Вычитание земли

От проходной до автобусов оцепление выставили, чтоб мужики после смены не разбежались, и повезли с мигалками. Мне понравилось, только в буфете дорого, а спектакль хороший – «Вишневый сад», жалко только, мужики в перерыве коньяку напились и с актерами начали спорить. Наташка рассказывала, что еще есть у нас какой-то театр в подвале, там пацаны пьяные на сцене кривляются, а в зале сидят три дизайнерки, тоже в сиську бухие, и ржут. У нас целый дизайный институт в городе, да там прямь все такие, что ты, что ты… Все равно моя Наташка лучше всех… Мы с ней, знаешь, какие подруги? У-у… Все-все друг дружке рассказываем, как сестры. А тогда у нее мать заболела, Наташка в больнице отпуск взяла и в Бузюково поехала, с матерью сидеть. А я одна осталась. А Витька в «штопор вошел», две недели синячил, не появлялся. И мне чего-то так тяжело стало. Куплю бутылку пива, на подоконник залезу и смотрю на остановку. Весна холодная, но ветер какой-то такой… как живой, и над химзаводом закат такой, как будто железку ржавую в землю воткнули. И мне кажется, что вот как бы если сильно захотеть, то можно всю ржавчину оттуда сдуть и все опять хорошо будет, но не могу, будто воздуха не хватает… На работе все из рук валится, ничего не хочется… И вот 15 апреля наступило… Я с работы пришла, только переоделась, тут стук в дверь. Открываю – Витька с Толиком. Давай, говорят, посидим, пацанов помянем – у них на заводе взрыв был, а там ребята погибли, с которыми они в «каблухе» учились. Я молча два стакана поставила, сейчас, говорю за хлебом схожу… И вышла… Если бы я знала…

Отхлебывает из бутылки.

В Африке весной праздник самый главный – День Зачатия Насекомых называется. В этот день все мирятся и веселятся. Даже эфиопы с сенегальцами. И «быс-быс» кушают, а он так готовится: варят много риса и туда вот такой (показывает свой кулак ) кусок гашиша кладут. Потом каждый по ложке съедает и танцуют всей деревней до утра. Наши негры тоже сварили… Витек с Толиком меня дожидаться не стали, полбутылки выпили, решили закуску найти, кто из них догадался к неграм на этаж идти, не знаю… А эти тоже хороши, ну и охраняли бы свою кастрюлю, ничего бы и не было…Ну, в общем, Витек с Толиком смотрят – на кухне никого, кастрюлю схватили и на этаж бегом. Я уже подымаюсь, смотрю, негры испуганные бегают, у меня сразу какое-то предчувствие нехорошее… Захожу в комнату – картина: Толик весь зеленый на кровати лежит и в потолок смотрит, он так потом две недели пролежал, вот… А Витька, у него здоровье-то крепкое, за столом сидит, возле кастрюли этой, и в зеркальце мое смотрится… Потом ко мне повернулся…

Света всхлипывает.

Повернулся и рассказывать про воздух стал… Что он разный… Вот он так раньше никогда не говорил, ну, слов у него таких не было… У него вообще речь такая, вот он про секс знаешь как говорит? Давай, говорит: «шишку парить». Я все обижалась поначалу, думала, что у него интеллектуала мало, а потом привыкла… А тут вот как-то, да погоди, сейчас прочитаю…

Достает из-за пазухи сложенный вдвое конверт, вынимает из него письмо, читает.

«…у нас он слоями висит, от верхнего края к центру воронкой ссужается, а к низу по спирали расходится. А в бараке у ссученных как будто кто гирлянды из салфеток развесил, но самый чудной воздух на периметрах перед вышками… Много-много раковин, и из каждой другая появляется, а когда проходит наряд, они расступаются и колышутся, потом долго-долго… Вчера вечером увидел за проволокой водоворот и сломал себе палец, чтобы не погнали работать на просеку… Вот теперь сижу в больничке, вылепил из хлеба Сергея Есенина, с ним и пишу тебе это письмо…»

Прячет письмо, шмыгает носом.

Я потом на улицу выходила и все старалась что-то увидеть в воздухе… То есть я понимаю, что он разный: вот когда ветер с хлебокомбината или с кондитерской – это одно, а с фосфорного – это другое… Но я его, как Витек, не вижу… Так вот, потом он встал, в коридор вышел и Тапегу, сенегальца, семь раз ножом… Вот так-то вот…

Смотрит бутылку на свет, ставит ее на пол возле сумки. Подходит бомж, забирает бутылку.

