Шесть могил на пути в Мюнхен

– Проводите его ко мне в кабинет.

Рогану вся эта процедура показалась несерьезной, а потому он удивился, заметив тревогу на лице капитана. Перехватив на себе удивленный взгляд, капитан заметил:

– Вы испортили мне настроение на весь день, молодой человек.

– Прошу прощения, – вежливо сказал Роган. На самом деле ему было плевать. Этот капитан страшно раздражал его.

– Вашей вины в том нет, – проворчал из своего угла полковник. – Никто из нас не предполагал, что вы сумеете взломать этот последний код. Это один из наших лучших кодов, и вот теперь вы знаете его, и нам придется все менять. Ладно. После того как мы вас проверим и примем на службу, то, возможно, снова сможем использовать этот код.

Роган удивился:

– У вас что же, все коды такие легкие?

Полковник нахмурился и ответил сухо:

– Для вас, может, и легкие. Для всех остальных – крайне сложные. Вы готовы немедленно приступить к службе?

Роган кивнул:

– Хоть сию минуту.

Полковник снова нахмурился.

– Нет, сию минуту не получится. Вас должны проверить спецслужбы на благонадежность. И до тех пор, пока все не прояснится, мы вынуждены держать вас под арестом. Вы уже знаете слишком много, чтобы позволить вам болтаться на свободе. Но поверьте – это всего лишь формальность.

«Формальность» представляла собой внутреннюю тюрьму разведывательной службы – Алькатрас[1 - Алькатрас – бывшая федеральная тюрьма для особо опасных преступников на скалистом острове того же названия в бухте Сан-Франциско, ныне музей.] в сравнении с ней мог показаться летним лагерем. Тогда до Рогана еще не дошло, что подобное обращение типично для всех разведывательных служб. Впрочем, уже через неделю он принял присягу и ему присвоили звание второго лейтенанта. А три месяца спустя он возглавил отдел, ответственный за расшифровку всех европейских кодовых сообщений, за исключением российских. Русскими кодами занималось азиатское подразделение.

Он был счастлив. Впервые за всю жизнь занимался чем-то стоящим, по-настоящему важным и интересным. Его память, его выдающиеся умственные способности помогали стране победить врага в этой страшной войне. В Вашингтоне он пользовался большим успехом у молоденьких девушек. Вскоре его повысили в звании. Лучшей жизни нельзя было желать. Но в 1943-м Рогана снова начало одолевать чувство вины. Ему начало казаться, что он использует свои способности, чтобы оставаться в тылу. И вот он попросил перевести его в оперативный разведывательный отдел. Ему сразу же отказали; слишком уж ценным он был работником, чтобы рисковать его жизнью.

Тогда ему пришла в голову мысль использовать самого себя в качестве «ходячего кода», в то время как раз готовилось вторжение союзнических войск во Францию, и их действия надо было координировать. Он составил детальнейший план, блестящий и остроумный, начальство его одобрило. И вот капитана Рогана перебросили во Францию. Пришлось прыгать с самолета с парашютом.

Он страшно гордился собой и знал, что, будь отец жив, он бы тоже им гордился. Но мать рыдала, поскольку он подвергал опасности свою голову, уникальные мыслительные способности, которые семья пестовала и развивала на протяжении длительного времени. Роган отверг все ее мольбы и просьбы. Ничего такого замечательного он пока что еще не совершил. Возможно, после войны он найдет реальное применение своему гению. Впрочем, он уже давно понял, что даже самые блестящие способности нуждаются в долгом и упорном развитии, тренировках и труде. Ничего, после войны у него будет время этим заняться. В первый день нового, 1944 года капитан Майкл Роган спустился на парашюте на территорию оккупированной Франции, где был назначен шефом отдела союзнической оперативной разведки, призванной наладить связи с местным подпольем. Он тренировался с британскими агентами УСО[2 - УСО (SOE) – Управление специальных операций, создано в Великобритании в 1940 г., секретная служба, задачей которой являлась «координация всех действий по проведению диверсий и саботажа против врага за границей».], научился обращаться с радиопередатчиком, носил при себе крохотную капсулу с ядом, вшитую под кожу левой ладони, – на тот случай, если придется покончить с собой.

