Волкодав

Он пожал плечами:

– У меня всё есть.

В самом деле, его одежда ещё не собиралась разваливаться, а оружие, как и было обещано, Фитела ему дал. Волкодав сам выбрал прочное, с широким жалом копьё, могучий веннский лук, оплетённый берёстой, и два топора: один на длинном топорище – для рукопашной, другой на коротком – чтобы можно было метать. Не помешал бы и меч, но меч – оружие особенное, просто так его не дают и не берут.

Когда-то, очень давно, маленький мальчик из рода Серого Пса впервые задумался о том, как это, должно быть, горько и страшно – жить бездомным сиротой, у которого все пожитки вполне умещаются в полупустом мешке за спиной. А теперь он и сам вот уже двенадцатый год другой жизни не знал. И узнает ли – не у кого спросить…

Сидя на послушной лошадке, Волкодав придерживал копьё правой рукой, уперев его в стремя, и прикидывал, что на привале надо будет сделать для него петлю вроде тех, какими пользовались другие. Лук в налучи покачивался слева при седле, справа висел берестяной тул с двумя десятками стрел. Стрелы Волкодав тоже выбирал сам, следя за тем, чтобы ушко у каждой было выкрашено в свой цвет, смотря по тому, каков наконечник. Чтобы в бою можно было сразу выхватить нужную, не раздумывая и не ошибаясь.

День миновал без каких-либо происшествий. Дорога, не нарушенная ни переправой, ни буреломом, вилась между песчаных холмов, поросших добрыми соснами. Ветер шевелил пушистые ветви, пятна света и тени плясали по лесной траве, по вьюкам на телегах, скользили по лицу Тилорна. Некоторое время тот напряжённо хмурился, потом обрадованно заявил:

– Я уже различаю тени и свет! Даже очертания иногда!

– А я думал, тебя ослепили, – сказал Волкодав.

Тилорн улыбнулся.

– Нет. Это от плохой еды и… м-м-м… переживаний. Ты же, друг мой, кормишь меня столь незаслуженно хорошо, что я, чего доброго, не только вновь стану видеть, но и растолстею…

Волкодав вдруг почувствовал себя так, словно это ему, а не Тилорну предстояло вскоре прозреть. Необычное ощущение крепко засело в душе. И до самого вечера, пока они не выехали на широкую поляну у озера и Аптахар не распорядился устроить привал, Волкодав волновался неизвестно о чём и всё думал, что бы такое сделать, чтобы зрение поскорей вернулось к Тилорну. Ничему-то он, старый пёс, в жизни своей не научился.

На ночь телеги поставили в круг и на каждой с внешней стороны укрепили по два щита. Посередине круга поставили палатку для Фителы. Разложили костёр и повесили над ним железный котёл. Волкодав уже не слишком удивился, когда Ниилит взяла большую деревянную поварёшку и принялась хозяйничать у котла.

Он натянул свой полог возле колеса повозки, постелил покрывало, потом вынул из телеги Тилорна и, взяв на руки, унёс его за пределы круга.

– Смех и грех, – молвил калека, управившись со своими делами и пытаясь одёрнуть длинную рубаху. Ладони Волкодава обнимали его рёбра, без труда поддерживая тщедушное тело. – Смех и грех! – повторил Тилорн и смущённо вздохнул. – Когда лежу или когда ты вот так держишь, ну прямо сейчас горы сверну. А стоит попробовать… Поставь меня, пожалуйста, на землю, друг Волкодав.

Волкодав, подумав, чуть-чуть развёл ладони. Какое-то время Тилорн и вправду стоял, шатаясь из стороны в сторону и поводя руками. Потом его колени беспомощно подломились. Волкодав не дал упасть – подхватил и понёс обратно к костру.

– Не спеши, – посоветовал он Тилорну. – Куда торопишься?

– Мне так стыдно обременять тебя, – ответил тот. – Ума не приложу, что бы мы без тебя делали, друг мой! Хотя, правду сказать, поначалу я очень опасался за девочку…

Волкодав едва не споткнулся. Ему словно плеснули в лицо водой, холодной и грязной.

– Что? – спросил он, надеясь ослышаться.

– Я обидел тебя? – что-то почувствовав, неподдельно перепугался Тилорн. И торопливо принялся объяснять: – Я… ну ты же сам… ты – молодой, сильный мужчина, а Ниилит, как я понимаю, очень красива… я же тебя совершенно не знал… я боялся, что ты… Волкодав! Я обидел тебя?

Волкодав молча прошёл между телегами, уложил учёного под полог, укрыл шерстяным плащом. Тот всё ещё пытался что-то говорить и даже поймал его за руку. Волкодав выдернул руку и, мало что видя перед собой, ушёл на другую сторону лагеря, к берегу озера, где паслись стреноженные кони. И там долго стоял неподвижно, глядя на лёгкий туман, завивавшийся над водой.

Далеко за озером, за лесами алели, рея в прозрачном воздухе, снеговые зубцы гор. Их ещё озаряли лучи солнца, ушедшего за горизонт. Волкодав хорошо помнил, как его, напрочь отвыкшего от света, в лохмотьях, с многолетними шрамами от цепей на шее, запястьях и лодыжках, вытолкнули из пещеры на голубой горб ледника, под беспощадное морозное солнце. Вот тебе твоя свобода, сказали ему. Иди. И он пошёл, шатаясь, скользя босыми ногами по плотному снегу, зажимая ладонью рану в боку…

За спиной прошуршали шаги. Волкодав узнал походку Авдики и не стал оборачиваться.

