Пятый свидетель

– Холлер, не будь занудой.

– Послушай, хочешь выпить?

– Я ничего не хочу. Я пришла сказать, что ты поставил в неудобное положение не только меня и свою дочь, но и себя. Это низко, Холлер. Ты использовал невинный рассказ собственной дочери, чтобы добиться преимущества для себя. Это в самом деле низость.

Я все еще держал в руке портфель. Теперь я положил его на стол, стоявший в столовой нише, оперся руками о спинку стула и склонился вперед, обдумывая свой ответ.

– Ну что же ты? – поддела меня Мэгги. – Ты же всегда так быстро находишь ответ на любой вопрос. Великий адвокат. Послушаем, что ты скажешь на этот раз.

Я рассмеялся и покачал головой. В ярости она была так красива. Это обезоруживало. И самое худшее – то, что она наверняка это знала.

– Ах, так тебе еще и смешно? Ты угрожаешь разрушить чью-то карьеру, да еще и смеешься над этим?

– Я не угрожал разрушить ее карьеру. Я угрожал лишь добиться ее отстранения отдела. И это, конечно, не смешно. Просто…

– Что, Холлер? Что – просто? Я просидела здесь два часа, ожидая тебя, потому что хотела спросить: как ты мог это сделать?

Я отступил от стола и перешел в наступление: постепенно приближаясь к ней, заставляя ее пятиться и наконец загнав ее в угол и наставив указательный палец прямо ей в грудь, я сказал:

– Я сделал это, потому что я – адвокат защиты и как таковой поклялся защищать своих клиентов в полную меру своих способностей. Да, я увидел здесь выгоду для себя. Вы с твоей милой подружкой Энди явно перешли грань. Наверное, никакого вреда это не причинило – во всяком случае, насколько мне пока известно, – но это не значит, что грань не была перейдена. Если ты перепрыгиваешь через забор, на котором висит табличка «Прохода нет», даже пусть ты тут же перепрыгнула обратно, факт остается фактом: ты нарушила запрет. Я обязан защищать свою клиентку. Поэтому, узнав о нарушении, воспользовался этим обстоятельством, чтобы кое-что получить. Кое-что, что мне, кстати, полагалось иметь по всем правилам, но что твоя подруга придерживала просто потому, что располагала такой возможностью. Действовала ли она в рамках правил? Да. Поступала ли честно? Нет. И одна из причин того, что вы подняли такой шум и так этим озабочены, заключается в том, что вы знаете: это было нечестно и я поступил правильно. Ты сама поступила бы точно так же.

– Никогда в жизни. Я никогда так низко не пала бы.

– Чушь. – Я отвернулся от нее. Она осталась стоять в углу. – Что ты здесь делаешь, Мэгги?

– В каком смысле? Я только что объяснила тебе, зачем пришла.

– Да, но ты могла просто снять трубку или послать имейл. Зачем ты пришла?

– Хотела посмотреть тебе в глаза, когда ты будешь объяснять свой поступок.

Я снова повернулся к ней. Все это было лишь интермедией. Я снова подошел вплотную, уперся руками в стену возле ее головы и сказал:

– Вот такие вздорные споры и сгубили наш брак.

– Я знаю.

– Ты знаешь, что прошло восемь лет? Мы состоим в разводе столько же, сколько состояли в браке.

Восемь лет, а я все еще не мог ее поколебать.

– Восемь лет, а воз и ныне там.

– Да, там.

– Ты знаешь, что ты вечный нарушитель, Холлер. Ты перепрыгиваешь через все заборы. Входишь в наши жизни и выходишь из них, когда пожелаешь. А мы лишь позволяем тебе это.

Я медленно наклонился, пока наши дыхания не слились, легко прикоснулся к ней губами, а когда она попыталась что-то сказать, закрыл ей рот поцелуем. Больше я ничего не хотел слышать. И у меня закончились слова.

Часть вторая

ГИПОТЕЗА НЕВИНОВНОСТИ

11

Контора закончила работу и была заперта до утра, а я все еще сидел за своим столом, готовясь к предварительным слушаниям. Был вторник, начало марта, и мне очень хотелось распахнуть окно, чтобы впустить в комнату прохладный вечерний воздух. Но помещение было герметически запечатано вытянутыми в высоту неоткрывающимися окнами. Осматривая его перед подписанием договора аренды, Лорна этого не заметила. Я скучал по своему «кабинету» на заднем сиденье «линкольна», где можно было опустить стекло и глотнуть свежего воздуха, когда захочется.

