Миленький ты мой

Я задумалась даже. Нет, все-таки мать…

Это она мне жизнь сломала. Распорядилась моей судьбой. А Королева – она ни при чем. Что она знала про нас? Про брошенную дочку и мать? Думаю, что ничего. Ничего Полина Сергеевна толком и не рассказывала. Да и зачем? У Королевы свои дела и свои проблемы – что ей до нас с бабой?

Ладно, проехали… сколько лет тому как… Вот только вот не получается забыть-то. Такие дела…

Уехала тогда мамаша, и я осталась одна. Ну каково? Ладно, дело прошлое.

Прошлое, а не забытое.

Часть первая

Деревня и город Н

А что у нас было в деревенском магазинчике? Да ничего – пряники каменные, сосалки дерьмовые, вафли с присохшими мухами, ржавая сельдь. А нам с бабой вкусненького хотелось!..

Нажарим оладушек с яблоками, сварим сладкую кашу – вкуснятина! В кашу баба добавляла сушеную вишню. Вишню сушила на чердаке. Разложим на старой простыне и сушим. Только нужно переворачивать, чтоб не заплесневела. И «делать сквозняк».

– Иди, Лидка, сделай сквозняк! – говорила мне баба. – Открой все оконца!

И яблоки сушила там же, на чердаке, и груши. Груши были дикие, терпкие. А в компоте хороши! В июне ходили за земляникой. Ходили далеко, в дальний лес. Там ее было навалом, целые поляны. А идти километров восемь, не меньше. И это только туда. Я-то молодая, резвая – мне что? А вот бабе было тяжело – уставала. Все садилась на пеньки отдыхать. А я все торопила: баба, скорей!

Варенья мы много варили, если был сахар. Его завозили в августе, два раза в месяц. Брали мы много – килограмм пятнадцать. Если давали. Домой несли в наволочках.

Еще баба делала мне конфеты – геркулес и сахар, на сковородке. Получались такие сладкие и хрустящие лепешечки, словно с орехами. Вкусно! Я всегда была сладкоежкой.

И огород у нас был большой. Картошка, морковка, свекла. Огурчики, помидоры. Сливовое дерево – слива крупная, желтая. Ешь – и сок по рукам.

Огурчики мы с бабой квасили в бочке. Большая бочка, пятиведерная. В нее – побольше укропу, хрена, дубовые листья. Огурчики хрустели!.. Ах, до чего же вкусно!

Весной ходили в лес за молодой черемшой. Тоже квасили в банках – баба твердила, что витамины. В августе и в сентябре – за грибами. Баба видела плохо, а грибы чуяла! Вон, Лидка, говорила, загляни под кусток! Подними ветку елки!

А там и вправду – грибы!

«Ты – мои глаза», – говорила мне баба.

«А ты, – как-то ответила я, – ты… моя мама!»

Выдала и испугалась. Страшно смутилась и убежала. Сидела в сарайке и горько ревела. И было мне почему-то так стыдно…

А когда меня баба нашла – погладила по голове и вздохнула.

Баба суровая была, никогда меня не целовала. А мне так хотелось обняться!

Баба моя – так я ее называла – была старухой крепкой, как старое, сучковатое и заскорузлое дерево. Лицо ее было суровым, губы вечно поджаты. Глаза давно выцвели – «слезы их съели» – так говорила она.

Бабины руки были сильными, шершавыми, шишковатыми и колючими. Столько тяжелой работы они несли на себе!.. День напролет баба трудилась: полола огород, готовила еду, убиралась в избе, доила корову Милочку и убиралась в хлеву. Сама правила и перебирала нашу старую крышу, сама чинила, шкурила и белила печь.

Я тоже всему научилась. Баба все приговаривала: учись, Лидка! В жизни все пригодится!

И тихо добавляла: да чтоб не пригодилось, дай тебе бог!..

Жизнь ее была – не приведи господи! Рассказывала она про это скупо и коротко, а я все упрашивала: ну, расскажи! Про все расскажи!

Баба ворчала: про «все»… Ишь, что удумала! Мала ты еще, чтоб про все тебе!..

А я не понимала, как тяжело было ей вспоминать свою жизнь.

Была она седьмым ребенком в семье. Отец попивал. Мать выбивалась из сил, чтобы всех накормить. Ходила на поденку – к кулакам на заработки.

Приносила копейки, и те пьяный муж отбирал. Лупил ее нещадно – до крови.

И однажды насмерть забил. Забил и испугался – сбежал. Правда, нашли и посадили. Только кому от этого легче? Бабе было тогда тринадцать лет.

– Лицом я была нехороша, – говорила баба, – да и нищая! Кто замуж возьмет? Да и папаша-убийца. Выходит, в детях дурная кровь, вот так…

Однажды, в черный день (слова бабы), схватило у нее брюхо. Да так сильно, что брат испугался и бросился за соседом. У того была лошадь. Сосед повез бедную девку в районку – так называли больницу в Н. Думал, не довезет – так девка была плоха. Уже и не отвечала и глаз не открывала. Но довез. Взяли в больничку и тут же на стол – операция. Гнойный аппендицит. Оперировал Марусю молодой доктор. Ей пятнадцать, ему двадцать пять. Никто не думал, что девушка выживет. А доктор верил! И сам выхаживал Маруську как мог. Оставался в больнице ночевать, носил ей из дома бульон – жалел сироту. Ну и «дожалелись» – вздыхала баба. Случилась любовь. Влюбился молодой доктор в деревенскую девочку и – пропал.

