Нашествие арабуру

Увидев его, харчевник сильно удивился и схватил свой любимый секач. Но даже держал он его не очень уверенно.

– Видать, ты из везучих, – произнес он, делая неуклюжий шаг вперед.

– Видать, – согласился Натабура, – только не надо это проверять, – и поднял над головой кусанаги, который в дыму сделался не голубым, а почти черным.

Он не стал применять хитроумные приемы, которые годились против опытных самураев. Он выбрал классику – прямой удар под ключицу, чтобы разрубить черта наискосок. Впрочем, это не имело значения. От смерти рыжего харчевника отделяло мгновение. Но убивать его Натабура не стал. Во-первых, противник был неравным, а во-вторых, он еще должен был кое-что рассказать.

Харчевник все понял и в отчаянии швырнул секач в Натабуру. Входная дверь разлетелась в щепки. Натабура только криво усмехнулся и в ответ опрокинул светильник с грибами. Искры упали на циновки. Харчевня дернулась, как живая, и присела на бок. На пол полетела кухонная утварь и посуда, и что-то загромыхало наверху.

– Кто вы? И что вам здесь нужно?

– Ты не знаешь, с кем связался… – ответил харчевник, озабоченно поглядывая в угол, и речь его удивила Натабуру. Он-то думал, что демоны арабуру не умеют толково изъясняться.

– С кем же я связался? – с усмешкой переспросил Натабура.

Угол харчевни занимался огнем. Харчевник с все возрастающей тревогой косил туда рыжим глазом.

– Потушить бы надо… – предложил он.

– Перебьешься, – ответил Натабура.

– Потушить бы! – он даже сделал шаг в сторону.

– Стой, где стоишь! – приказал Натабура, и голубой кусанаги в его руках был самым весомым аргументом.

– Вот явится Ушмаль, что ты будешь делать? – вдруг осведомился рыжий харчевник. – Прилетит и убьет вас всех.

Судя по всему, он хотел запугать Натабуру.

– Кажется, я его уже видел.

– Нет, ты видел Майяпана – моего господина, а это не одно и то же.

И Натабура вспомнил. Он все вспомнил, но так, словно это был сон. Должно быть, сам Мёо – светлый царь Буцу[76 - Буцу – Будда.], явился, чтобы покарать их всех, но прежде всего за отступничество от учения бодхисаттв, а не за вторжение в харчевню «Хэйан-кё». У Мёо было злобное лицо неразборчивого убийцы: редкие усы, нитеобразная бородка и раскосые глаза жителя степей. Почему он принял такой облик, Натабура не понял. Но расправиться с Натабурой и его друзьями он собирался, иначе не держал бы в руках огненный меч, а за его спиной не полыхало бы пламя самадхи[77 - Пламя самадхи – пламя просветления.].

Их спасло только одно единственное обстоятельство: и Натабура, и Язаки не только отлично знали Истинный Закон Будды, но соблюдали его, и Мёо понял это сразу, как только взглянул на светящуюся руку Язаки, на их лица и проникся их мыслями и поступками. Недаром они много лет бродили по разным странам. Мёо сказал, обращаясь к Натабуре: «Я понял, что твоя молитва способна заставить птицу упасть на землю. Иди с Богом». Но где тогда Язаки и Ваноути? Где?

– Где?! Где мои друзья?! – закричал Натабура, ибо голос рыжего харчевника убаюкивал, а события предыдущего дня и бессонная ночь давали о себе знать.

В этот момент наверху произошло то, чего Натабура боялся больше всего: раздался рев Афра и песиголовца – демона ойбара. Рыжий харчевник проявил чудеса ловкости, побежал по коридору, не обращая внимания на кусанаги.

Натабура и теперь не собирался его убивать, а всего лишь догнал и оглушил, ударив кусанаги плашмя по затылку и, перепрыгнув через тушу, которая загромоздила коридор, бросился наверх.

