Любовная аритмия

Художник обычно не отвечал. Он вставал в полный рост, вытягивался, раскидывал руки в стороны и говорил: «Хорошо-то как, Господи!» Потом поворачивался в другую сторону, опять раскидывал руки и еще раз восклицал: «Хорошо-то как, Господи!»

– Ну да, неплохо, – отвечал Артем.

– Нет, мой хороший, – художник всегда называл его «мой хороший». – ХОРОШО! Ты посмотри, какая красота вокруг! Такое естество!

– Вы сейчас пишете? Работаете?

– Нет, мой хороший, я набираю. Набираю и набираю… вот это всё.

Художник смотрел на море и улыбался широкой детской улыбкой.

Артем забирал канистры и в последнем рывке – с нагрузкой – взбегал на гору и по ступенькам к дому. Сразу шел в душ, где под струями воды на него накатывало состояние абсолютного спокойствия. Покоя и равновесия. Ради этих секунд Артем и бегал за водой. Нигде в другом месте и при других обстоятельствах он не мог поймать, ощутить это состояние.

Анжела гремела на кухне посудой. Она всегда шумно, с бряцаньем складывала тарелки, бамцала кастрюлями и разговаривала сама с собой. Каждый день готовила Артему обед, хотя он просил ее не готовить, говорил, что не хочет, не может здесь, на жаре, есть суп и котлеты, мол, в Москве наелся. На самом деле он брезговал, один раз увидев процесс приготовления. Анжела плохо чистила морковку, картошку не промывала под водой, рядом с разделочной доской лежала старая вонючая губка, которой она чистила раковину. Домработница пробовала суп ложкой и ею же опять мешала в кастрюле, добавляя соль или перец.

Он так ее и не уволил. Сначала из-за того запаха мыла и лаванды, потом из-за вареников, которые она налепила.

– На, иди вишню собери, поспела уже, – сказала она Артему в один из дней, сунув ему в руки большую эмалированную кружку. – Я вареников налеплю.

Артем застыл с кружкой в руках – это тоже было воспоминанием о бабушке, у которой он провел одно-единственное лето, навсегда оставшееся в памяти как лучшее в его жизни. Он собирал вишню, ел прямо с дерева и понимал, что не может уволить домработницу. Позже она поставила перед ним тарелку с варениками, большими, толстыми, щедро посыпанными сахаром и залитыми сливочным маслом, такими, какие он ел в детстве.

* * *

Каждый сезон Артем приезжал с новой девушкой – не потому, что был ловеласом, просто так получалось. Точнее, не получалось сохранить отношения. Если в Москве все было хорошо, то здесь становилось все плохо. Сразу же. Артем не понимал, в чем дело. Почему его милая, добрая, легкая избранница в один день становилась истеричной, раздрызганной и злобной.

– Такое место, мой хороший, – шепнул ему однажды художник, – гиблое… пиратское… тут все рушится. Фокус меняется. Аура тут.

Одно время Артем считал, что во всем виновата Анжела, которая окончательно почувствовала себя в доме хозяйкой и каждую новую пассию Артема воспринимала в штыки.

– И чёй-то тут? – заходила она на кухню, когда девушка жарила Артему, например, омлет. – Не, он такое есть не будет, – засовывала она нос в кастрюлю.

– Почему? – пугалась девушка.

– По кочану, – отвечала Анжела.

– Почему ты ее не уволишь? – рыдала девушка, которой Анжела за короткий отрезок времени успевала рассказать о том, кто здесь был до нее и в каком количестве, перечисляя имена и рисуя словесные портреты предшественниц. В рассказах Анжелы Артем становился то законченным алкоголиком, то импотентом, то ловеласом, то всем сразу. А каждая предыдущая девушка была, несомненно, лучше нынешней.

