Моя русская жизнь. Воспоминания великосветской дамы. 1870-1918

Красное Село, о котором я уже говорила, находится примерно в двадцати пяти милях от Санкт-Петербурга. Там располагался гвардейский лагерь, куда войска обычно перебазировались в конце мая или начале июня. У каждого пехотного полка был свой палаточный лагерь, а офицеры размещались в казармах. Кавалерийские полки расквартировывались в окружающих деревнях, а офицеры устраивались на постой в крестьянских домах. Однако некоторые из офицеров строили для себя небольшие избушки.

Император чаще всего приезжал в лагеря в июле. Его домом здесь был маленький дворец, построенный Екатериной П. В день своего приезда император, как правило, проезжал по лагерю в сопровождении многочисленных великих князей и блестящей свиты, а за ними следовала императрица в открытой карете, запряженной цугом. Очень вдохновляло зрелище того, как сердечно, с энтузиазмом войска приветствовали своего императора.

В семь часов начинали играть оркестры, а потом солдатские обязанности на сегодняшний день заканчивались. В лагерях был небольшой театр, который почти каждый вечер посещали император и его свита, а также и другие офицеры. Среди танцоров были и некоторые знаменитости: Павлова, Кшесинская, Карсавина и Нижинский. Довольно часто можно было здесь увидеть членов дипломатического корпуса.

В том же самом, 1897 году за несколько дней до Рождества нас пригласили по телефону на обед и на рождественскую елку на 24 декабря к великой княгине Марии Павловне. Утром того дня ее сын, великий князь Борис, позвонил нам и сказал, что нам будет лучше прийти раньше на четверть часа, поскольку император и императрица собирались почтить семейный праздник своим августейшим присутствием. Обед прошел совершенно свободно, без формальностей, и на нем было очень мало людей: только великие князь и княгиня, четверо их детей (великие князья Кирилл, Борис и Андрей и великая княжна Елена), которые все хорошо выглядели и были просто очаровательны. Также там были князь и княгиня Васильчиковы и немногие другие лица двора великого князя Владимира.

Их величества прибыли точно в восемь часов. Тогда я впервые имела честь разговаривать с ними. Обед прошел очень оживленно, император все время беседовал с великой княгиней, сидевшей рядом с ним, но императрица, по своему обычаю, говорила очень мало, потому что была исключительно застенчива. Она была очень красива, но все же не так, как ее сестра Елизавета. На ней было желтое платье, и так как она прибегала к румянам по малейшему поводу, мне подумалось, что этот цвет ей не так идет, как белый, который она часто носила.

Через несколько минут после обеда двери широко распахнулись, и посреди комнаты появилась высокая рождественская елка, вся сверкающая и покрытая, как обычно, множеством блестящих игрушек, хлопушек и т. д., и т. д. Император подошел к елке и взял хлопушку. Вручив ее мне, он велел подойти к императрице, сидевшей в дальнем конце зала, и заставить ее дернуть за ниточку вместе со мной, «потому что она не выносит грохота этих штук», – сказал он. Я ответила: «Я не осмеливаюсь, ваше величество; я боюсь, императрица рассердится на меня». – «Не бойтесь, княгиня! – сказал он. – Она поймет, откуда это идет». Я заметила, что императрица в этот момент наблюдала за нами и улыбалась, так что я скромно подошла к ней, чувствуя жуткий страх, но она лишь ответила: «Я знаю, вас послал император» – и храбро дернула за хлопушку. И тут подошел император и сказал: «Браво!»

Через несколько минут он попросил принести лестницу и, когда ее установили, сказал моему мужу: «Толи, заберись наверх и достань мне самые большие хлопушки, которые, как вижу, развешаны на самой верхушке елки». Пока мой муж был на лестнице, его величество крепко ее держал. Потом, увидев, что к форме моего супруга кто-то прикрепил длинный красный хвост, он сделал мне знак ничего не говорить, как будто это он сам сделал это. В течение вечера у меня состоялся получасовой приятный тет-а-тет с императрицей, когда, оказавшись наедине со мной, она почувствовала себя свободнее, не так скованно и сдержанно, и все время говорила со мной о своей маленькой дочери Ольге и о том, как интересно наблюдать шаг за шагом развитие ребенка – маленькой великой княжне в ту пору было только два года, – и о том, как счастлив император, когда у него выпадает свободное время и он может поиграть с малышкой. Я рассказала ей, какой несчастной чувствую себя оттого, что не имею детей, и как это для меня печально. «Все поправится», – сказала она. А потом подошел император с огромной хлопушкой и, протягивая ее императрице, сказал: «Будь храброй!» И бедная императрица, закрыв глаза и слегка отвернувшись, потянула за ниточку вместе с императором.

