Адресат тины

– Это обыденное чувство вины. Оно же и связано с тем явлением, когда мы не несём ответственности за свои обещания или, когда нарушаем определённые нормы… – я останавливаю речевой поток из-за усиливающегося снега, что превращается из маленьких льдинок в милые пушистые хлопья. – Как ты думаешь, существуют ли в нашей эпохе моральные нормы или же здесь все порицается иначе? Не считая, конечно, морали, которая закреплена в законе.

– Если мы живём в обществе, то нормы существуют и культивируется чувство вины, просто оно использует другие механизмы и основное внимание направлено на другие детали, – он прекращает шаг и с интересом оглядывается по сторонам. – Мы пришли?

– Да.

Никого, кроме нас и бродячих собак здесь нет. Снег продолжает идти, застилая нам дорогу своей прелестью. Необходимо помолчать, чтобы насладиться всей инфернальностью этого места. Материалистичный загробный мир. Мы идём чуть дальше вдоль галереи могил, и я замечаю новую, совсем свежую, украшенную красивым памятником из белого мрамора. Я лишь нервно улыбаюсь, читая эпитафию:

Ты была слишком светла для этого мира.

Ты жила, дышала, любила,

Детям своим отдавая тепло.

Верим, мама, что душа твоя будет достойной,

Жизнь продолжать в крае покойных.

– А знаешь! Мораль и вовсе просто набор догм, истины не существует, – он нежно берет меня за руку и отводит в сторону. – Тебе и готовиться не стоит. Смерть придёт не только к твоей матери, но и к тебе, и ко мне, как пришла к Берроузу или Николло Макиавелли.

– Бесспорно, – сдержанно отвечаю я. – Мы, наверное, все живём в обмане, но мне необходимо выбрать какой из них слаще и привлекательней. Проще выбрать себе форму жизни и морали, чем думать о том же дуализме всего, что происходит… Но каждый раз осознание того, что я не буду жить снова – меня пугает…

– Единожды – значит никогда.

– Я просто хочу жить! И порою боюсь, что Бог на самом деле существует.

– Почему? – он обнажает белые ровные зубы в лёгкой усмешке. – Раз ты имеешь эту тревогу, значит, часть твоей природы желает верить.

– Не совсем. Я долгое время не находила достойных ответов на глупые вопросы: "Почему невинные дети в детдоме страдают? ", "Почему женщина, сделавшая аборт после насилия над ней, – грешница?", "Почему человек совершающий поступки в соответствии с мерилом библейской морали, но не верующий в Бога, попадет в ад?", "Почему, если преступник раскается, Бог его простит и пустит в рай, а если ты не простишь этого обидчика, то не попадешь в рай?" Я много раз спрашивала разных верующих о том, почему они поверили в Бога, задавала те вопросы и у меня есть два любимых ответа: "Иисус сказал ему: "Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим. Сия есть первая и наибольшая заповедь. Вторая же подобная ей: “Возлюби ближнего твоего, как самого себя. На сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки." Этот ответ говорит о том, что вера в Бога первична, а остальное обесценено и не подлежит рассмотрению. Я посчитала это непонятным, я долго думала, черт, ну почему именно так? Почему? Я пыталась примерить на Бога черты обычного человека, и только одна мысль приходила ко мне, что это жалкая гордыня, но ведь очевидно понятно, что Бог трансцендентен и никак не может обладать человеческими качествами и пороками, отчего это – глупые мысли, и ответа на это терзание у меня нет. А второй, довольно специфичный ответ, мне высказала моя приятельница, которая пришла к вере после того, как была феминисткой, но отказалась от подобного и вернулась к консерватизму: "Я верю в Бога потому что я хочу безопасности и надёжности в том, что будет после смерти. Я соблюдаю все заповеди, читаю Библию и молюсь, чтобы быть уверенной, что я попаду в рай." Я поняла это как своеобразную сделку, забавно. Добро взамен за место в раю и вечное блаженство… Посмотри на наш мир, Бог дал людям свободу воли, но тем не менее он не воздает справедливости за деяния своих рабов, он лишает жизни тех, кто не хотел умирать, он заставляет страдать тех, кто никому не причинял зла. Если он действительно существует, я не выдержу подобного кошмара и добровольно отправлю себя в ад.

– Я не полностью согласен с твоими тезисами. Бог дал нам полную свободу воли, отчего и не пытается нарушить ход вещей, которые мы сами себе творим. Тот ужас, тот мрак, те страдания, что мы испытываем в этом мире, и есть результат нашего желания – обретения свободы воли. Мы её и пожинаем, – он хмурит брови и тянется рукой к кипарисовой веточке. – Ну, а ещё вера – хороший антидепрессант.

– Ах, ну и в чём тогда заключается сила молитв? Сила раскаяния и покаяния?

Адресат смеется и срывает ветку, оглядываясь на мусульманский квартал, в который мы забрели. Я собираюсь забрать у него нещадный кусок дерева и взглядом умоляю продолжить нашу дискуссию, но он лишь улыбается, а через мгновение и вовсе пытается расчесать веточкой кипариса мои запутанные волосы, намокшие из-за лёгкого снегопада, что уже подходит к концу. Мне неловко и странно принимать такое внимание.