На постой его определили в дом французской семьи Шарни в небольшом городке под названием Витри-сюр-Сен, к югу от Парижа. Там Роган и раскинул свою сеть, состоящую из курьеров и информаторов, оттуда отсылал закодированную информацию в Англию. Время от времени принимал по радио запросы с целью прояснить кое-какие детали, необходимые для подготовки вторжения в Европу.

Жизнь с виду казалась такой тихой и мирной. По воскресеньям, если позволяла погода, он отправлялся на пикник с дочерью своих гостеприимных хозяев, Кристин Шарни, длинноногой милой девушкой с густыми каштановыми волосами. Кристина изучала музыку в местном университете. Вскоре они стали любовниками, а потом Кристин забеременела.

Нацепив берет и представив фальшивые документы, Роган сочетался браком с Кристин в городской ратуше, затем они вновь вернулись в дом ее родителей, продолжить подпольную работу.

Союзнические войска высадились в Нормандии 6 июня 1944 года, и у Рогана настолько прибавилось работы, что временами он забывал об осторожности. Через две недели в дом Шарни ворвались парни из гестапо, арестовали всех, кто там находился. Момент они выбрали верно. И им удалось арестовать не только всю семью Шарни и Майкла Рогана, но и сразу шестерых подпольщиков, курьеров, которые ждали поступления информации. На протяжении месяца их всех допрашивали, пытали, избивали, затем казнили. Всех, за исключением Майкла Рогана и его жены Кристин. Из допросов других пленных немцы узнали о способности Рогана запоминать самые сложные шифры, они собирались использовать его в своих интересах. Жену же пощадили в «знак особой любезности», так с улыбкой сообщили Рогану. Она была на пятом месяце беременности.

Через шесть недель после ареста Майкла Рогана и Кристин посадили в отдельные легковые машины гестапо и повезли в Мюнхен. На оживленной центральной площади города находился Мюнхенский дворец правосудия, и в одном из залов судебных заседаний начался самый страшный допрос Майкла Рогана. Он длился несколько дней, показавшихся ему вечностью, сколько именно – Майкл не мог сказать. Годы спустя его изумительная память услужливо подбрасывала отдельные эпизоды. Он помнил все. И заново переживал все мученья, секунда за секундой, снова и снова. Он страдал от чудовищных ночных кошмаров. И всегда страшный сон начинался с появления команды из семи мучителей, что поджидали его под сводчатыми потолками Мюнхенского дворца правосудия. Поджидали терпеливо и даже добродушно, словно ради собственного развлечения и удовольствия.

Рукава этой семерки украшали повязки со свастикой, впрочем, двое из них были в другой форме. По ней и нашивкам на воротничках Роган понял: один является офицером вооруженных сил Венгрии, второй – из итальянской армии. Поначалу эти двое не принимали участия в допросе, были задействованы как официальные наблюдатели.

Главой допросной команды был высокий офицер аристократической наружности с глубоко посаженными глазами. Он уверял Рогана, что им нужны лишь коды, что хранятся у него в памяти, и что, если он выдаст их, они пощадят его жену и еще не родившегося младенца. Весь первый день они засыпали его вопросами, но Роган молчал. Просто отказывался отвечать. Вечером следующего дня он вдруг услышал голос Кристин – она взывала о помощи из соседнего помещения. Повторяла его имя, кричала: «Майкл! Майкл!» И длилось это бесконечно. Майклу казалось – жена в агонии. Роган заглянул в горящие глаза высокого офицера и прошептал:

– Прекратите это. Сейчас же. Я все скажу.

Следующие пять дней он выдавал им старые, уже не использующиеся кодовые комбинации. Возможно, чуть позже, сравнив их с перехваченными сообщениями, они поймут, что он дурит им голову. На следующий день они усадили его в кресло и окружили со всех сторон. Нет, они не допрашивали его, не били, даже не прикасались. Затем мужчина в итальянской форме вышел в соседнюю комнату. И через несколько секунд Роган снова услышал душераздирающие крики жены. В голосе ее слышалась такая боль… нет, это было просто невыносимо, невозможно. Роган зашептал, что скажет им все, все, что они хотят знать, но главный офицер лишь покачал головой. Они вернулись на свои места и сидели в полном молчании, а крики пронзали стены, впивались в мозг Рогана до тех пор, пока он не сполз с кресла на пол и не зарыдал от отчаяния. Тогда они подхватили его под руки и поволокли из зала с высокими потолками в соседнее помещение. Там рядом с магнитофоном сидел офицер в итальянской форме. Ужасные крики Кристин, разносившиеся по всему дворцу правосудия, были записаны на магнитную ленту.