Вступительные слушания должны были состояться через неделю. Под подготовкой к ним я имею в виду то, что я пытался предугадать, чем мой оппонент, Андреа Фриман, захочет поделиться в ходе представления дела судье.

Вступительные слушания – рутинная ступень на пути к процессу как таковому. Это на сто процентов прокурорское шоу. Прокурор обязан представить дело, а судья решает, достаточно ли у обвинения доказательств, чтобы передать дело на рассмотрение присяжных. Здесь не учитывается порог разумных сомнений. Отнюдь. Судье просто необходимо сделать вывод: основано ли обвинение на достаточном количестве доказательств. Если да, то следующая остановка – полноценный судебный процесс.

Трюк Фриман будет наверняка заключаться в том, чтобы представить ровно столько доказательств, сколько требуется, чтобы перейти порог достаточности и добиться нужного решения судьи, не раскрыв весь свой арсенал. Потому что она понимает: я буду оспаривать все, что она выдаст.

Излишне сомневаться, что бремя обвинения на этом этапе – вовсе никакое не бремя. Хотя смысл вступительных слушаний заключается в том, чтобы держать систему под контролем и не допускать того, чтобы власти наступали на индивида железной пятой, все равно это игра с заранее известным исходом. За этим законодательное собрание штата Калифорния следило строго.

Раздраженные уголовными процессами, которые представлялись им бесконечными, медленно и неповоротливо прокладывающими свой путь через замысловатую систему правосудия, политики в Сакраменто приняли меры. Возобладало мнение, будто затянутое правосудие – помеха правосудию, и никому не было дела до того, что это мнение противоречит базовому компоненту состязательной системы – праву обвиняемого на полноценную и энергичную защиту. Законодательное собрание штата обошло это маленькое неудобство и проголосовало за внесение изменений в закон, включив в него меры по упрощению судебной процедуры. Полное представление доказательств, которыми располагает обвинение, было заменено для вступительных слушаний тем, что справедливо было бы назвать игрой в прятки. Кроме главного следователя, разрешалось выборочно вызвать лишь некоторых свидетелей, показания с чужих слов скорее принимались во внимание, чем отвергались, и от обвинения не требовалось представлять и половины собранных доказательств – только некое проходимое количество.

В результате на практике дело почти никогда не доходило до представления даже достаточного количества доказательств, и вступительные слушания превращались в простое штампование печати на пути к процессу.

Тем не менее смысл в них был и для защиты. Я все же имел возможность заглянуть в то, что предстоит, и поставить под вопрос хотя бы тех свидетелей и те улики, которые будут представлены. Вот зачем нужна была подготовительная работа. Мне требовалось предугадать, какие карты раскроет Фриман, и решить, как сыграть против них.

О досудебном соглашении речи не было. Фриман не протягивала руку, да и моя клиентка в любом случае не пожелала бы ее принять. Мы полным ходом шли к процессу, который должен был начаться в апреле или мае, и я бы не сказал, что не радовался этому. Нам представлялась легальная возможность оправдаться, и если Лайза Треммел желала ею воспользоваться, я должен был быть в полной боевой готовности.

За последние недели как несколько хороших, так и несколько плохих новостей поступило с «доказательного фронта». Как и ожидалось, судья Моралес отклонил наши ходатайства об исключении из доказательной базы записи допроса и результатов обыска в доме Лайзы. Это расчищало обвинению путь для выстраивания дела вокруг нескольких столпов: мотив, возможность и показания единственной свидетельницы. У них было дело об отъеме дома, история Лайзиной протестной деятельности против банка, ее уличающее признание, сделанное во время допроса, а главное – свидетельница Марго Скейфер, утверждавшая, что видела Лайзу менее чем в квартале от банка спустя несколько минут после убийства.

Но мы собирались строить защиту, атакуя и стараясь разрушить эти столпы, а кроме того, мы располагали несколькими реабилитирующими доказательствами.

