Франкенштейн. Подлинная история знаменитого пари

Не все лекарства были безопасны. В косметические средства, которыми также с удовольствием торговали аптекари, тогда щедро добавляли мышьяк, придававший белизну коже, а многие лекарства – «от нервов», против болей, или против кашля – содержали опиум. Но поскольку фармацевтика еще не была развита настолько, чтобы изменять свойства химических веществ, «подстраивая» их под собственные потребности, они пользовались тем, что давала им природа, а на побочные действия закрывали глаза.

Лишь в 1868 году сдача специальных экзаменов стала обязательной для аптекарей, не имевших медицинского образования. По счастливой случайности в законе забыли упомянуть, что к экзамену допускаются только мужчины, и множество женщин получили возможность стать аптекарями, а значит – обрести финансовую независимость и более высокий социальный статус. Как правило, это были вдовы и дочери аптекарей, которые унаследовали их дело. Впрочем, на финансовую независимость вообще могли рассчитывать только вдовы и незамужние. Сколько бы ни зарабатывала замужняя женщина, все ее деньги принадлежали мужу.

* * *

И все же в XIX веке было сделано немало важных открытий. Одним из них был хинин, быстро ставший весьма действенным средством от малярии, столь распространенной в Индии и в Африке. Хинин, смешанный с минеральной водой, получил название «тоник». Если к нему прибавить еще и джин, получался коктейль, который одновременно лечил, согревал и веселил.

Во второй половине XIX века начали широко применять электротерапию. Электростимуляцию мышц назначали при болях в спине и при истерии. Если в первом случае лечение имело под собой научную основу, то во втором можно было рассчитывать разве что на эффект внушения.

Помните салициловую кислоту, которая содержалась в коре ивы? В конце века фармацевты научились получать ее химическим путем и стали делать таблетки от жара и болей, а также мази, помогающие при воспалениях. Аспирин с таблетках появился на рынке в 1899 году – настоящая заря новой эры!

* * *

Только в конце XIX – начале ХХ века медицина из смеси искусства и шарлатанства превратилась в науку. В этот период были сделаны величайшие открытия, которые дали медицине могучее оружие в борьбе с болезнями. Это наркоз, асептика с антисептикой и антибактериальные препараты.

В XIX веке английские физики и химики начали изучать влияние закиси азота на человеческий организм. Впервые закись азота была получена Джозефом Пристли в 1774 году, а в 1800 году ее свойства изучил Гемфри Дэви и назвал ее «веселящим газом». Закись азота вызывала легкую спутанность сознания и нарушение восприятия боли, что делало ее, в частности, перспективной для обезболивания родов и маленьких хирургических операций. К сожалению, первый опыт по обезболиванию удаления зуба прошел неудачно: закись азота не облегчила страдания больного, а вместо этого попала в аудиторию и вызвала приступы неудержимого смеха у присутствующих. Проводивший эксперимент Гораций Уэллс, не вынеся позора, покончил жизнь самоубийством. Но через несколько дней после его смерти медицинское общество в Париже признало за ним честь открытия анестезирующего вещества.

Альтернативой закиси азота стал эфирный наркоз, который предложили, также для удаления зубов, американский химик Чарльз Томас Джексон и зубной врач Уильям Томас Грин Мортон в 1846 году. Обеспечивая более глубокую потерю сознания, он позволял производить более длительные и сложные операции, что дало стимул к развитию хирургии.

Хирургу больше не было необходимости проводить операции «на время», соревнуясь с болевым шоком за жизнь пациента. Он мог обеспечить пациенту надежное обезболивание и не торопясь решать хирургические проблемы. Эффективным было сочетание общего наркоза и местного обезболивания. Именно так проводит пункцию перикарда молодому фермеру доктор Кларксон, воодушевляемый неутомимой миссис Кроули, которая видела, как подобные операции делал в городе ее муж.

Очень важной частью хирургии, как военной, так и мирной, было умение перевязывать больных, не допуская в рану инфекции из внешней среды. Впервые важность асептики, или недопущения возбудителей инфекций в рану, и антисептики, то есть уничтожения микробов, начали понимать также в конце XIX – начале ХХ века. В 1885 году немецкий хирург Эрнст фон Бергман вместе со своим учеником Шиммельбушем впервые применили обработку хирургического инструментария с помощью специально созданной паровой машины. В 1890 году они доложили об этом методе асептики на X Международном конгрессе врачей в Берлине.

