Бунт

– … Ур… м-мурр… – замурлыкала кошка, изгибая спину и мягко просовывая голову Саш? подъ подбородокъ.

Она была теплая и мягкая, и вдругъ слезы навернулись у Саши на глазахъ; и она кр?пко прижала кошку об?ими руками.

– … Урр… м-ммуррр… ур… – мурлыкала кошка, закрывая зеленые глаза и вытягивая спинку.

– Милая… – съ страстнымъ желанiемъ въ одной ласк? вылить всю безконечно-мучительную потребность близости къ кому-нибудь шепнула Саша. И ей казалось, что она и кошка – одно, что кошка понимаетъ и жал?етъ ее. Глаза стали у нея мокрые, а въ груди что-то согр?лось и смягчилось.

– …Уррр… – проурчала кошка и вдругъ разставила пальцы и выпустила когти, съ судорожнымъ сладострастiемъ впившись въ полное, мягкое кол?но Саши.

– Ухъ! – вздрогнула Саша и машинально сбросила кошку на полъ.

Кошка удивленно посмотр?ла не на Сашу, a прямо передъ собою, точно увид?ла что-то странное. С?ла, лизнула два раза по груди и, вдругъ поднявъ хвостъ палочкой, торопливо и озабоченно поб?жала изъ зала.

А Саш? стало еще тяжел?е, точно что-то оборвалось внутри ея.

Пробило семь часовъ. Швейцаръ пришелъ и, не обращая на Сашу никакого вниманiя, д?лая свое д?ло, нашарилъ шершавыми пальцами кнопку на ст?н?, и сразу вспыхнулъ веселый холодный св?тъ. Заблест?лъ паркетъ, стулья вдругъ отчетливо отразились въ немъ своими тоненькими ножками, рояль выдвинулся изъ темнаго угла.

Одна за другой пришли Любка и толстая рыжая Паша. Любка с?ла у рояля, понурившись, точно разсматривая подолъ своего св?тло-зеленаго платья, а рыжая Паша стала вяло и безц?льно смотр?ть въ окно.

Саша поверт?лась передъ зеркаломъ, тяжело вздохнула и что-то зап?ла. Голосъ у нея былъ сильный, но непрiятный.

– Не визжи, – вяло зам?тила Паша и прижала лицо къ стеклу.

– Чего тамъ увид?ла? – спросила Саша, безъ всякаго любопытства заглядывая черезъ ея толстое плечо.

– Ни-че-го, – сказала Паша, медленно поворачивая свои глупые, красивые глаза, за которые ее выбирали мужчины, – такъ, смотрю… что тамъ.

Саша тоже прижалась лбомъ къ холодному стеклу, за которымъ теперь, казалось, была холодная и бездомная темнота. Сначала она ничего не вид?ла, но потомъ темнота какъ будто раздвинулась и отступила, и Саша увид?ла ту же мокрую и пустую улицу. По ней, уходя тоненькой ниточкой вдаль, тускло и дрожа, гор?ли, нев?домо для кого фонари. И опять Саша услышала отдаленный могучiй гулъ, отъ котораго чуть слышно дрожали стекла.

– Что оно тамъ? – съ глубокой тоской, непонятной ей самой, спросила Саша.

– Будто какой зв?рь рычитъ… гд?… – равнодушно проговорила Паша и отвернулась.

Саша посмотр?ла въ ея прекрасные, глупые глаза, и ей захот?лось сказать что-то о томъ, что она чувствовала сегодня, глядя въ окно. Но это чувство только смутно было понято ею и глубже было ея словъ. Саша промолчала, а въ душ? у нея опять появилось чувство неудовлетвореннаго и мучительнаго недоум?нiя.

«И что-й-то со мной под?лалось сегодня?…» – съ тупымъ страхомъ подумала она и, подойдя къ Паш? вплотную, сказала тоскливо и невыразительно:

– Ску-учно мн?, скучно, Пашенька…

– Чего? – вяло спросила Паша.

Саша помолчала, опять мучительно придумывая, какъ сказать. Ей ясно представилось, какъ она сид?ла въ пустомъ, какъ могила, зал?, одна-одинешенька, какою маленькой, никому ненужной, забытой чувствовала она себя, и какъ гд?-то далеко отъ нея гуд?ла и шум?ла незнакомая большая жизнь, и опять ничего не могла выразить.

– Жизнь каторжная! – съ внезапной, неожиданной для нея самой, злобой сказала она негромко и сквозь зубы.

Паша помолчала, тупо глядя на нее.

– Н?тъ… ничего… – л?ниво проговорила она: – вотъ тамъ… – припомнила она, называя другой «домъ», подешевле гд? женщина стоила всего полтинникъ… – точно, нехорошо… всякiй извозчикъ л?зетъ, грязно, духъ нехорошiй… дерутся… А тутъ ничего: мужчинки все благородно, не то чтобы теб?… и кормятъ хорошо… Тутъ ничего, жить можно…

Она опять помолчала и вдругъ, немного оживившись, прибавила:

– У насъ въ деревн? такой пищи во в?къ не увидишь!

– А ты изъ деревни? – спросила Саша съ страннымъ любопытствомъ.