Афра дрался с песиголовцем на веранде третьего яруса. Рычащий клубок катался из одного угла в другой. Кровью был залит весь пол. Шерсть клочьями витала в воздухе. Уже выхватывая годзуку, Натабура пожалел, что у него нет мшаго, который остался у Язаки. Мшаго бы пригодился, ибо кусанаги невозможно было действовать, как мшаго, для этого кусанаги был слишком тяжел. Тут годзука сам прыгнул в ладонь, словно угадав мысль хозяина, да и горло врага тоже нашел сам, оберегая и Афра, и Натабуру, и остался единственно хладнокровным во всей этой кутерьме. Но прежде, чем яд подействовал, Натабура сообразил, почему его до сих пор не укусил песиголовец: и Афра, и песиголовец схватились пастями, а в ход были пущены только когти. В это ситуации он ничего не мог сделать, разве что наносить песиголовцу удары годзукой. Но то ли яд плохо действовал, то у песиголовца мышцы были стальными, только и годзука оказался малопригодным. А потом Натабура сообразил: зажал голову песиголовца ногами, запрокинул голову на себя, открывая горло демона, тянул, тянул на себя, пока не нащупал кадык и не стал душить. Если бы не Афра, он бы с ним не справился, потому что песиголовец был силен, как десять человек вместе взятых. Стоило песиголовцу отвлечься на Натабуру – чуть-чуть разжать челюсти, Афра перехватил ниже и помог, додавил песиголовца вместе с Натабурой, и демон захрипел, заизвивался, норовя вырваться, дико кося налитыми кровью глазами. И почти уже сделал это, как вдруг у него внутри что-то хрустнуло, и он обмяк. Липкая, черная кровь хлынула из горла и залила и Натабуру, и Афра, и всю веранду.

Натабура отполз в сторону и целую кокой лежал, следя за врагом, который медленно издыхал, царапая когтями пол – во все стороны летели щепки. Следовало, конечно, добить его, но сил не было, да и Афра досталось.

Натабура поднялся, чтобы посмотреть на раны Афра, как вдруг песиголовец вскочил и, перевалившись через перила веранды, с глухим, утробным звуком упал на землю. Прежде чем Натабура и Афра что-то разглядели в густой зелени леса, он скрылся в кустах, оставив за собой кровавую дорожку.

Харчевня «Хэйан-кё» горела. Она сползла с холма и боком погружалась в черную выворотню, которая с чмоканием и присвистом ее поглощала.

Натабуре и Афра пришлось ретироваться, и хотя у Афра был ободраны все бока, ему хватило сил спрыгнуть следом за Натабурой, и они углубились в лес. Некоторое время они сгоряча бежали по кровавому следу песиголовца, но потом он затерялся, и, наверное, они все-таки выследили бы песиголовца, однако Афра истекал кровью из ран и на боках, и на морде, и Натабура занялся им. И хотя он чувствовал, что все рухнуло, что он больше не увидит друга Язаки и стопятилетнего деда Ваноути, руки привычно делали свое дело, и через коку, несмотря на тяжелые раны, Афра уже бегал и прыгал, как щенок. Натабура с облегчением вздохнул и отвернулся – хоть одно утешение. На душе было, как никогда, тяжело. Все рухнуло. Отныне будет только хуже, думал он, не в силах противостоять отчаянию. И хотя Акинобу учил его не поддаваться своим чувствам и быть всегда ровным и спокойным, сегодня он не мог удержаться, чтобы не предаться самокритике и поиску ошибок. Ему казалось, что он понаделал их великое множество, везде-везде-везде. И тихонько горевал.

К вечеру он обнаружил, что они заблудились: солнце светило не слева, как было положено, а справа. Выходит, подумал он, мы идем назад, вернее, даже не назад, а на восток, но на востоке ничего нет. И в этот момент они ступили на желтую императорскую дорогу, густо-густо заросшую дикой розой. Вот те на! – еще больше удивился Натабура, вздохнув: так тому и быть, и стал продираться к Нефритовому дворцу, на месте которого возвышалась золотая пирамида, окруженная рвом с водой и обнесенная тремя рядами стен. Он еще подспудно лелеял в себе слабую-слабую надежду найти Язаки и Ваноути.

Как я одинок, думал Натабура, вспоминая о Юке. Как я одинок! Есть ли что-то еще более одинокое, чем жизнь?

Глава 3

Хитрости и ошибки Акинобу

У арабуру не было ни флота, на котором бы они приплыли, ни армии драконов, которые перенесли бы их через океан или через старое Китайское море. Не было ничего зримого: просто однажды утром жители страны проснулись, – а они уже здесь, рядом, ходят и разговаривают на своем тарабарском языке, который назвали истинно японским, задирают местное население и воруют женщин. Иканобори появились позднее – тоже из ниоткуда, ровно в тот день, когда арабуру потерпели поражение при горной крепости Фудоки. Императорский тайсё[78 - Тайсё – главнокомандующий.] Амэёродзутоёхи заманил ничего не подозревающих арабуру в ущелье Хитамити, запер их там и убил голодом, огнем и водой всех до единого – все двадцать тысяч иноземцев. А через три дня небо со стороны Поднебесной вдруг потемнело, и стаи пятипалых драконов, изрыгающие дым и пламя, стали опускаться на поля, дороги и города Нихон. Они пришли на помощь арабуру, сожгли крепость Фудоки, принесли в жертву императора Мангобэй, захватили все крупные города и выставили на дорогах многочисленные сэкисё[79 - Сэкисё – застава, пропускные пункты в стратегических точках.]. С того времени и началась не только великая засуха, но и на смену погибшим арабуру явились новые орды, а их отношение к местному населению стало особенно жестоким. Не проходило и дня, чтобы в стране не убивали японцев, которые в свою очередь убивали арабуру.