Венгерский акушер Игнац Земмельвейс в 1847 году предложил обрабатывать руки врачей, помогающих роженицам, раствором хлорной извести, что мгновенно почти в 20 раз снизило смертность от родильной горячки, не щадившей прежде ни крестьянок, ни аристократок. Когда в 1863 году Луи Пастер доказал, что причиной гнилостных инфекций являются невидимые невооруженному глазу возбудители – микробы, врачи поняли, как следует бороться с раневыми инфекциями. Английский хирург Джозеф Листер предложил для борьбы с этими возбудителями карболовую кислоту, и с тех пор запах карболки надолго поселился в стенах больниц, даря надежду и пациентам, и врачам.

Таким образом, хирурги научились не допускать инфекции в рану. Однако не менее важным было научиться бороться с инфекцией, которая все же оказывалась в ранах или в организме человека. Но это случилось позже, в 1928 году, когда Александр Флеминг открыл пенициллин. В конце XIX века идея уничтожать микробы продуктами жизнедеятельности других микробов казалась еще слишком невероятной. Хотя Р. Эммерих и О. Лоу описали антибиотическое соединение, которое они назвали пиоцианазой, еще в 1899 году.

«Франкенштейн, или Современный Прометей». Рождение замысла

«Я решила сочинить… такую повесть, которая обращалась бы к нашим тайным страхам и вызывала нервную дрожь; такую, чтобы читатель боялся оглянуться назад; чтобы у него стыла кровь в жилах и громко стучало сердце», – признается Мэри в предисловии. Но одно дело решить, а другое – написать. Сколько начинающих авторов останавливались на этом этапе – возможно, к лучшему? Но, к счастью для нас, Мэри пошла дальше. В разговоре Шелли и Полидори она уловила имя английского естествоиспытателя Эразма Дарвина, деда прославленного Чарльза Дарвина, и историю о том, как он, по словам Мэри, «будто бы хранил в пробирке кусок вермишели, пока тот каким-то образом не обрел способности двигаться». «Я не имею здесь в виду того, что доктор действительно сделал или уверяет, что сделал, но то, что об этом тогда говорилось, ибо только это относится к моей теме», – делает Мэри оговорку, и она права. Потому что Эразм на самом деле не проводил «ужасных опытов по оживлению вермишели», а только описал в своем трактате «Храм природы» наблюдения своего коллеги Джона Эллиса, согласно которым «в клейстере, состоящем из муки и воды, если дать ему закиснуть, в большом количестве наблюдаются микроскопические животные, называемые угрицами, их движения быстры и сильны, они живородящи и через известные промежутки времени производят на свет многочисленное потомство».

Это был отголосок древних споров о самозарождении жизни, сторонником которого оставались на протяжении веков множество естествоиспытателей и философов. В их число входил и Эразм Дарвин. Они считали, что жизнь не только появилась на Земле сама собой, без вмешательства Бога, но и что переход из неживой материи в живую происходит постоянно на наших глазах. Впоследствии развитие науки показало, что они ошибались, принимая за самозарождение стремительное размножение микробов и простейших на портящихся продуктах до такой степени, что они становились видимы в световые микроскопы XIX века. Современная эволюционная теория считает, что самозарождение жизни из неживой материи было возможно лишь при формировании планеты, когда условия на ней в корне отличались от тех, которые мы наблюдаем сейчас.

Но это не имеет отношения к сюжету романа, так как разговор в тот день шел, по свидетельству Полидори, о том, «можно ли считать человека всего лишь механизмом». Беседующие припомнили опыты Гальвани по воздействию электричества на мертвые тела. Как мы знаем сейчас, нервная система способна проводить электрические сигналы независимо от их источника, на чем, в частности, основан эффект электрического разряда, вновь «запускающего» сердце при реанимации. Опыты Гальвани давали естествоиспытателям надежду на то, что они когда-нибудь смогут воскрешать мертвых. Этот разговор взволновал Мэри, и ночью ей приснился кошмар.

* * *

«Глаза мои были закрыты, – рассказывает она, – но я каким-то внутренним взором необычайно ясно увидела бледного адепта тайных наук, склонившегося над созданным им существом. Я увидела, как это отвратительное существо сперва лежало недвижно, а потом, повинуясь некоей силе, подало признаки жизни и неуклюже задвигалось. Такое зрелище страшно; ибо что может быть ужаснее человеческих попыток подражать несравненным творениям создателя? Мастер ужасается собственного успеха и в страхе бежит от своего создания. Он надеется, что зароненная им слабая искра жизни угаснет, если ее предоставить самой себе; что существо, оживленное лишь наполовину, снова станет мертвой материей; он засыпает в надежде, что могила навеки поглотит мимолетно оживший отвратительный труп, который он счел за вновь рожденного человека. Он спит, но что-то будит его; он открывает глаза и видит, что чудовище раздвигает занавеси у его изголовья, глядя на него желтыми, водянистыми, но осмысленными глазами.