– С девкой поссорился? – спросил молодой сегван и понимающе кивнул: – Бывает.

– Бывает, – сказал Волкодав.

– Слушай, венн… – Авдика помедлил, отвёл глаза, потом решился: – Знаешь, я что-то так и не уразумел, как это ты меня ринул намедни у Айр-Донна. Может, покажешь, если не жалко?

Волкодав пожал плечами. Ему было не жалко. Эта ухватка не входила в число запретных, которые нельзя передавать стороннему человеку. Он пересадил Нелетучего Мыша на холку своему коню, щипавшему травку неподалёку. Конь повернул голову, незлобиво обнюхал Мыша, с которым успел уже познакомиться, потом фыркнул и снова опустил морду к траве. Цепляясь за шерсть, Нелетучий Мыш забрался ему в гриву и принялся слизывать соль.

Авдика поднял копьё и, как тогда в корчме, наставил его на Волкодава. Венну почему-то вдруг померещилось в нём некое сходство с тем комесом, которого он убил одиннадцать лет назад… Наверное, всё дело было в светлых волосах и в причёске.

– Смотри, – начал он объяснять. – Левой отводишь остриё, вот так. Правой перехватываешь оскепище…

Древко снова начало неудержимо выворачиваться из рук молодого сегвана. Авдика попытался удержать, но вместо этого волей-неволей побежал кругом Волкодава. Потом ноги выскочили из-под него. «Смерч подхватывает и уносит соломинку». Авдика растянулся на земле, хохоча и поминая трёхгранный кремень Туннворна.

– Как, как ты меня? А ну, ещё раз…

Волкодаву же показалось, будто у края поляны остановился кроткий серенький ослик и с вышитого седла на них с Авдикой зорко и пристально посмотрела смуглая седая старушка.

Кан-киро веддаарди лургва, мысленно сказал ей Волкодав. Именем Богини, да правит миром Любовь. Вот видишь, Мать Кендарат, и у меня теперь есть ученик…

Когда Ниилит позвала есть, Волкодав явился к костру с котелком – для Тилорна. Юная стряпуха сварила густую похлёбку из ячменя, заправив её салом, жареным луком и ещё чем-то душистым, на саккаремский лад. Ниилит позволили распоряжаться съестными припасами по своему разумению, и было похоже, что жалеть о том не придётся.

Купец Фитела, как пристало вождю, первым отведал приготовленную снедь, за ним Аптахар. Фитела ничего не сказал, только улыбнулся и удовлетворённо кивнул. Аптахар же крякнул, провёл рукой по усам и потрепал Ниилит по плечу:

– Третий год хожу с тобой, Фитела, и ни разу ещё не ложился спать голодным, но, во имя детородного чрева Роданы, такой еды у нас до сих пор не бывало!

– Смотри, избалуешь молодцов, – обращаясь к Ниилит, заметил купец. – Этак они у меня, чего доброго, осетров и солёных орешков требовать станут.

Ниилит заёрзала на месте, моргая смущённо и немного испуганно. Как следовало понимать эти слова – как похвалу или как упрёк?.. Воины со смехом и прибаутками уселись в кружок и друг за другом, по старшинству, начали опускать ложки в котёл. Когда очередь дошла до Волкодава, он наполнил свой котелок и отнёс его Тилорну.

– Волкодав… – страдая, начал было тот, но ответа не дождался. Волкодав усадил его, вручил ложку и котелок и молча ушёл. Сел на своё место и принялся за еду. Возможно, похлёбка была в самом деле навариста и вкусна. Но он никакого вкуса так и не ощутил.

Когда Фитела раздавал хлеб, Волкодаву досталась большая горбушка. Он разломил её и половину съел, половину отложил. После вечери они с Ниилит мыли опустевший котёл, и тогда он размахнулся и забросил оставшийся кусок чуть не на середину озера, отдаривая за ласку.

– Выкупайся, если хочешь, – предложил он Ниилит. – Я постерегу.

Там, куда упал хлеб, гулко плеснула крупная рыбина. И опять всё стало тихо. Жившие в озере приняли подношение и пообещали не пугать Ниилит.

– Спасибо, господин, – тихо поблагодарила она и ушла за куст раздеваться. Волкодав сел спиной к озеру, обхватил руками колени и уставился в сгущавшуюся темноту.

Око Богов видело, Боги знают: он радовался, как последний щенок, тому, что уцелел… тому, что оказался вдруг не один…

Ниилит плескалась в озере у него за спиной. Она плавала, точно лягушонок, и ничуть не боялась тёмной воды с её холодными ключами и всякими тварями, живущими в глубине. И в особенности когда он, Волкодав, стерёг на берегу.

Тёплый тихий вечер был очень хорош, и обозники допоздна засиделись возле костра. Порывшись в своих пожитках, Авдика вытащил арфу – пустотелый деревянный короб с деревянными же рогами, сомкнутыми в кольцо. Оказывается, молодой сегван неплохо управлялся с пятью струнами и к тому же знал уйму песен, от героических до смешных и непристойных. Пели почти все, не исключая самого Фителы, и даже Волкодаву временами хотелось присоединиться. Он с некоторым удивлением осознал и это желание, и собственную нерешительность. Он не умел веселиться.

Явился однажды Комгалу в ночном сновиденье
Могучий и грозный, украшенный мудростью Бог… —

жалостно выводил Авдика вельхскую балладу времён Последней войны.

Помимо собственной воли Волкодав начал вспоминать песни, которые удивили бы походников, но на ум упрямо лезла всего одна. Её сложили рабы в Самоцветных горах, и называлась она Песней Отчаяния.