– Я деревенская, – спокойно пояснила Паша, – у насъ иной разъ и объ эту пору ужъ хл?бъ кончается… изъ недородныхъ мы… земли тоже мало… Картошкой живутъ, извозомъ мужики занимаются, а то и такъ… Деревня наша страсть б?дная, мужики, которые, пьяницы… Кабы пошла замужъ, натерп?лась бы… Сестру старшую, мою то-есть, мужъ веревкой до смерти убилъ… Въ острогъ его взяли потомъ… – совс?мъ уже л?ниво договорила она и встала.

– Куда ты? – спросила Саша.

– Чаю пить, – отв?тила Паша, не поворачиваясь.

Саша опять поверт?лась передъ зеркаломъ, выгибая грудь и разсматривая себя черезъ плечо, но уже ей было тяжело оставаться одной въ наполненномъ пустымъ, холоднымъ св?томъ зал?. Она подошла къ роялю, за которымъ попрежнему, понурившись, сид?ла Любка. Когда Саша подошла близко, Любка подняла голову и долго смотр?ла на нее. И большiе печальные глаза были недов?рчивы и растерянны, какъ у со вс?хъ сторонъ затравленнаго зв?ря.

– Любка, – машинально позвала Саша.

Она налегла на рояль полной грудью и смотр?ла, какъ въ его черной полированной поверхности отражалась она сама и Любка, съ странными въ густомъ коричневомъ отраженiи темными лицами и плечами.

Любка не отозвалась, а только придавила пальцемъ клавишу рояля. Раздался и растаялъ одинокiй и совс?мъ печальный звукъ.

– А-ахъ! – з?внула Саша и стала пальцемъ обводить свое отраженiе. Опять раздался тотъ же упорно печальный плачущiй звукъ. Саша вслушалась въ него и съ тоской повела плечами. Любка неув?ренно взяла дв?-три ноты, точно уронила куда-то дв?-три хрустальныя тяжелыя капли.

– Оставь, – съ тоской сказала Саша.

Но Любка опять придавила ту же ноту, и на этотъ разъ еще тихо и протяжно загуд?ла педаль. Саша съ досадой быстро подняла голову и вдругъ увид?ла, что Любка плачетъ: большiе глаза ея были широко раскрыты и совершенно неподвижны, а по лицу сползали струйки слезъ.

– Во… – удивленно проговорила Саша съ пугливымъ недоум?нiемъ.

Любка молчала, а слезы беззвучно капали и падали ей на голую грудь.

– Чего ты? – спросила Саша, пугливо глядя на медленно ползущiя по напудренной кож? слезы, и чувствуя, что ей самой давно хочется заплакать и, почему-то боясь этого.

– Перестань, чего-ты?.. Любка, Любочка… – заговорила она и подбородокъ у нея задрожалъ.

– Обид?лъ тебя кто?.. Да чего… Любка!

Любка тихо пошевелила губами, но Саша не разслышала.

– Что?..А?..

– За… заразилась я… – повторила Любка громче и повалилась головою на рояль.

Что-то мрачное и грозное пронеслось надъ душой Саши. Хотя заражались, и очень часто, другiя товарки Саши, и хотя она знала, что это можетъ случиться и съ нею самой, ея здоровое молодое т?ло, сильное и чистое еще, не принимало мысли объ этомъ, и она скользила по ней, не оставляя въ душ? мучительныхъ бороздъ. И только теперь, когда она въ первый разъ увид?ла такое страшное отчаянiе, только теперь впервые она совершенно сознательно поняла, что это д?йствительно безобразно, ужасно, что изъ-за этого стоитъ такъ заплакать въ голосъ, закричать и начать биться головой, съ безнадежной пустотой и безсильной злобой въ душ?. И ей даже показалось, что именно изъ-за этого ей было такъ тяжело сегодня ц?лый день, такъ страшно, такъ грустно и обидно. И Саша тоже заплакала, сквозь слезы глядя на затуманившееся въ черной поверхности рояля свое отраженiе.

– Чего вы ревете? – спросила подошедшая д?вушка и стала см?яться. – Вотъ дуры, стоятъ другъ противъ дружки и ревутъ!

– Сама дура! – не съ задоромъ, какъ въ другое-бы время, а тихо и грустно возразила Саша, но все-таки перестала плакать и отошла отъ рояля. Въ душ? у нея было такое чувство, точно кто-то громадный и безпощадный всталъ передъ нею и страшно яркимъ св?томъ осв?тилъ что-то безобразное, несправедливое, непоправимо-ужасное, д?лающееся съ нею и во всемъ вокругъ.

Когда стали приходить мужчины, Саша въ первый разъ увид?ла ясно, что имъ н?тъ никакого д?ла до нея; между собою они пересматривались что-то говорящими глазами, даже иногда обм?нивались непонятными Саш? словами о чемъ-то такомъ, чего не было въ ея жизни, а когда поворачивали глаза къ Саш? и другимъ, вдругъ становились точно бездушными, жадными, какъ зв?ри, безжалостными и непонимающими… А чаще это были такiе тупые или пьяные люди, что они, видимо, и не понимали того, что д?лали.