Похождения Гекльберри Финна

Он, в свою очередь, вскочил и принялся с растерянным видом таращить на меня глаза, а затем упал на колени, протянул с умоляющим видом ко мне руки и проговорил: «Пожалуйста, не обижайте меня! Я ведь никогда не делал ничего дурного мертвому человеку. Я всегда любил мертвецов и оказывал им всяческие услуги. Уйдите, пожалуйста, назад в реку, в назначенное вам место, и не делайте ничего дурного старику Джиму, который всегда был вашим приятелем!»

Мне удалось вскоре растолковать почтенному негру, что я еще нахожусь в числе живых. Я очень обрадовался при виде Джима уже потому, что не чувствовал себя более одиноким. Вместе с тем я имел полную уверенность, что он не станет никому рассказывать о моем убежище. Я все время говорил, а негр молча сидел и глядел на меня. Наконец я сказал:

– Теперь совсем уж рассвело, и нам не мешает позавтракать. Подбрось-ка свежего хворосту в огонь!

– К чему же разводить костер? – спросил он. – Уж не к тому ли, чтобы поджаривать землянику? Впрочем, у вас ведь имеется ружье. Быть может, с его помощью мы добудем себе покушать что-нибудь получше сырой земляники и брусники.

– Неужели ты кормишься здесь только земляникой и тому подобной дрянью?

– Я не мог раздобыть тут ничего!

– А давно ты на острове, Джим?

– Я попал сюда на следующую ночь после того, как вас убили.

– И все время пробыл здесь?

– Точно так!

– И ты все время ничего не ел, кроме такой дряни?

– Ровнехонько ничего.

– В таком случае ты, должно быть, страшно проголодался?

– Я, кажется, мог бы съесть, не во гнев вам будет сказано, даже мертвеца, если он не особенно протух. А вы, сударь, давно уж на острове?

– С той самой ночи, когда меня убили!

– Скажите на милость! Чем же вы жили? Впрочем, у вас есть ружье. Да, ружье – хорошая штука. Вы что-нибудь застрелите, а я пока разведу огонь.

Я провел Джима к тому месту, где стоял мой челн, и пока Джим разводил костер на поросшей травой полянке между деревьями, я достал муку, свинину, кофейник, сковороду, сахар и жестяные кружки. Негр почувствовал ко мне благоговейный ужас, немедленно сообразив, что все это добыто с помощью волшебства. Закинув удочку, я немедленно вытащил здоровенную камбалу. Джим выпотрошил ее своим ножом и поджарил.

Приготовив завтрак, мы улеглись на траве и съели его горячим. Особенно усердно работал челюстями Джим, чуть не умиравший перед тем от голода. Впрочем, по правде говоря, мы оба поели с большим аппетитом, а затем, насытившись, предались сладостному ничегонеделанию.

Помолчав некоторое время, Джим спросил:

– Скажите, однако, на милость, Гек, кто был убит в блокгаузе, если вы остались в живых?

Я объяснил ему тогда свою проделку, и он нашел ее очень ловкой. По его мнению, даже Том Сойер не придумал бы более хитрого плана. Тогда я, в свою очередь, спросил:

– А ты, Джим, по какой причине очутился здесь и как ты сюда попал?

Негр, очевидно, почувствовал себя очень неловко и с минуту ничего не отвечал, а затем проговорил:

– Пожалуй, лучше было бы об этом не рассказывать.

– Отчего же, Джим?

– Да так! У меня на это есть причины. Впрочем, ведь вы меня не выдадите, Гек, если я вам расскажу всю правду?

– Будь я проклят, если сделаю это, Джим!

– Ладно! Я верю вам, Гек… Я… я в бегах!

– Быть не может!

– Помните, вы обещали не рассказывать никому? Помните, вы поклялись не выдавать меня, Гек!

