Варяжские гнезда

– Чудно твое предсказание, – удивился витязь. – Но неужели и я с Балтой больше не встречусь?

– Встретитесь еще, и будет у вас бой...

– Это нечего и говорить! Я его убью, и все твое пророчество...

– Сбудется, потому что ни ты его не убьешь, ни он тебя. А теперь воздадим хвалу Владыке неба и земли и пойдем вечерять. И похлебка, и рыба поспели. Завтра, если едешь в город, я тебе сопутствую.

Старец и юноша вошли в избу и сели у очага. За ужином Вадим жадно слушал речи своего учителя. Драгомир говорил ему о мощи человеческого духа, ищущего пути истины, верующего Единому Всевышнему и молящего Его о ниспослании ангелов правды, проясняющих ум. Говорил он и о чудесном творении вселенной, о скрытых силах, управляющих всем, и о доступности их для человека, освещенного светочем мудрости и оживленного непоколебимой верой.

Поздно они улеглись на положенных на сенные подстилки волчьих шкурах. Уже солнце довольно высоко поднялось над степью, когда они встали, и выпив по кубку коровьего молока да съев по лепешке ячменного хлеба, отправились в путь.

НАСИЛЬНО МИЛ НЕ БУДЕШЬ

От поля битвы до городка амалов, управляемого старым Нордерихом, было около ста восьмидесяти стадий. Это было самое южное из Тана-Эльфских готских поселений. Но Балта гнал своего ретивого коня во весь опор, и менее чем через полтора часа перед ним открылся земляной вал с частоколом, из-за которого поднимались высокие, на четыре ската соломенные крыши мазаных домов готских воинов. Городок Амала, подобно всем прочим городкам готов и сарматов, отличался от хуторов южной России только высоким земляным валом, окруженным глубоким рвом и частоколом из заостренных бревен. К валу всегда примыкала сторожевая насыпь в виде высокого холма, заваленного хворостом. В степи находилось множество отдельных таких же холмов, всегда занятых выезжавшими на ночную стражу всадниками. Стоило на одном из холмов заметить надвигавшуюся издали опасность, чтобы все костры мгновенно запылали. Жители всех городков, хуторов и отдельных хозяйств поднимались на ноги, сбегались около городков и были готовы встретить степных разбойников – корманов, хозар, хонг-ниу[8 - Передовые отряды гуннов, уже появившиеся в Европе.] и других.

Внутри укрепленного городка были обычные домишки. Посредине мазанка с соломенной крышей служила жилищем для князя или владельца городка.

За домами тянулся ряд скотных дворов, конюшен и амбаров. Свободные землепашцы и скотоводы, керлы, жили в степи, каждая семья своим отдельным хозяйством, и прибегали в городок, когда на сторожевой насыпи ночью загорался костер или когда днем над ней развивался стяг их главаря – владельца городка. Между хозяйствами керлей бывало часто расстояние в пятьдесят стадий и больше.

Но Балту не пришлось въехать в городок Нордериха. Поравнявшись с дубовой рощей, стадиях в двадцати от городка, он увидел на реке у берега ладью, в которой сидели две девушки.

– Герта! Фредегунда! – окликнул он их.

– Здравствуй, благородный Балта, – отвечали они ему. – Благородная Фригг в роще гуляет, а вождь Нордерих еще не вернулся из погони за команами. Назад он этим леском пройдет, и княжна его встретить хочет.

Молодой воин углубился в рощу. Он услышал веселый смех, и перед глазами его мелькнули два платья – голубое и желтое, но он проскакал мимо, незамеченный девушками. Дальше, среди ярко освещенной заходящим солнцем зелени он увидел светло-розовое пятно, цвета вечерних облаков. Оно то скрывалось в кустах, то появлялось из-за них. Женский голос напевал песню о любящей деве, ожидающей возвращения витязя с кровавого боя и тоскующей день и ночь в его отсутствие.

Сердце Балты забилось и он направил своего коня через густой кустарник, прямо к певице.

