Кулак и крест

– Вашей, вашей комплекции, батюшка, – засмеялась проводница и ушла к себе в купе.

Судя по тому, как она засмеялась, отец Василий понял, что этот вопрос горячо обсуждался среди проводников. Он вошел в купе, развернул подарок и приложил к себе. Кажется, его размер. Кто же у них такой крупный?

* * *

Спать больше не хотелось. Отец Василий посмотрел на часы – полшестого утра. После бессонной ночи со спасением пострадавших он проспал почти весь день. Потом почитал, посмотрел в окно, размышляя о своих делах и в ночь опять завалился спать. Безделье расслабляло. Надо с этим заканчивать, решил священник.

Откинув простыню, он рывком сел и посмотрел в окно поезда. Летнее солнце поднималось над горизонтом. Священник представил, как там сейчас хорошо за окном. Остатки запахов ночного леса смешиваются с запахами степных трав. Ночная прохлада тихо и незаметно сменяется солнечным теплом, которое скоро уже начнет припекать, на лесных полянках щебет птиц… А посреди поля взмоет в небо жаворонок, исчезнет и будет петь свою нескончаемую песню. И мир проснулся ото сна – вспомнилась священнику откуда-то всплывшая фраза. Душа наполнилась удовлетворением и покоем.

Все-таки вчерашний день был прожит не зря. Господь позвал его на помощь людям, помог спасти четыре молодые жизни. Это, безусловно, благое дело. Но самым ценным было не это. Вчера он пролил толику света в душу заблудшего паренька, показал ему путь, отличный и светлый, успокоил его душу, помог и поддержал перед неизбежной карой за содеянное. И эту кару тот паренек встретит без гнева и ненависти. Вот это было важнее. Сколько он занимался спасением жизней? Минут двадцать, а с пареньком он провел почти всю ночь.

Повесив на грудь свой массивный крест, отец Василий взялся за него обеими руками, прижал к груди и закрыл глаза. По всему телу растеклась блаженная истома и тепло. Давно уже отец Василий не начинал дня без этой простой и бесхитростной молитвы. Это была молитва преподобных старцев и отцов оптинских.

Господи, дай мне с душевным спокойствием встретить

все, что даст мне сей день.

Господи, дай мне вполне предаться воле Твоей.

Господи, на всякий час этого дня во всем наставь

и поддержи меня.

Отец Василий произносил эти простые, но прочувствованные слова, мысленным взором вознесясь ввысь, к престолу Божьему.

Господи, открой мне волю Твою для меня и окружающих.

Какие бы я ни получал известия в течение дня, дай мне принять

их с спокойной душой и твердым убеждением,

что на все святая воля Твоя.

Господи, Великий и Милосердный, во всех моих делах и словах

руководи моими мыслями и чувствами,

во всех непредвиденных обстоятельствах не дай мне забыть,

что все ниспослано Тобой.

Эта молитва придала ему силы и уверенности. Утро становилось светлее, а на душе радостнее. И как он вовремя когда-то нашел эту молитву, в свое время она помогла ему победить в себе эту раздвоенность, примирить отца Василия со своим вторым я – Мишаней Шатуновым, бывшим спецназовцем, человеком мечущимся, озлобленным, с неспокойной, нарывающей, как болячка, душой.

Господи, дай мне разумно действовать с каждым из ближних моих,

никого не огорчая и никого не смущая.

Господи, дай мне силу перенести утомление сего дня

и все события в течение его.

Руководи волей моей и научи молиться и любить всех нелицемерно.

Аминь.

Отец Василий сидел, прислушиваясь к странному ощущению – спокойствию и душевному подъему. Он улыбнулся сам себе. Главное, что он постиг за эти годы, было умение относиться с любовью ко всем и вся. Научиться относиться без ненависти и раздражения к тем, кто творит черное дело было нелегко. Они достойны не ненависти, а сожаления, скорби и любви. Помощь им возможна только с любовью, а любая другая помощь – лишь ее видимость.

Забросив на шею полотенце, отец Василий вышел в коридор, а потом и в тамбур вагона. Там было накурено еще с вечера. Священник поморщился от застоявшегося запаха табака и на некоторое время открыл дверь перехода между вагонами. В тамбур сразу же ворвался грохот колес, стук вагонной сцепки и свежий воздух с запахом дымка.

Ну и достаточно. Закрыв дверь, отец Василий занялся короткой, но энергичной зарядкой. Много лет назад, когда он сцепился в единоборстве с бандитами Парфена, священник почувствовал, что тело начинает подводить его. Не та реакция, не та точность движений, не хватало дыхания. С тех пор отец Василий и стал заниматься для себя, устроив дома и во дворе самые простые приспособления в виде турника, шведской стенки и купив десятикилограммовые гантели. Он старался даже не пропускать пробежек по утрам, хотя погода не всегда располагала к этому. Теперь тело само требовало нагрузок, привыкло.