Я потом с общаги на квартиру съехала, ну как там было оставаться? Ну что, пойдем садиться? Ты в каком вагоне? Я в пятом… Приходи, посидим-поговорим…

Света встает и уходит.

Затемнение.

Часть третья

Тайный советник воды

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

МУЖЧИНА

МАЛЬЧИК

Наши дни

Мальчик в серой куртке, с продуктовым пакетом, стремительно вбегает на лестничную площадку. Подходит к одной из четырех дверей и долго жмет кнопку звонка. Дверь открывается, оттуда выходит пожилой, грузный мужчина, опирающийся на трость, одет мужчина в синий тренировочный костюм.

МУЖЧИНА. Молодец. Проходи…

Мальчик и мужчина проходят вглубь обычной квартиры. Мужчина вынимает из пакета и ставит на стол бутылку водки, консервы. Мальчик с ногами залезает в большое кожаное кресло. Мужчина не спеша открывает консервы, наливает водку в пластмассовый стаканчик.

МУЖЧИНА. Ты не голоден?

Мальчик отрицательно кивает головой. Мужчина выпивает, вилкой накалывает шпроты и задумчиво жует. Мальчик, вспомнив, достает из кармана джинсов мятую купюру и горсть мелочи.

МУЖЧИНА. Сдача? Оставь себе. Оставь, оставь…

Мальчик кладет деньги на стол и залезает обратно в кресло. Мужчина снова наливает и выпивает. Подходит к висящему на стене зеркалу, быстрым движением поправляет пробор.

МУЖЧИНА (подходит к столу, закуривает сигарету ). Слышал, в Америке теракты?

Мальчик кивает.

МУЖЧИНА. От дочери письмо пришло, с фотографией внучки… Полдня смотрел – ничего моего. Может быть еще рано? Да, надо будет им завтра деньги перевести. (Тушит сигарету в пепельнице .) У них уже снег. А я так зиму люблю, давно бы к ним переехал, да обузой быть не хочется… У тебя дома все нормально?

Мальчик показывает большой палец.

МУЖЧИНА. Я вот знаешь, что подумал… Может, ты себе книги заберешь? Дочь у меня не читатель, а книжки жалко, всю жизнь собирал. (Показывает на книжный шкаф .) Античность, искусство… (Подходит к шкафу, берет книгу, открывает, читает .)

«О, мореходцы, Судьба да хранит вас на суше и в море! Знайте: плывете теперь мимо могилы пловца»… Представляешь, я могу вспомнить, как покупал каждую книгу. Вот, например, вот этого Еврипида я приобрел в букинистическом за двадцать рублей… Здесь надпись: «Милому Андрюше в день ангела. Наталья Сергеевна и Юрий Алексеевич Маняшины. 13. 10. 56…» Посередине книги засушенный лист клена… Или вот Страбон, очень редкое издание. Половина зарплаты, так-то, брат… А вот эту серию у одной старухи купил, хотел к зиме пальто построить, а вот как увидел – Эпиктет, Теренций, ветер ледяной, а я домой иду счастливый, за спиной рюкзак с книгами… Ну да ладно… (Берет бутылку, чтобы налить, но ставит обратно .) Завтра меня положат в больницу, выйду оттуда нескоро, если вообще выйду… Поэтому хотел бы с тобой серьезно поговорить. Сходи в туалет и перекрой всю воду, а перед этим слей всю воду из бачка, на кухне из вазы вытащи цветы, а воду слей в умывальник и это (показывает на бутылку водки ) туда же вылей…

Мальчик встает, берет бутылку и выходит из комнаты. Слышен шум сливаемой воды. Мужчина садится на стул. Мальчик входит и садится на свое прежнее место.

МУЖЧИНА. (со вздохом ). Алеша… Сегодня исполняется три года со дня нашего знакомства, так получилось, что ближе тебя у меня никого нет… Поэтому я хочу открыть тебе одну тайну. Пообещай, что об этом никто не узнает. А лучше поклянись…

Мальчик с ироничной улыбкой поднимает вверх правую руку.

МУЖЧИНА. Нет не так – словами… Алеша, о том, что ты все таки можешь разговаривать, знаю только я. Кстати, я собираюсь сообщить это твоим родителям, по крайней мере, чтобы моя душа напоследок была спокойна…

МАЛЬЧИК. А они вам поверят?