– Тебе нас не обмануть, – с презрением заметил главарь. – Мы тебя перехитрили. Твоя жена умерла от пыток в первый же день допроса.

Роган внимательно всматривался в лица этих людей. Если ему удастся выжить, он их всех поубивает. Позже он понял – именно такой реакции они от него и добивались. Они обещали оставить его в живых, если он выдаст все действующие коды. Жажда мести сделала свое дело – он выдал им все. На протяжении двух следующих недель он выдавал им коды, пояснял, как они работают. А потом его отправили в камеру-одиночку, где он просидел, как показалось, много месяцев. Раз в неделю его вызывали в зал со сводчатыми потолками и снова допрашивали, все те же семеро, и постепенно процедура превратилась в рутину. Откуда Рогану было знать, что за это время армии союзников освободили от захватчиков Францию и ворвались в Германию, что войска их уже стоят у ворот Мюнхена. И когда его вызвали на последний допрос, он не знал, что семеро его мучителей готовы все бросить, поменять документы и внешность, исчезнуть, слиться с толпами простых немцев в отчаянной попытке избежать наказания за свои преступления.

– Мы свое слово держим. Мы собираемся отпустить тебя, – сказал аристократической наружности офицер, устремив глубоко посаженные глазки на Рогана. В голосе так и звенела искренность. То был голос актера или оратора. Один из его помощников указал на стопку сложенной на стуле одежды.

– Снимай свое тряпье, переодевайся.

Не веря своему счастью, Роган начал переодеваться прямо у них на глазах. Среди вещей даже была широкополая фетровая шляпа, которую один из немцев нахлобучил ему на голову. И все они рассмеялись, так весело, дружески. А аристократической наружности офицер произнес хорошо поставленным голосом:

– Не правда ли приятно знать, что ты вновь свободен? Что будешь жить дальше?

И вдруг Роган понял: этот тип лжет. Тут явно что-то не так. В зале вместе с ним находились всего лишь шестеро мужчин, и все они улыбались загадочными подленькими улыбками. А затем Роган вдруг почувствовал прикосновение холодного металла к затылку. Это был ствол пистолета. Кто-то подцепил стволом поля его шляпы, и Роган ощутил тошнотворный ужас – сейчас его убьют. То была жестокая игра, садистское развлечение, его убивали, точно какое-то животное, ради забавы. А потом голова наполнилась ревом, словно он погрузился под воду, словно тело его вырвали из пространства, которое оно занимало прежде. И все вокруг погрузилось в нескончаемую черноту…

Выжить Рогану удалось чудом. Его убили выстрелом в затылок, затем бросили на гору трупов других заключенных, которых расстреляли во дворе Мюнхенского дворца правосудия. А шесть часов спустя в Мюнхен вошли передовые части Третьей американской армии, и люди из санитарного батальона обнаружили эти тела. И когда добрались до Рогана, выяснилось, что он еще жив. Пуля ударилась в кость черепа, пробила в ней отверстие, но в мозг не попала. Подобного вида ранения – явление не столь уж и редкое при попадании осколка, но при выстреле из малокалиберного оружия это редкость.

Рогана прооперировали в военно-полевом госпитале, затем отправили в Соединенные Штаты. Еще два года он проходил лечение в разных армейских госпиталях. От ранения повредилось зрение; он видел только то, что находится прямо перед ним, а вот боковое зрение практически отсутствовало. Но после длительных тренировок оно улучшилось настолько, что он даже смог получить водительские права и вести вполне нормальный образ жизни. Правда, теперь он больше полагался не на зрение, а на слух, когда это было возможно. Через два года в череп ему вставили специальную серебряную пластину, чтобы скрепить расшатавшиеся кости, пластина стала естественной частью его организма. Майкл чувствовал ее только в минуты волнения или стресса. Тогда казалось, что вся кровь приливает к ней, стучит и пульсирует в затылке.