– Ты его плохо знаешь, – подытоживала Анжела, глядя в широко распахнутые от ужаса и обиды глаза девушки. – Не то, что я. Все на моих глазах. Чего тут только не было…

Артем не мог объяснить барышням, почему он не увольняет домработницу-хамку. Пытался рассказывать про лаванду и вареники, но девушки, как одна, отказывались его понимать.

Анжела стала для Артема таким же символом местечка, как общественная помойка, до которой нужно было идти минут двадцать, повесив мусорный мешок через плечо, словно Дед Мороз. Никто из домовладельцев почему-то не скинулся и не нанял машину, которая вывозила бы мусор, – все тащили мешки на себе, страдая и кляня все на свете.

Впрочем, иногда Артем думал, что художник был прав насчет места.

Вот почему его все считали шизофреником? На самом деле – нормальный человек. Не без странностей, конечно. Но не шизофреник. Говорили, что в Москве он вел себя абсолютно адекватно. И жена бывшая у художника имелась, и ребенок, и родственники какие-то приезжали, и новый муж бывшей жены, и ее второй ребенок, которого художник ласково трепал по голове и учил рисовать. Все, как у людей.

И вот что удивительно. С тех пор как у Артема появился этот дом, его жизнь изменилась – все стало легко даваться. Буквально сыпалось на голову. Он сделался любимчиком фортуны. Доходило до смешного – если, будучи в командировке, Артем клал в сумку зонт и свернутый плащ, хотя дождей не обещали, в день приезда начинался ливень, и все мокли, кроме него. Если, уезжая в жару, он по ошибке засовывал в чемодан свитер, жара немедленно сменялась холодом. Как раз до нужной температуры – чтобы можно было ходить в свитере. Если во время осмотра достопримечательностей нужно было разуться, например, перед входом в мечеть, у него обязательно оказывался завалявшийся в кармане крем от грибка на ногах. Он всегда был одет по погоде, новая обувь никогда не стирала ему ноги, телефон никогда не отключался, кредитные карты никогда не блокировались. Он не травился новой едой, не заболевал под кондиционерами, не страдал жестоким похмельем от паленого коньяка. Его не обсчитывали в ресторанах, ему не хамили на улицах. Его миновали все возможные и невозможные напасти. Даже в магазинах, куда он заходил просто так, оказывались баснословные скидки. И на вешалке оставался именно тот размер, который идеально ему подходил.

На работе тоже все складывалось как нельзя лучше – он привел в агентство несколько клиентов, с которыми в очередной поездке случайно познакомился и разговорился. Клиенты оказались солидными, и Артему дали такую премию, что он смог выплатить долг за дом.

Все знакомые – и старые, и новые – задумывались о цене, которую он платит за свое беззаботное счастье и подарки судьбы. Это тоже давно все заметили. Стоило ему чего-то пожелать, только обмолвиться о чем-то, как буквально через несколько дней желаемое падало на голову. Например, захотел он поехать в Тоскану, и вот, пожалуйста, знакомые предлагают приехать на виллу – цветы поливать месяц и собаку кормить. Задумывался об этом и сам Артем, но все реже и реже, потому что не было никакой «цены». Он был молод, здоров и успешен. Жил для себя, в свое удовольствие. Тратил деньги на себя, свой дом. У него не было больных родителей, которых нужно содержать и покупать им лекарства. Не было детей, которых нужно растить. Не было никого, кто разрушил бы его жизнь счастливого эгоиста. Он привык брать, а не отдавать и воспринимал это как должное.

В тот период Артем получал удовольствие от своего нового статуса, ему нравилось быть владельцем дома. Он придумывал его не для себя, для других – соседей, гостей, любовниц. Ему нравилось наблюдать за их реакцией – неизменно восхищенной.

Изо всех путешествий он вез в дом коврики, картины, статуэтки, столы и стулья. Просто приехать в магазин и просто выбрать по каталогу не мог. Замечал за собой, что ему стали нравиться всякие стаканчики для свечек, подставки под тарелки. Даже те коллеги и знакомые, кто посмеивался над его домовитостью и отчасти женской зацикленностью на предметах интерьера, признавали у него наличие вкуса. А он мог добрый час выбирать декоративных рыбок, чтобы повесить их на ручку двери.