– Да, поклялся! Я сказал, что не выдам тебя, и сдержу свое слово. Право, я его сдержу не хуже честного индейца. Меня, конечно, назовут низким и подлым аболиционистом[1 - Сторонник отмены рабства. (Прим. изд.)] и станут презирать за то, что я тебя прикрываю, но мне это безразлично! Я никому ничего не расскажу, тем более что никоим образом туда не вернусь! Ну, теперь расскажи мне все подробно про твой побег.

– Видите, как это случилось. Старая барышня, то есть эта самая мисс Ватсон, постоянно меня шпиговала и обращалась со мной довольно-таки крутенько, но всегда говорила, что ни под каким видом не про даст меня в низовье реки, в Орлеан. Заметив, однако, что к ней в последнее время часто похаживает работорговец, я начал маленько беспокоиться. Раз поздно вечером я подкрался к двери, а дверь эта была немножко приотворена, и вот я слышу, как старая барышня говорит вдове, что собирается продать меня в Орлеан. Ей и самой было это не по нутру, но, с другой стороны, за меня дают восемьсот долларов, а против такой крупной суммы денег она устоять не может. Вдова пыталась отговорить свою сестру от этой сделки, и они поспорили друг с другом, но я не стал дожи даться, чем у них кончится разговор, а поспешил улепетнуть из дома подобру-поздорову. Прежде всего я спустился с холма к берегу в надежде воспользоваться там чьей-нибудь лодкой, но на берегу было тогда еще очень людно, а потому я спрятался в старой, полуразвалившейся бочарной мастерской, чтобы обо ждать, пока все разойдутся по домам. Представьте себе, я просидел там целую ночь и все-таки не мог улучить такой минутки, когда бы никого на берегу не было. Приблизительно так к шести часам утра начали плыть мимо меня лодки. Часам же к восьми или к девяти на каждой из них говорили, что ваш папаша приехал в город объявить о том, что вас убили. Эти лодки были переполнены дамами и джентльменами, ехавшими осматривать место убийства. Случалось, что они приставали к берегу немножко отдохнуть, прежде чем переправиться через реку, так что из слышанных разговоров я узнал все подробности убийства. Мне было очень жаль, Гек, что вас убили, но теперь я об этом нисколько не жалею.

Я пролежал в бочарной целый день за досками и очень проголодался, но не испытывал никакого страха. Я знал, что старая барышня и вдова пойдут сейчас же после завтрака слушать проповедь в открытом поле и их не будет целый день. Им было известно, что я с раннего утра ухожу на пастбище присмотреть за скотом. Утром мое отсутствие не могло броситься им в глаза. Поэтому они могли узнать про мой побег лишь вечером, после того как стемнеет. Прислуга тоже не могла ничего заметить, потому что каждый раз, когда господ нет, наш брат отправляется тоже погулять по случаю праздника. Как только опять стемнело, я вышел на дорогу и прошел по ней мили две или больше до того места, где не было домов. К этому времени я уже обдумал, как мне следует поступить. Я сказал самому себе: «Если ты, Джим, попробуешь уйти по дороге, то тебя выследят собаки, если же ты украдешь лодку, чтобы переплыть на другой берег, они сейчас же заметят, что лодки нет, и сообразят, что ты переехал на ней через реку. Им не трудно будет переправиться туда с собаками и опять-таки разыскать твой след. Тебе, дружочек Джим, надо по пасть как-нибудь на плот. Он не оставляет, по крайней мере, никаких следов».