Тут я сама в ужасе открыла глаза. Я так была захвачена своим видением, что вся дрожала и хотела вместо жуткого создания своей фантазии поскорее увидеть окружающую реальность. Я вижу ее как сейчас: комнату, темный паркет, закрытые ставни, за которыми, мне помнится, все же угадывались зеркальное озеро и высокие белые Альпы. Я не сразу прогнала ужасное наваждение; оно еще длилось. И я заставила себя думать о другом. Я обратилась мыслями к моему страшному рассказу – к злополучному рассказу, который так долго не получался!

О, если б я могла сочинить его так, чтобы заставить и читателя пережить тот же страх, какой пережила я в ту ночь!»

Идея поразила Мэри, как пресловутый электрический разряд. В тот же день она записала свое сновидение и представила его своим друзьям. Те сочли рассказ превосходным. Шелли заинтересовала судьба «безумного ученого»: кто он такой, как решился на подобный эксперимент и что случилось с ним дальше. Воодушевляемая мужем, Мэри садится за подробное изложение сюжета.

Тем временем погода налаживается, Байрон и Шелли отправляются в путешествие по горам, и у Мэри появляется время, чтобы отдаться работе. Забегая немного вперед, скажем, что она закончит роман в мае следующего, 1817 года, то есть потратит на написание чуть меньше года, а издан он будет в июне 1818 года.

«Франкенштейн, или Современный Прометей». Сюжет

Действие романа начинается в Санкт-Петербурге, откуда некий английский путешественник, мистер Уолтон, отправляется к Северному полюсу, чтобы найти за «поясом льдов» страну вечного лета, «царство красоты и радости».

Пересекая Северный Ледовитый океан, моряки внезапно видят на ледяном поле «низкие сани, запряженные собаками и мчавшиеся к северу; в санях, управляя собаками, сидело существо, подобное человеку, но гигантского роста. Мы следили в подзорные трубы за быстрым бегом саней, пока они не скрылись за ледяными холмами». После чего на дрейфующей льдине они находят человека, от которого убегало странное существо, – ученого Виктора Франкенштейна. Едва оправившись от усталости, Франкенштейн рассказывает Уолтону, что чудовище, а точнее, «the daemon», которого тот только что видел, – творение его рук. Франкенштейн, изучая химию, анатомию и физиологию, постиг тайну жизни, открыл «жизненное начало» и мечтал о создании бессмертных людей и о том, как «новая порода людей благословит меня как своего создателя, множество счастливых и совершенных существ будет мне обязано своим рождением». В качестве первого опыта он сшил чудовищного восьмифутового гиганта из частей мертвых тел и оживил его. Но тут же почувствовал жгучее раскаяние из-за того, что посягнул на прерогативу Бога, работа ему опротивела, и когда ночью «демон», после впечатляющего явления в спальню к своему «родителю», сбежал, Франкенштейн почувствовал лишь облегчение.

В убежавшем в лес «демоне» постепенно пробуждается сознание. Наблюдая за животными, он учится добывать пищу, скрываться, искать убежище от непогоды. Наблюдая за людьми, живущими на опушке леса, изучает язык и даже учится читать. Слушая их рассуждения, усваивает основы морали и добродетелей и мечтает подружиться с подобными себе существами и вместе с ними творить добро и красоту. Но люди в ужасе разбегаются, едва он пытается выйти и заговорить с ними. В «демоне» просыпается гнев на своего творца за то, что тот обрек его на вечное одиночество. Встретив в горах младшего брата Франкенштейна, «демон» убивает его. Затем он разыскивает самого Франкенштейна и требует, чтобы тот создал ему подругу, и обещает после этого удалиться в Южную Америку. Поначалу горячие просьбы «демона» трогают сердце Франкенштейна, и он обещает не оставить его без пары. Для этого он отправляется на Оркнейские острова, чтобы повторить сотворение. И снова ему приходят в голову мысли о новом бессмертном человечестве, но теперь эта перспектива его пугает. Он воображает, как в джунглях Амазонки парочка начнет размножаться, и орды восьмифутовых монстров сотрут человечество с лица земли. Чтобы избежать этой ужасной опасности, он уничтожает начатую работу.