В этих занятиях отец Василий не видел ничего греховного или недостойного священника. В здоровом теле – здоровый дух. Точнее, здоровое тело способствовало большей активности и лучшему восприятию. В доме у него даже висела самодельная боксерская груша, которую он периодически молотил. Вот к этому матушка Ольга относилась с неодобрением.

– Не только молитвой и крестом, Олюшка, – смеясь, отвечал на это отец Василий, отрабатывая удары. – Вспомни-ка, как мне это пригодилось в свое время. Нет в том большого греха, чтобы силой негодяю отпор дать. Не в том смирение должно проявляться.

– А в чем же? – удивлялась Олюшка, понимая, что ее батюшка опять шутит.

– В почитании женой мужа своего, – сделав страшно суровые глаза, говорил отец Василий.

– Да ну тебя, – смеялась Олюшка и, махнув полотенцем, убегала на кухню.

«Вот тебе и «ну», – думал о жене отец Василий, делая в тамбуре энергичные наклоны с поворотом корпуса. – Если бы не мои ежедневные занятия, то сегодня в горящем поезде мог бы и сплоховать. Мало того, что людей бы не спас, мог и сам погибнуть. Не столько для своего тела я это делаю, сколько для поддержания уверенности в себе. Если это помогает нести слово Божее, то греха в этом я не вижу».

После утренней зарядки и завтрака сидеть или лежать отцу Василию уже не хотелось. Отсидел и отлежал уже все бока. Только теперь он понял, как своевременно поступило ему предложение из епархии и осознал, что стал закисать в своем Усть-Кудеяре, в рутине погряз. Природная энергия требовала активной деятельности, новой задачи.

Поразмышлять, стоя у вагонного окна в коридоре, священнику не дали. Краем уха он слышал в соседнем купе перебранку двух женщин. Одна, судя по всему, была каким-то чиновником, которая из-за происшествия на дороге опаздывала к месту своего назначения; вторая, очевидно, была ее помощницей. Сколько злобы еще в людях, покачал головой отец Василий, слушая возмущения, раздававшиеся рядом. Вот ведь беда случилась, есть погибшие, а она вместо того чтобы посочувствовать, костерит всех направо и налево. Неужели ей кажется, что на свете нет ничего важнее дел ее чиновничьих? Что судьбы, радости и горести людей, служить которым она обязана, – ничто по сравнению с ее делами? А ведь все ее дела – как раз и есть эти люди. Как же она погрязла в своей чиновничьей суете, что не видит той дистанции, почти пропасти, которая уже отделяет ее от реально существующего окружающего мира. Этот мир шире, богаче и ярче, чем ей кажется из ее кабинета, записывается в строках отчетов, статистики и различных планов мероприятий.

Отец Василий не ожидал, что ему тоже достанется своя порция яда из уст возмущавшейся женщины.

– Вот! У нас здесь, оказывается, батюшка стоит! – послышался за спиной недовольный и желчный голос женщины.

Причем прозвучало это таким тоном, как будто чиновница делала выговор своим подчиненным – ну вот, оказывается, у вас и территория не убирается. «Вразуми ее Господь, – мысленно с вздохом попросил отец Василий. – И меня вразуми, дай мне терпения и мудрости».

– Доброе утро, – мягко сказал священник, обернувшись на голос.

– Доброе? – удивилась чиновница таким тоном, как будто ее застали за непристойным занятием. – Это какое же оно доброе? Интересно, священник после всех этих ночных кошмаров заявляет, что утро доброе. Вы что-то там в своих церквях совсем уже… – Женщина замялась на секунду, и священнику показалось, что с ее уст слетит слово «ополоумели». – От жизни вы там отстали.

Интересный поворот, добродушно подумал священник. Не знает, как и чем, а попрекнуть надо. Эта сейчас всех достанет, до кого только дотянуться сможет. Надо ее угомонить, а то она всем кровь попортит за утро. К тому же он заметил в вырезе дорожного халата на шее женщины золотой нательный крестик. А ведь, поди, крещеная. Или, может, отдает дань моде, как украшение носит.

– Вы что-то хотели спросить? – спровоцировал отец Василий чиновницу.

– Гос-споди, – с пренебрежением проговорила женщина, – а что вас спрашивать? У вас ведь на все один ответ.

– Простите, не понял? – разыграл крайнее изумление отец Василий.

– Вы вот мне скажите, – снисходительным тоном до предела уверенного в себе человека потребовала женщина, встав рядом со священником и уставившись недовольным взглядом в окно. – Как это вот с религией вяжется? (Как это она еще удержалась и не сказала «с вашей религией».) Если бог всех любит, о каждом из нас думает, то зачем он допустил все это, гибель людей?

Явно хотела продолжить, догадался отец Василий, что, мол, зачем он допустил гибель людей и то, что я, такая занятая, опаздываю по своим делам.