Вскоре стало ясно – арабуру исповедуют лицемерие. Одной рукой они привлекли на свою сторону знатных самураев, императорских советников, людей, возглавляющих кугё[80 - Кугё – аристократические кланы.], больших и малых даймё[81 - Даймё – землевладелец.], их кёрай[82 - Кёрай – вассалы даймё.], суля последним лёны[83 - Лёны – земляные наделы.] тех даймё, которые не приняли новую власть. Другой рукой проводили кровавую политику в отношении все тех, кто не подчинился. И страна Се-Акатль, как ее теперь называли, опустела. Дороги заросли. Крестьяне разбежались в страхе и попрятались в горах и в непроходимых чащобах проклятого, заколдованного леса Мацумао, где до этого обитали лишь одни разбойники и те из государственных преступников, которым запрещалось жить в городах и деревнях.

Некоторое время сопротивлялись одни ямабуси[84 - Ямабуси – горный монах.] окрестных горных монастырей, вдруг объединившиеся во имя великой цели, но в конце концов и их задавили. Теперь из самого главного монастыря Энряку дзи на горе Хиэй дзан, что находилась в двадцати сато[85 - Один сато – 535 метров.] к северу-востоку от Киото, не доносилось привычного перезвона, и силы зла через северо-восточное направление, которое считалось воротами демонов, беспрепятственно проникали в столицу Мира.

Зато в провинциях вдруг в огромном количестве развелись акуто[86 - Акуто – мелкие шайки грабителей.], чуждые патриотизму, они грабили то, что осталось после арабуру, не чурались ни храмовой утварью, ни последней циновкой в самых захудалых монастырях. Их не трогали по двум причинам: шайки были слишком мелки и рассеивались при появлении грозных отрядов арабуру, к тому же они довершали то, что не могли сделать новые хозяева – окончательно разоряли страну.

* * *

Генералу Го-Тоба давно хотелось напиться. С тех пор, как он потерпел поражение от арабуру. Это чувство безраздельно властвовало им. Вначале он еще боролся с ним, но теперь чувствовал, что если не напьется в ближайшие сутки, то умрет от необъяснимой тоски. Его мучили воспоминания о собственном позоре. Впрочем, умереть надо было еще раньше, сразу после сражения, но у него не хватало духа, чтобы совершить сэппуку, да и со смертью лучшего фехтовальщика империи Чжэн Чэн-гун трудно было рассчитывать на быстрый и легкий конец: иногда человек мучился до рассвета, если он, конечно, совершал сэппуку, как положено, на закате дня. Попросить же Акинобу или его ученика о помощи у генерала Го-Тоба не поворачивался язык. Если бы он завел разговор, повернуть назад было бы невозможно. Легче было напиться. Буду пить, чтобы все забыть, смело решил он. Но, судя по всему, у его попутчиков не было при себе алкоголя. А генерал Го-Тоба привык к сакэ, настоянному на цветках саккуры, ибо такой сакэ нес в себе божественное дыхание Фудо[87 - Фудо – божество, отгоняющее злых духов. Изображается сидящим с мечом в руках в пламени. Символизирует стойкость духа.].

В общем, так или иначе, а генерал страдал. Правда, в его страдании был большой плюс: с жизнью можно было не расставаться, ибо со смертью императора Мангобэй острая необходимость в сэппуку сама собой отпала, хотя генерал Го-Тоба и был женат на его младшей дочери и даже подарил императору пару внуков. Он еще надеялся найти их живыми и здоровыми, поэтому-то и пристроился к людям, которые, судя по всему, знали, зачем идут в такое гиблое место, как столица Мира – Киото, которую новые хозяева страны переименовали на свой манер – в Чальчуапа. Для японского уха это было мертвое, ничего не значащее слово. Просто Чальчуапа, а что оно обозначает, никто не знал.

