Братья

И он указал на руку Дмитрия. Все предплечье сильно распухло, а возле локтя красовался лилово-черный кровоподтек.

Дмитрий пожал плечами.

– Упал.

Ваня нахмурился и некоторое время смотрел на него. Затем он кивнул.

– Понятно.

Прошло несколько секунд, и Ваня небрежно спросил:

– Ты случайно не вставал предыдущей ночью?

– Я? – удивился Дмитрий. – Я дрых, как младенец.

И он надел рубашку. Ему показалось, что в глазах приятеля он видит какое-то новое выражение, которого раньше не было. Потом он понял – это был страх. Ваня его боится.

И это было ему по душе.

* * *

Дмитрий уже совершенно загнал себя, когда внезапно перед ним вырос Ваня. На губах его играла заговорщическая улыбка. Со дня гибели Бунина Дмитрий все вечера проводил в спортивном зале, яростно молотя кулаками мешки с песком, с кряхтением поднимая гири и доводя свои силы до полного истощения. Он надеялся, что усталость поможет ему легче засыпать.

Несмотря на все это, ночь за ночью, стоило ему только закрыть глаза, его начинали мучить воспоминания о том октябрьском дне. Он снова видел перед собой худую фигуру Ткаченко, слышал его голос, повествующий о бесславной гибели отца и отвратительных уловках матери, затем перед ним возникал Кузьма, который, скаля гнилые зубы, угрожал ему разоблачением, а потом хрипел в агонии и дрыгал ногами. Дмитрий понимал, что “дежурный сержант” был подонком, ядовитой змеей, которую давно следовало раздавить. К тому же Бунин не оставил ему никакого выхода. Несмотря на все эти умозаключения, Дмитрий чувствовал себя нисколько не лучше. Происшедшее в карьере словно наваждение преследовало его во сне, заставляя снова и снова замирать от ужаса, и часто он просыпался среди ночи, задыхаясь и дрожа.

В день смерти Бунина Дмитрий испытал новое, доселе неведомое ему ощущение. Оно и нравилось ему, и страшило. Это было незнакомое ощущение собственной силы и безграничного могущества, сознание того, что он способен добиться своего, даже нарушая правила, по которым живут обычные люди. Теперь он знал, что в случае необходимости он сможет убить без колебаний и страха. У него было предчувствие, что в жизни ему придется убивать еще не раз и что каждый, кто осмелится встать у него на пути, кончит так же, как Кузьма Бунин.

Ваня никогда больше не заговаривал с ним о той ночи, но Дмитрий догадывался, что хитрый грузин знает гораздо больше, чем хочет показать. После страшного происшествия их отношения изменились. Ваня полностью признал авторитет приятеля и изо всех сил старался угодить ему. Подчас Дмитрий терялся в догадках, продиктованы ли его поступки дружескими чувствами или же страхом. Ваня приносил ему отличные продукты, водку, две настоящие американские сигареты, которые он где-то раздобыл, и без возражений согласился обменять его старые немецкие часы на свои новенькие – в тяжелом хромированном корпусе с черным циферблатом и зелеными Цифрами, светящимися в темноте.

Ваня привел его на собрание общества “Память”, но Дмитрий был разочарован. Юные патриоты собрались в рощице за домиками персонала и при свечах произнесли над ржавым револьвером слова клятвы. Выглядело это довольно смешно, если не глупо. Потом много и напыщенно говорили о матушке-России, произносили пустые антисемитские лозунги, но никто не собирался приступать к действиям. Призывы Дмитрия не волновали, он горел желанием предпринять что-то, чтобы скорее очистить Россию от либералов и жидомасонов. “Погодите, – подумал он, – дайте мне только выбраться отсюда”.

Сегодняшним вечером Ваня выглядел как-то странно. Лицо его раскраснелось, а в глазах светился озорной огонек. Остановившись перед Дмитрием, он отвел в сторону боксерскую “грушу” и громко спросил:

– Как ты думаешь, не пора ли тебе попробовать девчонку?

– Что? – Дмитрий уставился на него, слегка огорошенный.

– Пошли, – поманил его Ваня, – я все устроил.

– Но скоро отбой... – в растерянности пробормотал Дмитрий.

– Все в порядке, – бросил через плечо приятель, быстрым шагом пересекая парадную площадку. – Я дал Араму банку консервированной курятины.

Арам, застенчивый семнадцатилетний армянин, стал теперь в их классе дежурным вместо Кузьмы Бунина. Он довольно скоро понял, что Дмитрий и Ваня заправляют тут всеми делами.

– Куда мы идем? – поинтересовался Дмитрий. Ваня указал на домики обслуживающего персонала, окна которых светились в темноте под раскидистыми ветвями каштанов.

– Помнишь Зою?

Помнит ли он Зою?! Пышнотелая дочь учителя биологии была непременной участницей всех его эротических фантазий. Каждое утро он видел ее у ворот детдома, где она садилась на автобус, чтобы ехать в школу, в Ленинград. Это была потрясающая девчонка. У нее были карие глаза, русые коротко подстриженные волосы, молочно-белая гладкая кожа и пухлые яркие губы, придававшие ее лицу необыкновенно чувственное выражение. Сколько раз Дмитрий лежал без сна, мысленно лаская ее полную грудь, твердые полушария ягодиц и крутой изгиб прекрасных бедер. Сколько раз он мастурбировал под одеялом, воображая, как она раздвигает ноги и как он погружается в горячие и влажные глубины ее лона до тех пор, пока Зоя не начинает вскрикивать от сладостной боли. В моменты обильного семяизвержения Дмитрий как наяву ощущал конвульсивные содрогания ее тела, грезя об обвивающих его ногах и о том, как ее соки смешиваются с его соками. Зоя была для него воплощением всех женщин, которых он хотел покорить, объектом самых неистовых любовных экспериментов, которые он только мог вообразить.