Воспоминания об этом восхитительном вечере до сих пор живы в моем сердце, запечатлены в моей памяти. И когда я пишу эти строки, я отчетливо вижу рождественскую елку, опять слышу голос государя и шум хлопушек; и я благодарна Провидению, что мне было дозволено так близко видеть императора и иметь возможность оценить его простоту, доброту и любезность. Как неотразимо было очарование его манер! Начать с того, что голос его имел низкое, четкое и приятное звучание; глаза его имели особенно мягкое выражение, а когда он улыбался, они вспыхивали и тоже улыбались. Они были зеркалом его души, души чистой и благородной. Все, кто с ним соприкасался, подпадали под воздействие его шарма и обожали его.

Через два дня после праздника у великого князя Владимира моя тетушка, княжна Мария Барятинская, бывшая фрейлиной, позвонила мне и сказала, что меня хочет видеть императрица. Поэтому после завтрака я поехала к ней и оставалась у нее долгое время. Вместе с ней была ее маленькая Ольга, которая, увидев меня, спросила на английском: «Ты кто?» И я ответила: «Я княгиня Барятинская!» – «О, но ты не можешь быть ею! – возразила она. – У нас уже есть одна!» Тогда императрица объяснила ей: «Ты знаешь Толи Барятинского (так император представил ей моего мужа, и с тех пор она стала звать его «Толи Барятинский). А это, – продолжила императрица, – его жена, Мария». Маленькая дама оглядела меня с огромным удивлением, а потом, прижавшись к матери, поправила туфельки, которые, как я заметила, были новыми. «Это новые туфли», – сказала она. «Они тебе нравятся?» – произнесла я на английском. Императрица улыбнулась – она, похоже, сияла, когда ее маленькая дочь была рядом с ней.

Когда я уходила, она мне сказала: «Вы все еще очень молоды, и я уверена, впереди вас ждет огромное счастье». Она произнесла это так ласково и с таким добрым выражением, а потом поднялась и поцеловала меня, и маленькая великая княжна сделала то же самое. При самом моем уходе императрица сказала: «Я с минуты на минуту жду императора, он возвращается из Санкт-Петербурга» – и чувствовалось, что она ожидала его приезда с огромным нетерпением. Такова была моя первая беседа с ее величеством; подобно лучистому видению из прошлого, я берегу память о ней как один из самых драгоценных сувениров.

Поскольку я постоянно чувствовала себя плохо, а иногда и всерьез болела, я решила весной 1898 года посоветоваться со своим личным медиком, знаменитым профессором Робиным, как мне лечиться. Он рекомендовал мне съездить в Пломбьер, курорт с минеральными водами в Вогезах, чьи источники, как предполагалось, должны быть очень эффективными в таких случаях, как мой. Но он забыл добавить, что это место исключительно примитивно и скучно до невыносимости. Однако мы без промедления отправились с мужем в эти незнакомые места и остановились в «Гранд-отель», лучшей в то время гостинице, у которой было определенное преимущество в том, что мы имели минеральные ванны под собственной крышей.

Пломбьер расположен в очень живописном месте, там проложено много дорожек для пешеходных прогулок и поездок в карете, округа покрыта лесом, отличный парк. Недалеко от гостиницы находилось обшарпанное казино, в котором было всего лишь несколько комнат. Над дверью в одну из них было написано «Читальня», а в подтверждение ее литературных претензий там имелся один номер какой-то иллюстрированной газеты в унылой обложке. Даже никакого ресторана, и когда однажды я осмелилась попросить стакан минеральной воды, поскольку испытывала жажду, в ответ услышала, что в этом заведении, носящем высокое название «казино», такого рода вещей не держат.

Гостиница была наполовину пуста; лишь несколько стариков, инвалидов, жертв подагры или желудочных заболеваний – так как воды Пломбьера действительно ценны в таких случаях, – составляли нам компанию. Самым последним приехал герцог Шартрский, брат графа Парижского (который уже много лет жил в изгнании в Англии) и внук покойного короля Луи-Филиппа. Я очень забавно познакомилась с герцогом. Я только что вышла из отеля, собираясь на прогулку, и увидела, как мой верный пес Мум, сассекский спаниель, как сумасшедший роется в цветочной клумбе в саду у гостиницы и уже вырвал несколько цветков.