В доме, несмотря на всесильную и вездесущую Анжелу, которая вносила хаос и могла устроить беспорядок даже в пустом помещении, у Артема было все продумано до мелочей. Сложенные в газетнице журналы – в определенном порядке. Прекрасная подборка CD, библиотека, тоже не просто, а со значением – несколько томиков на английском, пара покетбуков на французском. Манн, Бёлль, красочные путеводители, детективы, бестселлеры современных авторов. Чем старше становился Артем, тем больше ощущал себя визуалом.

Девушки у него тоже были как картинки. Недостатка в женском обществе он не испытывал. Даже в этом ему не приходилось прилагать усилий. Привлеченные валящимся на голову Артема счастьем, его легкостью и коммуникабельностью, они появлялись регулярно – не просто красавицы, но и умницы. Артем искренне считал, что жить с ним – счастье, и так же искренне не понимал, почему его бросали. Впрочем, он предпочитал не вникать в причины, считая, что девушка просто не поняла, что потеряла. После расставания он страдал – дней десять. Но потом делал так, как всегда – ждал появления новой, пусть кратковременной, любви.

– Почему ты от меня уходишь? – спросил он последнюю свою пассию. – Тебе со мной разве плохо?

Спросил не потому, что дорожил ею и хотел удержать, – ему и вправду было просто любопытно.

– Раздражает, – ответила та.

– Что-то конкретное или все вместе?

Девушка, собиравшая чемодан, повернулась и посмотрела на Артема.

– Меня раздражает, как ты подпихиваешь под себя одеяло, когда ложишься спать. Этого достаточно?

– Вполне.

Артему, конечно же, этого было недостаточно, но он, во избежание скандала, не стал развивать тему. Да, он подпихивал под себя одеяло, заворачиваясь в кокон. С детства так делал и совершенно не собирался избавляться от этой привычки, вполне невинной, с его точки зрения. Он не был идиотом и понимал, что это – мелочь. Она сказала про одеяло, потому что нужно было просто что-то ответить. Понимал он также и то, что становился законченным, хроническим эгоистом, и именно это было настоящей причиной расставания. Впрочем, девушки думали, что он ничего не понимает.

Иногда он пытался разобраться в себе, вспоминая слова, выкрикнутые в истерике: «У тебя всегда все есть? Существует хоть что-то, чего у тебя не было бы? Тебе хоть когда-нибудь бывает плохо? Ты вообще живой человек?»

Это было года два назад. Здесь же. В этом доме. Девушка, Даша, отравилась в ресторане. Лежала, белая, на диване и страдала. Артем поймал себя на мысли, что она ему мешает и он хотел бы, чтобы она испарилась в одну секунду.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он для приличия.

Вместо ответа Даша разразилась истерикой. Тогда он достал из аптечки лекарства, заварил ей ромашковый чай и стал собираться на пляж.

– Тебе же наплевать на меня, – сказала Даша, забирая у него чашку. – Зачем ты это делаешь? Чтобы не выглядеть мерзавцем в собственных глазах? Было бы честнее просто уйти. От твоей показной заботы становится тошно! Ты хоть что-то можешь делать искренне? Не для показухи?

Даша бросила в него блюдцем. Артем пожал плечами и ушел.

* * *

Это случилось в один год. Фортуна отвернулась.

Артем проснулся от телефонного звонка. Даже не проснулся – очнулся. В доме было душно, хоть и жужжал вентилятор. Артем мучился уже вторую ночь, ставя его на разные режимы и подумывая о том, чтобы купить кондиционер.

Телефон звонил внизу. Он спустился и снял аппарат с холодильника, куда его почему-то упорно ставила Анжела. Глазом отметил, что шесть утра, значит, восемь по Москве. Все равно рано.

– Алло, – хрипло, со сна, просипел Артем.