По большому секрету, генерал Го-Тоба не был боевым генералом. Он заработал свой чин не ратным трудом и долгими летами воинской службой, а в качестве родственника императора Мангобэй. Ему даже разрешалось в знак особой милости приближаться к императору не вприсядку, растопырив пальцы, как это проделывали остальные придворные, а обычным шагом, правда, семеня и обязательно с выражением почтения на лице. Но уж от этого нельзя было никуда деться. Шестая армия считалась тихим, теплым и доходным местом. Равнина вдоль реки Абукима была хорошо обжита, и крестьяне, которые ее обрабатывали, считались миролюбивыми. Генерал Го-Тоба обложил их налогом «на армию», большую часть которого втихаря клал себе в карман, и постепенно разленился, справедливо считая, что будет вести такой образ жизни до конца дней своих. В этом он видел судьбу, избранность и свысока относился даже к своим офицерам. Однако появились арабуру, и теперь у него были счеты с ними. Впрочем, генерал этого не понимал, он был не из храброго десятка, да и ума не нажил, как и крепости духа.

Он командовал очень большой и хорошо обученной армией, которая в отличие от своего генерала, даже в мирное время не предавалась лени и разврату. В этом крылось его величайшее жизненное достижение. Ему просто не хватило ума вмешиваться в дела своих высших офицеров и все испортить. Зачем вникать в проблемы армии, если тебе регулярно докладывают только о положительной стороне армейской жизни. Отлично! Он потирал руки! И жил припеваючи, предаваясь праздной жизни: спал до полудня и пил нектар нора[88 - Нора – дикая роза.] и юри[89 - Юри – лилия.]. У него было три наложницы, и он построил для каждой огромный дом. Неужели все генералы так хорошо и беспечно живут? Нет, он не задавал себе подобного вопроса. Зачем? Он даже не думал о нем, как не думает трава о грядущей осени. Зачем, если все в жизни складывается удачно. Но когда грянул гром в виде иканобори и арабуру, генерал Го-Тоба не был готов к ратному делу. Растерянность овладела им. Он стал совершать ошибку за ошибкой. Раз в стране воцарился хаос, решил он, то и внутри вверенной мне армии тоже хаос, а меня всего лишь обманывают. Посему он стал производить реорганизации: тасовал командиров, менял вооружение и амуницию. Кавалеристов муштровал как пехотинцев, а пехоту – как кавалерию. Лучники и арбалетчики у него в лучшем случае отделывались купанием в море, ибо их учили плавать в полном вооружении, и так далее, и тому подобное – глупость за глупостью. Так он запретил пользоваться на учениях нагинатой, посчитав ее слишком опасной, потому что однажды один из кавалеристов уронил ее ему на ногу. Дело дошло до того, что попытки лучников усесться на лошадей под всеобщий хохот заканчивались падением. Конечно, если бы у генерала Го-Тоба было время, он бы нашел золотую середину, скорее всего, вернув все на свои места, устав от подобных занятий. Но времени у него не было.

Естественным образом к нему стекалась самая разнообразная информация в виде докладов от ниндзюцу[90 - Ниндзюцу – шпион.] всех мастей, от дезертиров из других армий, от своих же офицеров и посланника императора, который, к слову сказать, явился всего лишь один раз. Он терялся, не зная, как интерпретировать донесения. Император Мангобэй потребовал двинуть войска на помощь столице, но когда это известие дошло до генерала Го-Тоба, император уже был мертв. Правда, генерал мог ударить в подбрюшье арабуру, тем более, что после грандиозного сражения на равнине Нара они были изрядно помяты. Но из-за нерешительности упустил момент, хотя штаб армии всячески подталкивал его к активным действиям. Он же оправдывал свою позицию тем, что шестая армия резервная и одна ее мощь служила гарантом стратегического успеха, но арабуру внесли такой хаос в центральные районы страны, что ни о каком спокойствии или успехе речь уже и не шла. Надо было наступать. Тогда генерал Го-Тоба вообразил, что долина реки Абукима по каким-то неведомым причинам не привлечет внимания захватчиков. И затаился, оставаясь на месте. Мало того, когда аванпосты стали докладывать о появлении разъездов врага, он стал отводить армию все дальше и дальше на север в горные районы. К нему стал стекаться разнообразнейший люд, но он не пополнял им ряды армии, потому что из-за снобизма руководствовался принципом чистоты самурайских рядов. Однажды, когда его положение стало отчаянным и к нему явились четыре демона: Фуки[91 - Фуки – демон ветра.], Каги[92 - Каги – демон огня.], Доки[93 - Доки – демон подземелий.] и Онгёки[94 - Онгёки – демон невидимости.], он отказался от их услуг, ибо все они пришли с гор. Своей нерешительностью он довел армию до той стадии, когда люди стали разбегаться. Даже когда арабуру вторглись основными силами в долину реки Абукима и стали жечь деревни, которые генерал обязан был защищать, он не решился на активные действия. Крестьяне сопротивлялись, сколько могли. Четыре демона помогали им изо всех сил. Демон ветра летал над войсками арабуру и осыпал их отравленными стрелами. Демон огня сжег вся леса и поля окрест. Демон подземелий укрывал крестьян в пещерах. А демон невидимости делал эти пещеры незаметными для арабуру.

