольшой зал, благодаря плотно зашторенным окнам, был погружен в полумрак, но зеленые игорные столы были залиты ярким светом. Слышались приглушенные голоса и вздохи, звук катающихся шариков. От присутствующих дам мы с Эванжелиной отличались отсутствием сверкающих побрякушек на шеях и запястьях. Но по встревоженным мужским взглядам я поняла, что даже здесь, где мысль сосредоточена только на игре и выигрыше, появление Эванжелины не осталось незамеченным.

Моя душечка горячо шептала мне на ухо:

– Будем играть по системе. От общего – к частному. Поставим сначала на красное, потом на столбец, потом на каре, потом на разделение, а потом на семерку – у меня седьмого числа день рождения…

Из этой взволнованной скороговорки я поняла, что 1) Эванжелина основательно подковалась, прежде чем идти в казино, 2) сыграть самой мне не удастся, 3) сейчас мы поставим сто долларов на красное и выпадет черное.

В общем, я разменяла в кассе бумажку, вручила Эванжелине пятьдесят долларов и ушла к другому столу.

Там было только два свободных места. Я села. На меня никто не поднял глаз, и через минуту я сама забыла обо всем на свете. Шарик бегал по кругу, напротив сидела нервная, возбужденная девушка-азиатка. Судя по горе фишек и мятых бумажек, везло ей сегодня основательно. Крупье методично провозглашал: «Делайте ваши ставки, господа», – но я пока только смотрела.

Экзотичная азиатка сдвинула гору фишек на недобор – и через минуту куча денег перед ней удвоилась. Затаив дыхание, она отделила фишки от долларовых бумажек и поставила на красное. Я (конформистка!) сделала то же самое, и через пару томительных мгновений у меня было уже сто долларов. Чувство азарта, еще не изведанное мною в таком концентрированном варианте, стало захватывать. За столом лишь один крупье был бесстрастен и невозмутим, других выдавали красные пятна на щеках и горящие глаза.

Красивой азиатке крупно везло, это был ее день, она следила за шариком, не отрывая глаз, – так Антрекот, собравшись в напряженный комок, водит взглядом за мухой на оконном стекле. Девушка поминутно заправляла назад тонкие пряди волос, которые выбились из прически и теперь очень привлекательно свисали на уши.

– Все на зеро, – хрипловато выдохнула она.

– Извините, максимальная ставка две тысячи.

– Хорошо, две тысячи на зеро.

Кажется, все переживали уже не за себя, а за девушку. Я затаила дыхание. Шарик катился по канавке, уже замедляя ход. Оборот, еще один… Азиатка навалилась грудью на стол и нервно дышала. Шарик соскочил в клетку.

– Зеро, – объявил крупье.

Девушка резко вскочила, едва не опрокинув стул, потом снова села. И тут в зале стало в два раза светлее – она засияла, как неоновая реклама, продемонстрировав нам два ряда жемчужных зубов, хотя казалось, из ее глаз вот-вот брызнут слезы радости. Крупье выписал чек, девушка сгребла его в сумочку вместе с оставшимися фишками, купюрами и встала из-за стола.

Я ринулась в бой. На земле остались только я, шарик и клетки с цифрами. Пару раз мне казалось, что из полумрака за мной следит пристальный взгляд, но не было сил оторвать глаза от рулетки.

Поставила на черное, получила новую сотню. Сдвинула все на каре – и через две минуты в моих руках оказалось тысяча шестьсот долларов. Чтобы заработать такую сумму, в редакции надо было отпахать лет шесть. Поставила шестьсот на столбец и проиграла. Пятьсот на красное – и снова проиграла. Уже без надежды на выигрыш я бросила сотню на разделение, и – о фантастика! – ко мне вернулось тысяча семьсот. Если сложить все вместе – получалось почти две с половиной тысячи. Не давая себе возможности подумать, я решительно сдвинула две тысячи на зеро и в одно мгновение лишилась их. Двести долларов на красное и двести – на один номер. Очень долго катится шарик, мог бы бегать и побыстрее. Красное! Получила обратно свои четыреста долларов.

Самая крупная сумма, побывавшая в моих руках в этот вечер, – больше семи с половиной тысяч долларов. Это я запомнила хорошо. Как я могла бы их использовать? Купила бы машину, «шестерка» Сергея, того гляди, рассыплется. Нет, об этом лучше не думать. Когда я вставала из-за стола, у меня не было даже десяти долларов на коктейль в баре.

Эванжелину я засекла у кассы. Сейчас ее можно было использовать как олимпийский факел или сварочный аппарат. Она излучала ослепительную радость.