Потрясенный его вероломством, «демон» разбушевался всерьез. Он убивает лучшего друга Франкенштейна, а позже – его невесту. Франкенштейн бросается за ним в погоню, чтобы навсегда уничтожить свое опасное творение, они пересекают Европу, Сибирь и теряются на просторах Ледовитого океана, где Франкенштейн и встречает Уолтона.

«По вашим глазам, загоревшимся удивлением и надеждой, я вижу, что вы, мой друг, жаждете узнать открытую мной тайну, – говорит он перед смертью. – Этого не будет – выслушайте меня терпеливо до конца, и вы поймете, почему на этот счет я храню молчание. Я не хочу, чтобы вы, неосторожный и пылкий, каким был я сам, шли на муки и верную гибель. Пускай не наставления, а мой собственный пример покажет вам, какие опасности таит в себе познание и насколько тот, для кого мир ограничен родным городом, счастливее того, кто хочет вознестись выше поставленных природой пределов».

«Франкенштейн, или Современный Прометей». Смыслы

Некоторые литературоведы говорят, что Мэри Шелли не создала ничего оригинального. В самом деле, никто не скажет точно, кого считать основоположником английского романа ужасов, но такие романы появились на добрых полвека раньше того знаменитого вечера на Женевском озере.

Фронтиспис издания «Франкенштейн, или Современный Прометей» 1831 года

Разве я просил тебя, творец,
Меня создать из праха человеком?
Из мрака я ль просил меня извлечь?

    (Джон Мильтон. «Потерянный рай».
    Эпиграф к роману «Франкенштейн, или Современный Прометей»)

Один из первых «готических» романов, «Замок Отранто», написал уже известный нам Гораций Уолпол в 1767 году. По его словам, сюжет «Замка» он тоже увидел во сне. В предисловии к роману он пишет: «Ужас – главное орудие автора – ни на мгновение не дает рассказу стать вялым; притом ужасу так часто противопоставляется сострадание, что душу читателя попеременно захватывает то одно, то другое из этих могучих чувств». «Готические ужастики» писали и женщины: Клара Рив, Софья Ли, Анна Летиция Барбо. Но самой знаменитой «женщиной, напугавшей Англию», была, конечно, Анна Радклиф, опубликовавшая несколько эталонных «романов ужаса», которые в этот период были знакомы любому англичанину: «Сицилийский роман» (1790), «Лесной роман» (1791), «Удольфские тайны» (1794). Характерная черта романов Анны Радклиф – это то, что все тайны в конце получают материалистическое объяснение: например, таинственно исчезнувший из запертой комнаты персонаж на самом деле воспользовался подземным ходом.

В начале XIX века романы ужасов выходили пачками, «способы пугать» были сочтены и пронумерованы, ужас превратился в товар, скроенный по готовым лекалам. В середине XX века исследователь готических романов Монтегю Саммерс даже опубликовал полушуточную таблицу, в которой можно было легко проследить смену эстетики от «классики» к «готике».

С другой стороны, если бы Мэри захотела поискать предшественников в области фантастики, ей тоже было бы не на что опереться. Опять-таки, оценки литературоведов расходятся, но, кажется, первый фантастический роман в английской литературе написала еще в 1666 году тоже женщина: Маргарита, герцогиня Ньюкастельская. Он назывался «Описание нового мира, называемого «Сверкающим миром»», и рассказывал о юной девушке, плывшей на корабле и унесенной в заполярный мир сильнейшим морским штормом. В этом новом мире обитают разумные животные. Они избирают девушку королевой и готовы служить ей. «…Люди-медведи стали ее философами, – пишет Маргарет, – люди-птицы – астрономами, люди-попугаи – ораторами, люди-рыбы – естествоиспытателями, люди-обезьяны – химиками». С огромной армией разумных рыб, способных топить вражеские корабли, и птиц, готовых сбрасывать с высоты на головы врагов раскаленные камни, она возвращается в наш мир, помогает английскому королю одержать победу в войне с Голландией и превращает Англию в «абсолютную монархию всего мира». Хотя роман герцогини не был издан, сам факт, что она написала его, показывает, что у современного ей общества была тяга к подобным историям.