Разумеется, долго так продолжаться не могло. Арабуру с помощью иканобори шаг за шагом продвигались на север, и когда генералу Го-Тоба стало некуда отступать, он дал генеральное сражение по всем тем правилам и стратегиям, которым его обучали в Средином Царстве. И конечно, тут же проиграл.

Поэтому за глаза его стали называть «генералом-простофилей». Все отвернулись от него. Преданным остался лишь один Чжэн Чэн-гун. Но чего греха таить, подспудно генерал Го-Тоба желал его смерти, ибо Чжэн Чэн-гун был свидетелем его позора.

С тех пор в Японии говорят: «Ленив, глуп и недальновиден, как готоба». А еще говорят, что, прав не тот, кто изворотливей, а тот, кто сильнее духом. А еще говорят, что честен тот, кто всегда говорит себе правду.

* * *

Акинобу решил не ждать Натабуру на прежнем месте – в квартале Хидзи, где всего-то жила сотня-другая бродяг. Это было бы верхом безрассудства, да и вообще – глупо. Во-первых, здесь они заметны, как вороны на заснеженном поле, а во-вторых, есть было нечего. Он оставил всего лишь сломанную ветку, которая указывала направление, в котором они ушли. Ветка быстро высохла и ничем не отличалась от хлама, которым была полна хижина, но только для неопытного глаза.

Если бы они задержались до утра, то увидели бы Невидимку из Ига[95 - Ига – провинция.] – человека, который появился словно ниоткуда, но пришел точно по следам, которые оставил Натабура и его люди, не заступая, однако, на желтую императорскую дорогу, да и вообще сторонясь ее, словно чумы. И хотя крапива поднялась, как и прежде, он безошибочно нашел тропу и незаметно, как хонки, проник в хижину. Ему хватило одного взгляда, чтобы понять, сколько людей находилось здесь – семеро. Даже клок шерсти Афра не ускользнул от его опытного взора. Волос был самый что ни на есть собачий, хотя вначале человек подумал, что он принадлежит песиголовцу, и это его насторожило, но и потом настороженность не прошла – медвежий тэнгу, путешествующий с людьми – весомый аргумент, чтобы быть втройне осторожным, ибо медвежий тэнгу – большая редкость в стране Нихон.

Ветку он тоже обнаружил, но не тронул. Кто знает, может, завтра явится человек, чтобы проверить знак? Ветка указывала на запад, где на краю города находился квартал чеканщиков, один из немногих не разоренных арабуру, ибо они оказались большими ценителями серебряной и медной посуды, на которой любили сладко поесть. Что же, правильно, подумал он, где еще можно раствориться в толпе, не привлекая внимания. Да и знак направления сделан со смыслом: на длинной части ветки кора была содрана и завязана в виде иероглифа «ума»[96 - Ума – медь.]. Но только опытный глаз мог отличить иероглиф от случайной былинки.

По большому секрету надо сообщить, что Невидимку из Ига звали Абэ но Сэймэй. Запомните это имя. Никто ничего толком о нем не знал: чем он занимается и как его зовут, что он есть и где спит, наконец, кого любит, а кого ненавидит. Люди, которые обучали его, позаботились обо всем этом. Он был никем. Тенью дракона Аху[97 - Аху – дракон, защитник обездоленных.], выходцем с горы Сирояма, для которой время не уходит и приходит, а пребывает поныне. Принадлежал он к школе «Врат Дракона».

Имя его знали только Три Старца. Эти Старцы находились далеко на севере, в горах, в долине Проклятых самураев, точнее, в одноименном монастыре. Но даже на таком отдалении они видели каждый его шаг и действовали весьма успешно. Их девизом было изречение: «Чтобы победить врага, нужно всего лишь время». Они были адептами дзэн-буддизма, и времени у них было более чем достаточно – вечность.