До сих пор не было ни установлено, ни найдено орудие убийства, а крохотное пятнышко крови, обнаруженное на трубном ключе, изъятом из набора инструментов в Лайзином гараже, на которое обвинение уповало как на улику, обернулось в нашу пользу, так как лабораторный анализ показал, что кровь не принадлежала Митчеллу Бондуранту. Разумеется, обвинение не станет обнародовать этот факт ни на вступительных слушаниях, ни во время процесса, но я-то могу это сделать и сделаю. Часть работы защитника состоит в том, чтобы подбирать ошибки и промахи обвинения и заталкивать их ему же в глотку. Я такой возможности не упущу.

В дополнение к этому мой сыщик собрал информацию, которая могла поставить под сомнение показания ключевой свидетельницы обвинения, правда, этот выстрел мы прибережем до процесса. А сверх всего у нас имелась гипотеза невиновности. Альтернативная версия убийства недурно выстраивалась. У нас на руках были копии нескольких повесток о вызове в суд Луиса Оппарицио как представителя компании АЛОФТ, этой фабрики по отъему домов, которая и будет стоять в центре нашей защитной стратегии.

Я позабочусь о том, чтобы ничто из нашей тактики не всплыло во время вступительных слушаний. Фриман вызовет для дачи показаний детектива Керлена, и тот развернет перед судьей всю картину преступления, позаботившись о том, чтобы обойти все ловушки, связанные с промахами при сборе улик. Она вызовет также медэксперта и, вероятно, эксперта-криминалиста.

Единственный участник, остававшийся под вопросом, – свидетельница Скейфер. Сначала я подумал, что Фриман придержит ее. Она могла ограничиться тем, что Керлен изложит результаты опроса свидетельницы, и обещанием вызвать ее самое для дачи показаний на основном процессе. Для предварительных слушаний большего и не требовалось. Но потом мне пришло в голову, что Фриман может усадить Скейфер на свидетельское место уже сейчас, чтобы постараться разведать, что имеется у меня. Если в ходе перекрестного допроса я приоткрою свою тактику обращения со свидетельницей, это поможет Фриман подготовиться к тому, что ждет ее впереди, на самом процессе.

В этом состояла стратегическая игра, и, должен признать, меня эта сторона процесса всегда привлекала больше всего. Шахматные ходы, которые делаются за пределами зала суда, имеют большее значение, чем те, что делаются в судебном присутствии. Представление, происходящее в зале, всегда подготовлено и срежиссировано. Я же предпочитал импровизацию, творимую за его стенами.

Я как раз подчеркивал фамилию Скейфер в своем блокноте, когда в приемной зазвонил телефон. Я мог ответить на звонок со своего аппарата, но не стал этого делать. Рабочий день давно закончился, и я знал, что автомат перенаправляет в новый офис все вызовы, поступающие на номер, указанный в телефонной книге, так что человек, звонивший в столь поздний час, скорее всего был одним из тех, кто нуждался в адвокате по делу об отъеме дома. Он может оставить сообщение.

Я выложил на середину стола папку с результатами анализа крови, взятой с ручки трубного ключа, изъятого в Лайзином гараже. В ней содержался и анализ ДНК. Сделан он был в срочном порядке: обвинение не поскупилось и отослало образец крови в частную фирму, чтобы не ждать очереди в региональной лаборатории. Я представил себе разочарование, которое должна была испытать Фриман, получив отрицательный результат. Кровь не принадлежала Митчеллу Бондуранту. Для обвинения это было не просто неудачей – ведь положительный результат лишил бы Лайзу последнего шанса на оправдание и заставил бы ее пойти на досудебную сделку. Но еще хуже было то, что Фриман теперь знала: я могу использовать этот документ, чтобы потрясти им перед присяжными и заявить – смотрите, дело, которое они сварганили, изобилует ложными предположениями и уликами.

Мы также заработали несколько очков, когда на записях с видеокамер наблюдения, установленных в здании банка и на выезде и въезде в гараж, в период до и после убийства не оказалось изображений Лайзы. Правда, угол обзора камер не покрывал всей территории гаража, но это не имело значения. Записи видеокамер представляли собой оправдательное доказательство.

Теперь завибрировал мой мобильник. Вынув его из кармана, я взглянул на дисплей. Звонил мой агент Джоул Готлер. Поколебавшись, я принял звонок.

– Поздненько вы работаете, – сказал я вместо приветствия.

– Да. А вы, видимо, не просматриваете свою электронную почту, – ответил Готлер. – Я давно пытаюсь с вами связаться.