Мэри могла бы обратиться к опыту своего отца, написавшего в 1799 году роман «Сен-Леон» про средневекового аристократа, который получает бессмертие и тщетно пытается усовершенствовать род людской, терпя раз за разом крах. Один из исследователей «готического романа», профессор Девендра Варма, автор работы «Готическое пламя», относит «Сен-Леон» к «романам ужасов», так как для него «характерно обилие сцен насилия и потусторонних эффектов».

Либо Мэри могла подождать до осени того же 1816 года, когда Байрон во время своего второго путешествия по горам Швейцарии начнет писать поэму «Манфред» о чародее, бросающем вызов духам, паркам, Немезиде и самому «отцу зла» Ариману. Как мы видим, фантастика и ужасы были тесно связаны с самого начала своего существования.

Что же нового внесла Мэри Шелли в цветущий и обильно плодоносящий жанр? Почему мы называем «Франкенштейна» не только романом ужасов, но еще и первым научно-фантастическим романом? Потому что впервые главным героем романа был ученый, а сюжетом – научный поиск, его последствия и та ответственность, которую несет автор открытия.

* * *

С описанием научных изысканий в первом научно-фантастическом романе дело обстоит не очень гладко. Получившая в соответствии с требованиями времени исключительно гуманитарное образование, Мэри в этих эпизодах отделывается скороговоркой: «Я собирал кости в склепах; я кощунственной рукой вторгался в сокровеннейшие уголки человеческого тела. С мучительным волнением я собрал все необходимое, чтобы зажечь жизнь в бесчувственном создании, лежавшем у моих ног. Был час пополуночи; дождь уныло стучал в оконное стекло; свеча почти догорела; и вот при ее неверном свете я увидел, как открылись тусклые желтые глаза; существо начало дышать и судорожно подергиваться…» – вот и все, что мы можем узнать об изысканиях Виктора.

Отчасти роман отражает превращение страха перед магией в современный страх перед наукой: страх перед чем-то непонятным, во что человек не дает себе труда вникнуть и щедро проецирует на него свои представления о злом начале. Но Франкенштейн, хотя и раскаивается в своем дерзновении, остается «современным Прометеем»: даже на пороге смерти не теряет веры в силу человеческого разума и духа, в то, что только они могут вернуть человечеству достоинство и привести его к счастью.

Когда в конце романа на судне, затертом во льдах, назревает бунт и матросы требуют от капитана, чтобы он при первой возможности повернул домой, Франкенштейн обращается к своим невольным спутникам с возмущенной речью: «Чего вы хотите? Чего вы требуете от вашего капитана? Неужели вас так легко отвратить от цели? Разве вы не называли эту экспедицию славной? А почему славной? Не потому, что путь ее обещал быть тихим и безбурным, как в южных морях, а именно потому, что он полон опасностей и страхов; потому что тут на каждом шагу вы должны испытывать свою стойкость и проявлять мужество; потому что здесь вас подстерегают опасности и смерть, а вы должны глядеть им в лицо и побеждать их. Вот почему это – славное и почетное предприятие. Вам предстояло завоевать славу благодетелей людского рода, ваши имена повторяли бы с благоговением, как имена смельчаков, не убоявшихся смерти ради чести и пользы человечества. А вы при первых признаках опасности, при первом же суровом испытании для вашего мужества отступаете и готовы прослыть за людей, у которых не хватило духу выносить стужу в опасности – бедняги замерзли и захотели домой, к теплым очагам. К чему были тогда все сборы, к чему было забираться так далеко и подводить своего капитана? – проще было сразу признать себя трусами. Вам нужна твердость настоящих мужчин и даже больше того: стойкость и неколебимость утесов. Этот лед не так прочен, как могут быть ваши сердца, он тает; он не устоит перед вами, если вы так решите. Не возвращайтесь к вашим близким с клеймом позора. Возвращайтесь как герои, которые сражались и победили и не привыкли поворачиваться к врагу спиной».

* * *

Мэри могла быть знакома с сюжетом «Фауста» из пьесы Марло, из пересказа еще одного автора «ужастиков», приятеля Байрона Мэтью Грегори Льюиса, прозванного «Монахом», так как он написал роман с тем же названием, или просто из кукольных представлений, виденных ею на лондонских улицах. Но ее Виктор Франкенштейн не слишком похож на Фауста, а «демон» – совсем не Мефистофель.

Впервые героем повести становится не могущественный маг и не падший дух, а молодой ученый, вчерашний восторженный студент, и, возможно, впервые трагедия приобретает человеческое измерение. Оба они – и Франкенштейн, и его «чудовище» – прежде всего люди, которые стремятся к добру и приходят в ужас от зла, которое сотворили.