На реке показался из-за мыса огонек. Завидев его, я тотчас полез в воду, дождался подплывшего ко мне бревна и, держась за него, переплыл больше чем пол дороги через реку. Там встретилось мне множество деревьев, снесенных половодьем и плывших вниз по течению. Прячась между ними и отталкиваясь от них, я держался против течения до тех пор, пока не по дошел плот. Тогда я подплыл к его корме и ухватился за нее. Небо заволокло тучами, так что одно время сделалось порядочно темно. Я воспользовался этим, чтобы влезть на плот и улечься на доски. Плотовщики собрались все посередине, около фонаря. Вода в реке поднималась, и течение сделалось очень быстрым, так что я рассчитывал проплыть на этом плоту за ночь миль двадцать пять, а перед рассветом спуститься потихоньку с него в воду, переправиться на Иллинойский берег и укрыться там в лесах. Мне, однако, не везло. Как раз в то время, когда мы поравнялись с этим самым островом, я видел, что к корме плота направляется человек с фонарем. Дожидаться его, разумеется, было незачем, а потому я спустился с плота и поплыл к острову. Я думал, что можно пристать к нему в любом месте, но это оказалось гораздо труднее сделать, чем я ожидал, так как берег там очень крутой; мне пришлось порядком-таки поплавать кругом острова, прежде чем я нашел удобное местечко. Я ушел здесь в лес и решил, что не стану более пробовать счастья с плотами, на которых горят фонари. При мне имелась трубка в кожаном кисете и несколько спичек в фуражке; они не намокли, и поэтому я чувствовал себя очень хорошо.

– Однако ж тебе приходилось все время жить без хлеба и мяса. Отчего же ты не ловил черепах?

– Да как же их поймать? Они мигом убегут, а камнем в них ночью не попадешь; днем же разве можно за ними охотиться?

– Пожалуй, что и так! Тебе, разумеется, надо было все время скрываться в лесу. Ты ведь слышал, как они палили из пушек?

– Понятное дело, слышал! Я знал, что они стреляют из-за вас. Я видел, как они подъезжали сюда, и смотрел на них из кустов.

Несколько молоденьких пташек пронеслось мимо. Пролетев немного, они присаживались на мгновенье, а затем вспархивали опять. Джим усмотрел в этом верное предзнаменование близкого дождя. Он объяснил мне, что когда молодые куры начинают вспархивать и перелетать таким образом, наверное пойдет дождь, и что эту примету можно, без сомнения, распространить на всех молодых птиц. Я хотел изловить нескольких птичек, но Джим ни за что мне этого не позволил, объяснив, что это значило бы накликать на себя верную смерть. Когда его собственный отец был очень болен, кому-то из семьи вздумалось поймать птичку; бабушка объявила тогда, что отец непременно умрет, и он немного времени спустя после того в самом деле умер.

Джим сообщил мне, что никогда не следует считать съестные припасы, из которых собираются готовить обед, так как это приносит несчастье. Столь же опасно вытряхивать скатерть после захода солнца. Если хозяин улья умрет, то об этом следует сообщить пчелам не поз же, как на следующее утро, до рассвета, в противном случае они ослабеют, перестанут работать и перемрут. Джим уверял, будто пчелы не жалят идиотов, но я ему не поверил, так как много раз имел дело с пчелами и они ни за что не хотели меня ужалить.

Я уже и раньше слышал о некоторых приметах, но все-таки далеко не о всех. Джиму же были известны решительно все приметы и предзнаменования; по край ней мере, он уверял меня в этом. Я сказал ему, что все приметы на поверку выходят как будто дурными, и спросил, нет ли также хороших примет. Он ответил:

– Хороших примет очень мало, да и те почти совершенно бесполезны. Какой вам толк знать заранее, что вас ожидает счастье? Ведь вы же не станете заботиться о том, чтобы от него отбояриться. – Он присовокупил:

– Если у вас на волосатых плечах волосатые руки, то это верное предзнаменование, что вы когда-нибудь разбогатеете. Пожалуй, что такая примета пригодна еще на что-нибудь, по крайней мере, на будущее время. Понятно, что вам, может быть, долго придется жить в бедности и вы, чего доброго, могли бы с отчаяния лишить себя жизни, если бы не знали вперед, благодаря этой примете, что когда-нибудь разбогатеете.

– А ведь у тебя у самого, Джим, волосатые руки на волосатых плечах?

– К чему задавать такой вопрос? Вы это, чай, видите сами.

– Ну, что ж? Очень ты богат?

– Теперь нет. Но я был уже раз богатым и на верное опять разбогатею. Однажды у меня имелось четырнадцать долларов, но я начал спекулировать и спустил решительно все.

– На чем же ты спекулировал, Джим?

– Первоначально на скоте.

– На каком именно?