Видя, какое опустошение он наносит, я стала кричать ему во весь голос: «Мум! Мум!», но, увы, мои призывы были напрасны. Разозлившись на него, я кричала, пока не охрипла, и в это время позади меня кто-то произнес: «Не стоит так напрягаться, мадам, если хотите отпугнуть собаку; это бесполезно, она вас не послушает. Я ее позову». Господин свистнул, и пес тут же подбежал к нему и лег клубком у его ног. Представьте себе мое оцепенение. А потом он сказал: «Эта собака – копия вашей. Я сам сегодня утром принял вашу за свою. Его зовут Дэш. Позвольте, мадам, представиться – де Шартр. Полагаю, имею удовольствие беседовать с княгиней Барятинской? Я хорошо знаю генерала Барятинского и часто с ним встречаюсь в Копенгагене, когда приезжаю в гости к своей дочери, княгине, супруге Вольдемара Датского». – «А я – невестка генерала, князя Барятинского, монсеньор», – ответила я.

После обеда в ресторане я познакомила с ним моего мужа, и мы часто встречались с герцогом в оставшееся время нашего пребывания в Пломбьере. Это был человек исключительно приятных манер, притягательная личность, настоящий гран-сеньор старой школы; всегда вежливый и дружелюбный, большой эрудит, к тому же говорил на чистом французском, без какого-либо современного жаргона. У него всегда было что рассказать помимо прочего о своих родственниках, а особенно о герцоге д'Омале и его военных подвигах и о том, как он отличился в Тонкине.

Герцог Шартрский был человеком высокого роста, с привлекательной внешностью, приятным лицом, глазами небесно-голубого цвета, какие редко увидишь. Сын его, принц Анри Орлеанский, столь известный своими путешествиями по Африке, стал тем, кто им наследовал. У него было две дочери, одна из которых, принцесса Мария, умерла несколько лет назад; она была замужем за принцем Вольдемаром Датским, братом королевы Александры и вдовствующей императрицы Российской. Она была настоящей художницей и создала много эскизов для фарфора, который изготавливался на заводе в Копенгагене. Другая дочь была очень красива и была замужем за полковником Мак Магоном, герцогом Магента, сыном знаменитого маршала. В то время у него был чин полковника и он жил недалеко от Пломбьера в Люневиле.

После возвращения в Россию я переписывалась с герцогом де Шартром и получила от него много приятных писем. Но, увы, этого восхитительного человека уже больше нет, и все, что у меня осталось, – это самые драгоценные и нежные воспоминания о нем. Его племянница – королева Амелия Португальская.

На следующий день после инцидента с моей собакой я увидела афиши, приклеенные к стенам казино, в которых сообщалось, что «в конце недели знаменитая труппа артистов театра из Парижа даст ряд представлений в Пломбьере». И вот, наконец эта «знаменитая парижская труппа» приехала. В зале казино была сооружена сцена, и я могу припомнить эту сцену до деталей. Спектакль назывался «Хозяин из Форжа» и был инсценировкой популярного романа Жоржа Онэ. Актер, игравший роль герцога, не знал ни единого слова из своей роли, и мы то и дело в течение всей пьесы совершенно отчетливо слышали суфлера. Может, все это было бы не так плохо, если б он был хотя бы прилично одет, но его одежда была слишком засалена, особенно рубашка. Иногда, чтобы скрыть незнание роли, он ревел, как лев в клетке. Заглавную женскую роль жены хозяина Форжа играла очень плотная, неуклюжая и совершенно некрасивая женщина.

Поскольку герцог де Шартр и мы сами были гостями вечера, для нас были приготовлены три очень старых и грязных позолоченных стула; но едва я села, как мой стул опрокинулся с ужасным треском, так как одна из его ножек была в плачевном состоянии. В тот момент моя собака ринулась в зал, громко лая от радости, что отыскала меня. Шум был настолько велик, что актеры перестали играть и приняли живейшее участие в этом происшествии, которое, осмелюсь сказать, было весьма смешным для посторонних наблюдателей, но я не находила его таким уж забавным, скорее, я чувствовала себя определенно неловко. Многие протянули руки, чтобы помочь мне подняться, и каждый встревоженно спрашивал, не поранилась ли я. Пока я сражалась со своими оборками, мой верный пес добавил свою лепту к всеобщему развлечению, с размаху запрыгнув мне на колени, так что я с трудом удерживалась от хохота в оставшееся до конца пьесы время.