Он смотрит на меня так нежно и открыто, но в то же время мне никак не разгадать его взгляда, будто бы за этой зелёной пеленой скрывается нечто неимоверно страшное и печальное. Мне кажется, что за это мгновение я смогла заглянуть в его нутро, дотронуться до него и увидеть его душу, и всё то, что есть у него внутри, меня так испугало, не понравилось мне, что я должна отказаться принимать его как человека…

– Ты же пишешь стихи, – он прерывает мою мысль, оставляя ветку покоится на моих волосах. – Продекламируй что-нибудь, пожалуйста.

– На пути по искаженьям
И препятствие – трельяж,
Томным сладким пеньем
Разразился паж.

А везде лежат осколки…
Нам так больно! Нам так горько!
Паж поёт о лете бойком,
О реке, о ветвях в топке.

И огонь в глазах троится,
Отраженье в зеркалах!
Паж взял помощь у синицы,
Птица у него в руках!

И поют они ту песню,
Дар природе отдают.
Дивно, нежно и так лестно
Создают нам тут уют.

Я произношу последний звук, ставя точку в декламации, а он тут же бросается ко мне и крепко обнимает. Он гладит меня по спине и по волосам, накручивая их на свои пальцы и делая их ещё более запутанными. Сколько можно так стоять? Я ощущаю безопасность от его рук, хоть и совершенно немужественных, тонких, как у девицы-аристократки, но в эту минуту самых приятных. Делая попытку отстраниться от него, я попадаю в ловушку. Адресат целует меня. Я слишком скованна неожиданностью его ласки, отчего совершенно неловко отвечаю ему, изучая его. Робкие поцелуи постепенно превращаются в более страстные и безумные. Я чувствую, как моё тело охватывает неизведанная мне ранее дрожь, как мой разум расплывается в странном омуте неизведанной теплоты и горечи. Я с отчаянием отдаю ему всю нежность, что у меня есть, и взамен желаю получить крупицу спокойствия.

Он прерывает ласку, тяжело дышит и смотрит на меня неуверенным взглядом, будто бы не он поддался страсти, а я. Невозможно полноценно наслаждаться моментом любви, когда вмиг возвращается воспоминание об агонии матери и о том, что через треть года адресат меня покинет!

– Творчество – бесконечный мост искренности, – произносит он с восхищением и жадно целует меня в щеку.

– Ко мне сейчас пришла мысль, что я была бы счастлива жить при древней морали, мне нравится их общество, оно мне кажется более человеколюбивым, чем то, в котором мы живём сейчас.

– Парадоксально. Тебе правда понравилось бы жить в обществе, где правовая система была крепко переплетена с жреческой культурой?

– Мне кажется более логичным верить в духов, чем в колдуна-мертвеца.

– Колдун-мертвец – это Иисус что ли?

– Да! – я заливаюсь добрым смехом. – Ну правда же! Я не могу понять, как христиане, изучая историю да того же Ветхого завета или просто напросто древние общества или античную культуру, могут верить в Иисуса Христа? Особенно, когда ты читаешь Библию и понимаешь, что большая её часть – это рассказы о истории Аравийского полуострова или же альманахи древневосточной литературы.

– Милая, ну если до невозможности упростить, то следуя твоей логике, христиане верят в человека с задокументированными сверхспособностями, который жил треть мира назад? – он улыбается и поднимает глаза в небо, изучая его на предмет серых туч. – Какая же ты грубая и вульгарная по отношению к христианам! Это же не историческая истина – это последствия абстрагирования Бога, осложения концепта верований. Да, бесспорно, во многих обществах остаётся и вера в духов, в христианстве она тоже присутствует… Да нет! Можно даже заговорить совершенно с другой стороны, – восторженно заявляет адресат и хватает меня за обе руки. – Нужно поговорить о цивилизации и культуре, так как между ними постепенно происходит разделение, отчего предтечей установления христианства является платонизм. Христианство очень хорошо на него легло со своим понятием единого, единого которое манирует, и которое нам представляет что-либо в этом мире. Это представлено Отцом, что рождает Сына, и Святым Духом, который окутывает их. Это всё последствия развития цивилизации, так как духи перестали играть для нее какую-то роль, нежели справление культа. Это проще и лучше для развития государства. Можно вспомнить Цицерона, который говорил, что религия – есть культ почитания Богов.

– Христиане, получается, в ловушке цивилизационного развития. Твой ответ слишком теоретичен. Будто бы я не осознаю того, что религия даёт прикладную этику и поддерживает высокое положение человека за счёт влияния на его чувственную сферу познания. Но это доля религии, я же удивляюсь вере.

– А какой ещё ответ ты от меня ждёшь? Ничего не мешает следовать религиозным догмам, отрицая веру… Ты слишком много размышляешь.

– Много?

– Знаешь, я не вижу в тебе тот классический и привычный образ женщины, – ласково говорит он и неуверенным движением целует тыльную сторону моей ладони. – Ты отличаешься от всех других женщин, что я встречал. Ты умнее их. Ты очень изысканная. Я не могу в полной мере сказать, что остерегаюсь тебя, скорее, испытываю осведомленность и неясную страсть. Ты можешь провернуть многое, если только захочешь.

– Ты наделяешь меня несуществующими чертами. Зачем?

– Разве? Я говорю лишь о своих чувствах.

– Прости, – я мотаю головой, сдерживая царящие в голове мысли, что могут ранить его, если я скажу хоть слово.

– Ничего страшного. Я считаю тебя равной себе, но это столь необычно и трепетно, что мне сложно подобрать правильные слова. Я испытываю к тебе уважение в силу твоих знаний и интеллекта.

ЧАСТЬ II

Не взлететь, не упасть, – обнажиться

Я не резвая птица, не лиса и не кошка