МУЖЧИНА. Почему нет?

МАЛЬЧИК. У вас плохая репутация, Сергей Иванович, на домофон в подъезде деньги не сдали, на ремонт тоже… Нелюдимый, ни с кем не здороваетесь… А если еще узнают, что я к вам бегаю, сейчас к дружбе дяденек с мальчиками знаете как относятся?

МУЖЧИНА. Ладно. Хочешь – молчи. Но сейчас пообещай, что о нашем разговоре никто никогда не узнает.

МАЛЬЧИК. Я вообще ни с кем, никогда и ни о чем разговаривать не собираюсь. Поэтому с легкостью даю вам это обещание.

МУЖЧИНА. Как ты знаешь, я приехал в сюда 45 лет назад на строительство плотины. Закончил институт и попал по распределению. Всех вещей – фанерный чемодан, ну и то, что на мне. На поезде еду, смотрю, а от красоты аж дух захватывает, а когда Волгу увидел… У нас ведь на Брянщине какие речки – курица вброд переходит, а здесь такое, маяковское все такое, силище-раздолье… Я в тамбуре папироску от волнения закурил и думаю – «Ну все, Сережа, здесь тебе и жить». На стройке тогда тяжело было, процентов восемьдесят рабочих – зеки, вниз в котлован смотришь, а там ватники, как жуки копошатся. Под меня сразу две монтажные бригады поставили, здесь уж пришлось психологией заняться, зеки – народ непростой. Хоть и охрана и чекисты кругом, а все равно требовалось ухо востро держать, заточку на мостках в бок сунут, еще шесть метров пройдешь, потом свалишься или бадья с цементом «случайно» сорвется, пока прикуривать будешь… А с нас ведь, со специалистов, по три шкуры за план срывали, так что через полгода и по фене ботал и чифирь пил… В общем, сжился с коллективом. Алеш, знаешь что, дай-ка я в кресло пересяду, а то спина затекла…

МАЛЬЧИК. Конечно.

Мужчина садится в кресло, мальчик на стул. Мальчик берет со стола сигарету и, прикурив, выпускает вверх струю дыма.

МАЛЬЧИК. Может чай поставить?

МУЖЧИНА. Не сейчас… Так вот, работа адская… Жили мы, специалисты, в бараке, от зековского ненамного отличался, зато столовая своя была, площадка волейбольная. Поначалу после работы от усталости с ног валились, но организмы молодые, крепкие, стали потихоньку привыкать, появилось свободное время. Ребята начали к девчатам похаживать, гармошка-бутылочка, меня с собой тащат… А я… А я чувствую, все – устал, поем и в тряпки, на потолок смотрю, пока сон не утащит. Веришь ли, за полгода книгу в руки не взял, да что там книгу, даже газет не читал… Хорошо, что у нас парторгом Михал Васильевич Кудинов работал, мужик отличный был. Как-то позвал меня на день рожденья дочки его младшей, выпили, вышли на веранду покурить… «Чего, мол, с тобой?», спрашивает, «ходишь как в штаны наложивший?». Я ему про хандру свою и рассказал. Тебе, говорит, нужно обстановку сменить. Как говорю, куда я могу со стройки уйти, у нас ведь как в лагере: шаг вправо, шаг влево – побег…

МАЛЬЧИК. Прыжок на месте – провокация.

МУЖЧИНА. Ну, Кудинов говорит – ладно, есть способ. Когда совсем невмочь будет, я тебя с Митей буду отпускать, по окрестностям помотаться. Митя – это его водитель личный был, на «Победе» ездил. Буду тебе пропуск выписывать, места у нас знаешь какие? Мы тут с Ольгой по юности-то все кусты пообломали. Кудинов сам из местных был, набросал мне карту и началось. Я старался не наглеть, хотя бы раз в неделю выезжать, ждал этого как праздника, к воротам за час бежал, Митя путевку оформит и вперед… Ты на самой реке-то был?

МАЛЬЧИК. Вот где пляж, это что?

МУЖЧИНА. Водохранилище это… Вот, а когда просто река… Митя мотор заглушит и спать, а я к реке, сяду, руки в воду опущу и так хорошо, спокойно становится. Как будто домой вернулся и нет вокруг ни зеков, ни котлована, а только блаженство студеное сквозь пальцы струится… Особенно мне одно место нравилось. На другой стороне утес, а на нем сосна притулилась. И смотрю я на эту сосну и думаю: вот дерево, прям как я… А я…