Это была высокого роста, с пышной грудью молодая девушка, белая и румяная. Голубые глаза ее, цвета незабудки, смеялись доброй улыбкой, противоречащей грустному напеву ее песни. Полуоткрытый рот с пухлыми губами обнаруживал ряд ровных, белых зубов. Длинные и толстые косы ее, цвета пшеничной соломы, спускались за спину, ниже колен, и были заткнуты за пояс, чтобы не путались в кустах. Платье ее плотно охватывало тело от шеи до бедер, обрисовывая изящные формы ее стана. Полудлинные рукава оставляли открытыми белые, полные руки красавицы с ямками на локтях. Под розовый цвет платья, на голове девушки был венок из цветов дикого шиповника. На поясе висела сумка черной кожи и кинжал в серебряных узорчатых ножнах. За спиной был легкий колчан с оперенными стрелами, а в руке она держала маленький лук. Она приветливо улыбалась подъехавшему воину.

– Добро пожаловать, Балта, – сказала она. – Отец еще не возвращался. Мы его ждем здесь на перепутье.

– Знаю, – отвечал воин спешиваясь. – Мне твои девы сказали. Я с тобой первой и с уважаемым Нордерихом хотел поделиться радостью славной победы.

– О победе я уже знаю, – возразила девушка.

– Удалось мне не только положить множество врагов! – похвалился Балта. – Я царевича Котыся Босфорского спас, и он мне обещал вечную дружбу. Вот меч – его подарок.

– Радуюсь за тебя! – произнесла добродушно девушка.

– Радуешься? И только? – воскликнул воин. – Да понимаешь ли, что теперь, по просьбе царя Савромата, князь Дидерих пошлет меня на новые, славные дела. Я скоро не просто благородным воином готским буду, а вождем великой силы.

– От души тебе желаю, – произнесла княжна.

– Холодно ты все это говоришь! – разочарованно сказал молодой витязь.

– Я всегда радуюсь подвигам славных воинов, – отвечала девушка. – Но к чему мне горячиться?

– К чему! – воскликнул Балта. – Как к чему? Подвигами я сделаюсь равным благородным Амелунгам. Нордерих тогда не откажет мне в твоей руке.

– Отец мой прежде всего спросит у меня, люблю ли я тебя! – твердо отвечала Фригг.

– И ты скажешь?..

– Я скажу, что я в тебе вижу славного бойца, честного воина, приятного спутника для катанья по руке и гулянья в рощах. Но не ты избранник моего сердца.

– Проклятие! – не своим голосом закричал Балта. – Я знаю, кто твой избранник.

– Я тебе его не называла, а потому молчи! – внушительно остановила его девушка.

– Молчать не буду! – продолжал запальчиво воин. – Полюбился тебе бродяга, славянская кукушка, забравшаяся в готское гнездо. Он певец, он и любовные стихи, и былины о древних богатырях слагает. Вот чем он тебе полюбился. Но я его убью!

– И полагаешь, что я тебя полюблю за твое злодеяние? – спросила Фригг.

– Он нечистая тварь, он со злыми духами знается. Брат его матери чародей, кудесник, прорицатель. Они тебя заколдовали. Но я не боюсь ни колдунов, ни ведьм. Не боюсь ни твоего певца, ни твоего отца. Биться со всеми буду, кто мне поперек дороги станет.

– Но если я не хочу идти по твоей дороге?

– Тогда я тебя убью! – вырвалось у обезумевшего влюбленного. – Нет! Неправда! Тебя я не убью! Если, от чего да хранят тебя боги, ты умрешь, то убью я себя немедленно. Но если ты не отвечаешь мне любовью за любовь, я тебя изуродую, вырву один глаз, обрублю уши, рассеку щеки самыми затейливыми узорами. Ты будешь безобразна, и от тебя все поклонники отвернутся. И первый из них твой стихослагатель, злой колдун сарматский. Но я тебя буду любить больше, чем когда-нибудь.

– Зато как я тебя возненавижу! – воскликнула негодующая девушка.

Балта окончательно обезумел и бросился на Фригг.

– Волей-неволей ты моя! Я тебя увожу!