– Ты знаешь, решила остановиться. Три тысячи долларов! Я такой суммы в жизни в руках не держала. Ой, а на тебя смотрит очень интересный мужчина. – Эванжелина улыбнулась кому-то за моей спиной.

– Скорее всего, он смотрит на тебя. А я в полном ауте.

На Эванжелинин выигрыш мы здорово повеселились в роскошном баре. Подозреваю, этот бар был специально задуман для того, чтобы посетители так и не смогли вынести из казино свой выигрыш. Мы начали со сложных коктейлей «Марокканский пикник» и «Лунная соната», а вот чем закончили – видит бог, я не помню. Если мы чего-то и не попробовали, то только в том случае, если до нас это выпила компания таких же веселых и беззаботных алкоголиков. Сквозь туман помню, как Эванжелина пеленала в белоснежную салфетку с изящной вышивкой полбанана, вытащенного из мороженого, тупо приговаривая: «Это надо взять Антрекоту».

Большую часть выигрыша мы спустили. Несмотря на свое состояние, пьяная Эванжелина предлагала честно поделить остаток пополам, но в конце концов нам с трудом удалось отсчитать сто долларов (никогда бы не подумала, что эта задача окажется почти непосильной – пришлось привлечь к этому метрдотеля), и я забрала их.

А еще в пьяном бреду мы поклялись друг другу никогда больше здесь не появляться. Потому что меня это пугало – открывать в себе на двадцать девятом году жизни неизведанные территории, чувства и склонности, которые раньше себя никак не проявляли. Дрожащие руки, капельки пота на висках, прыгающее в груди сердце – нет, если деньги и доставать, то не таким способом. Эванжелина меня поддержала, хотя и выговаривала слова с огромным трудом.

Ко мне домой мы почему-то добирались на БМВ. Точно помню, что это был БМВ, хотя не понимаю, откуда он взялся. Веселая Эванжелина кричала, что впервые в жизни едет на таком великолепном «понтиаке», и каждые три минуты падала на водителя, усложняя процесс управления машиной. Я всю дорогу тщетно пыталась сфокусировать взгляд на затылке парня, который нас вез, но видела только что-то черное, расплывчатое, прерываемое яркими вспышками желтых и белых уличных фонарей.

Последнее, что отложилось в сознании, – это то, как смеялся и изобретательно матерился Серж, затаскивая нас на третий этаж.

Август – пора переворотов. Только неделя прошла со дня нашего громкого похода в казино, как произошло кошмарное происшествие. Короткий прямой удар в солнечное сплетение.

Началось все с того, что в субботу знакомая подкинула мне ребенка. Ребенок (мальчик) попался неуправляемый. Я возненавидела его через пятнадцать минут после того, как за его мамашей захлопнулась входная дверь. Он все время жевал яблоко или грушу и был измазан яблочными слюнями до ушей и по колено. Он все трогал руками – зеркало, полированную стенку, стекла книжных полок, мой белоснежный дорогой костюм. Он засунул жвачку мне в тапочку и выгрыз (!!) струну теннисной ракетки. Он залез на журнальный столик, чтобы дотянуться до красивой бутылки ликера, подпрыгнул и сломал его. Бутылка, описав замысловатую дугу, приземлилась боком на паркет, разбилась, и мне осталось только гадать, смогу ли я теперь вывести темно-вишневые пятна с нежно-зеленого ковра.

Он морально уничтожил моего кота. Антрекот забился в кладовку, и я его не видела до конца субботы. Через пару часов оккупации я поняла: мне надо или уйти из дому и молить бога, чтобы от квартиры осталось хоть что-нибудь, или утопить ребенка в ванне – иначе я сойду с ума.

Еще я открыла для себя простую истину – собственных детей у меня не будет. Я согласна еще повосхищаться чужими отпрысками – с расстояния десяти метров и в случае, если у них рот будет заклеен лейкопластырем, а руки крепко привязаны к туловищу, – но иметь своих – нет, до такого я никогда морально не дозрею.

В семь вечера мамаша забрала своего кроткого ангела, превратившего мою квартиру в пепелище. «Тебя не обижали, мой маленький?» Нет, его не обижали.

В семь ноль три из кладовки осторожно выполз Антрекот с шерстяным носком на шее. Мы скорбно посмотрели друг на друга и синхронно вздохнули. Если уж для Антрекота – многодетного папаши со стажем – эта суббота явилась откровением, то что уж говорить обо мне?

Оглядев руины, я поняла, что без генеральной уборки не обойтись.