Пришел к родителям и покаялся: сказал, что Марусенька ждет ребеночка. А вы, мама и папа, вскоре будете дедом и бабкой!

Родители доктора встрепенулись: взять в дом деревенскую девку? Они-то «интеллигенция»! Да еще и с ребенком? Да еще и с огромной родней? Будут наезжать сестры и братья – голь перекатная? А их – всех кормить?

А Марусю надо было уже забирать из больницы. И привез ее доктор домой, к маме и папе. Увидели те девушку простую, неученую, да после болезни худющую и некрасивую и – в скандал! Орали как резаные: не хотим эту девку, деревенщину страшную! И ребенка ее не хотим! И невеста у тебя есть – чудесная девушка! Любит тебя, дурака! А эту… отправляй обратно! Знать ее не желаем!

Маруся это услышала и тихо ушла – в окно. Надеялась, что любимый бросится вслед. Не бросился. Потом еще долго ждала, что приедет в деревню, за ней или к ней. Не приехал. Больше Маруся его не видела. Никогда. А пузо-то росло! Нагло и высокомерно пер Марусин живот и плевал на всех деревенских соседей. И родила Маруся девочку, Полю. Хорошенькую, глазастую. Пальчики нежные – как у доктора. Тяжело было. Братья и сестры. Еще совсем ма?лые. Дочка Полинка. И всех надо кормить. А как без мужика? Тяжело. А кто замуж Марусю возьмет? С таким вот приплодом и репутацией?

Да и дочка оказалась чудно?й – недеревенской. От запаха хлева воротит, от земельки-кормилицы – тоже. Брезгует всем. А уж как садятся за стол и хлебают из общей миски… Скандал! Дайте мне свою миску, свою!

Хорошенькая была – тоненькая, черноглазая. Волос кудрявый и нежный. Мечтала все: сядет бывало на ступеньках и… звезды считает. Вылезла «кровь» городская…

Взял Марусю вдовец – трое детей. Взял из милости, как в одолжение. Ну и стала моя баба пахать на чужую семью. Служанкой. Дети ее полюбили – правда, не сразу. А поначалу отцу жаловались, придумывали небылицы. Он молодуху наказывал – запирал в хлеву на несколько дней. Еды не носил. Полинку, правда, не обижал. Кусок клал такой же, как и своим.

Вот и задумала баба сбежать. Только куда? Решила, что в город. А поздняя осень, и обуви у нее нет. Как дойдешь?

И все же ушла. Правда, прошла немного – вскоре заболела, сильно простыла. Свалилась в лесу. Укрылась еловыми ветками и смерти ждала. Ох, как я мечтала скорей помереть! – рассказывала она потом. К маме поближе, на небо!

Но не случилось – нашли ее деревенские. Взяли на свою подводу и привезли к себе в дом. Там и выходили – спасибо им от меня. А когда она пришла в себя, пришлось признаться – кто она и откуда. Ну и вернули ее муженьку. Чтоб ему…

Как я его ненавидела! Даже сердце болеть начинало. Как же хотелось мне отомстить… за мою проклятую жизнь. Вот только кому?

Но к дочке моей он хорошо относился, грех жаловаться. Да и младших моих братьев и сестер принимал – за стол сажал и хлеба с супом не жалел. Такой вот был человек. Вот я и терпела.

Так и жила моя бедная баба. С нелюбимым мужем, с чужими детьми. С хозяйством и вечными хлопотами. Ох, жизнь у нее была… Врагу не пожелаешь! А спустя десять лет муж-тиран помер, слава богу. Баба хотела уйти в свою родную деревню, а как чужих детей бросишь? Да и не чужие они уже были ей – привыкла. Помогали Марусе приемные сыновья – без них она бы и не справилась. Потом сыновья эти выросли, переженились и подались в город. А баба осталась с Полиной и младшей дочкой Марийкой. Девочка эта была хроменькая, болезненная. Было понятно, что замуж ее не возьмут – не жена.

А дурочка эта Марийка влюбилась! Побегала на сеновал к пареньку – и залетела. А парень в отказ: ничего у меня, дескать, с убогонькой не было! И знать ничего я не знаю, точка. Ну и родила Марийка. Да не в срок – плакала много и детку свою недоносила. Тогда на бабу еще и младенчик свалился – тоже хиленький, недоношенный. А Марийка вскоре умерла – говорили, что от сильной тоски. А младенчик недоношенный помер в три года – сразу было видно, что не жилец он. Как баба моя ни старалась…

Баба рассказывала мне, что дочка была ей не в подмогу – оно и понятно! Я бабе сразу поверила! Чтобы Полина Сергеевна да помогла? Что вы, откуда? В матушке моей будущей эгоизм был всегда впереди. Желания и эгоизм – из них она вся и состояла.

Дочка жила своей жизнью, деревенский труд ненавидела. Видно, кровь доктора в ней была сильной – городская она была, не деревенская.