Но не успел он ее обхватить за стан, как у нее в руке блеснул кинжал, направленный ему прямо в сердце. Он уклонился, не выпуская ее из рук. Острие кинжала ударило его в плечо, глубоко вонзилось в мышцы и проехало вниз, скользя по кости до локтя. Кровь ключом забила из зияющей раны. Витязь левой рукой схватил руку девушку выше кисти, а раненой правой пытался вырвать у нее кинжал. Она стала защищаться левой рукой. Не помня себя, девушка хватала обеими руками за лезвие кинжала, рассекая себе пальцы и ладони. Одежда обоих борющихся была залита кровью. Наконец, несмотря на тяжелую рану правой руки и значительную потерю крови, смертельно бледный Балта одолел свою противницу. Кинжал остался в его руке.

– Бешеная! – воскликнул он. – Ты меня искалечить хотела!

– Нет! – твердо ответила Фригг. – Я хотела тебя убить!

– Я мог бы обнажить против тебя меч, – сказал воин. – Я не хотел. Раны, которые ты получила, ты сама себе нанесла. Но теперь я нанесу тебе несколько ран, не опасных для жизни, но которые заставят тебя обо мне помнить.

И левой рукой, одним взмахом он ударил ее острием кинжала по правой щеке. Но в это время зажужжали две короткие стрелы. Одна ударила Балта в спину и скользнув по доспехам, упала на землю. Другая вонзилась ему в бедро. Спутницы Фригг бежали к ней на помощь. Ослабев от потери крови, Балта упал на землю и потерял сознание.

Когда он пришел в себя, никого вокруг него не было и стояла глубокая ночь. Раны его были перевязаны и стянутое тонкими шнурками плечо не давало более исхода крови. Конь его стоял привязанный к дереву. Несчастный дикарь начал припоминать все сотворенное им вечером.

– Безумец я и больше ничего! – проговорил он. – Крови-то, крови сколько! И моя, и бедной Фригг кровь. А она моей смерти все же не пожелала. Раны перевязать велела. Мне теперь и в полях около Нордерихова дома не то что останавливаться, но и показываться опасно. Надо скакать лесом в обратную сторону, подальше от готских поселений. Поскачу на восток к северу. Там дворы сарматских кметов есть. Отдохну у них. Они меня не знают. А там продолжу путь от дома родительского. Хорош я, нечего сказать. В жестоком бою с команами невредим остался, а три девки одолели.

С ужасной жгучей болью в руке, хромая на раненую ногу, Балта добрался до коня, сел на него и поехал по направлению к жилищам сарматских кметов, у которых он мог отдохнуть до начала выздоровления и, главное, скрыться от гнева Нордериха, который, узнав об оскорблении и ранении дочери, конечно, его не помилует.

ГОРОД ТАНАИС

Едва выбравшись из рощи, Драгомир и Вадим стали встречать, один за другим, отряды ратников, возвращавшихся с поля битвы в город Танаис, в котором царевичи назначили общий сбор. Греки, босфорцы и евреи были большей частью в медных латах, в шлемах с гребнем из стоячего конского волоса, с конским хвостом, падающим на спину. Вооружены они были длинными копьями и короткими мечами. Между евреями заметны были несколько знатных воинов, облеченных в доспехи старого образца, давно было забытого во времена Маккавеев и сирийских царей, но ныне опять вводимого из любви к родной старине. Шлемы у одних были остроконечные ассирийские, увенчанные пучками перьев, и других с плоским верхом, расширяющиеся вверх и нарезанные желобами по всей окружности. Щиты продолговатые, обтянутые кожей и обшитые чешуей из медных блях. Мечи длинные, у иных кривые, у многих серповидные египетские топоры «кхоп».

Сарматы, преимущественно босфорского войска, были вооружены по-гречески, но резко от них отличались. Многие, собранные из степных кметов, и конница, присланная с верховьев реки Дона «господином» Перестеном, под начальством подручных ему царей Пржебора и Буреслава и князей Мутьяна и Кречета. Доспехи на них были чаще всего чешуйчатые роговые или из конских копыт. Мечи длинные, кривые, на ремне через плечо. Копья короткие, метательные. У всех были огромные луки и колчаны, наполненные длиннейшими стрелами. Щитов, за исключением нескольких начальников, почти ни у кого из сарматов не было. Народ был все рослый, крепко сложенный, белокурый, хотя темнее готов. Большие голубые или серые глаза метали грозный взор, громко и бойко лилась их звучная речь.