Уже выписывая Рогана из последней больницы, врачи предупредили, что пить ему категорически нельзя. Противопоказаны также слишком активные занятия сексом и еще желательно бросить курить. Его также заверили в том, что интеллектуальные способности ничуть не пострадали, просто ему надо отдыхать немного чаще, чем обычному человеку. Выписали таблетки против головных болей. Приступы таких болей, объяснили врачи, будут случаться периодически из-за повышенного внутричерепного давления, как последствие полученного ранения и вшитой серебряной пластины.

Если вкратце, его мозг стал уязвим перед любыми физическими и эмоциональными нагрузками. Если соблюдать режим и осторожность, он вполне может дожить до пятидесяти, даже до шестидесяти лет. Надо следовать всем этим рекомендациям, регулярно принимать лекарства – в их число входили и транквилизаторы – и каждый месяц приходить на обследование в ветеранский госпиталь. Рогана всячески уверяли в том, что его феноменальная память ничуть не пострадала. Как позже выяснилось, это было правдой, в том и крылась жестокая ирония судьбы.

На протяжении первых десяти лет он послушно следовал всем этим рекомендациям, принимал лекарства, каждый месяц ходил в госпиталь проверяться. Но основным осложнением стала его уникальная память. Ночами, когда он ложился в постель, перед глазами вставали события военных лет, словно кто-то прокручивал ролик с фильмом. Он видел семерых своих мучителей в зале Мюнхенского дворца правосудия с высокими сводчатыми потолками, видел их в мельчайших подробностях. Он чувствовал, как широкополая фетровая шляпа сползает на лоб, как в шею упирается холодный ствол. Как его поглощает нескончаемая ревущая тьма… Стоило закрыть глаза – и он слышал жуткие пронзительные крики Кристин, доносившиеся из соседней комнаты.

Эти десять лет превратились в сплошной ночной кошмар. Выписавшись из госпиталя, он решил поселиться в Нью-Йорке. Мать скончалась вскоре после того, как его объявили без вести пропавшим во время боевых действий, так что никакого смысла возвращаться в родной городок не было. К тому же Роган решил, что в Нью-Йорке легче будет найти применение своим уникальным способностям.

Он получил работу в одной из крупнейших страховых компаний. Суть работы сводилась к простейшему статистическому анализу. И тут, к своему изумлению, Роган вдруг обнаружил, что она почти ему непосильна – никак не удавалось сосредоточиться. Его уволили за некомпетентность – унижение, от которого он страдал почти физически, не только морально. Это событие подорвало веру Рогана в людей. Кого они из себя строят, как только посмели вышвырнуть его на улицу – и это после того, как он едва не погиб, защищая их жалкие шкуры во время войны?

Он устроился секретарем в Администрацию по делам ветеранов в Нью-Йорке. При поступлении ему присвоили третью категорию, это означало, что в неделю он получал шестьдесят долларов и задания выполнял простейшие: заносил данные в карточки, сортировал их. По окончании Второй мировой в Америке появились миллионы новых ветеранов, на каждого следовало завести карточку, и Роган начал подумывать о создании компьютеров. Но лишь через два года он смог вывести сложную математическую формулу, на основе которой могла бы действовать компьютерная система.

В этом великом и замечательном городе он влачил жалкое существование. Шестидесяти долларов в неделю едва хватало на самые необходимые расходы – платить за крохотную квартирку на окраине Гринвич-Виллидж, покупать замороженные продукты и виски. Последнее было необходимо – только напившись, Роган мог заснуть и не видеть страшных снов.

На протяжении всего рабочего дня он возился с этими скучными документами, затем приходил в жалкое свое жилище, разогревал замороженную еду и поедал на ужин эту безвкусную теплую кашицу. Потом выпивал полбутылки виски и погружался в забытье на неубранной постели, иногда даже не раздевшись. Но, даже несмотря на это, кошмары продолжали его преследовать. И были, как он успел отметить, ненамного хуже реальности.

В Мюнхенском дворце правосудия его лишили человеческого достоинства. Сделали с ним примерно то же самое, что угрожали сделать мальчишки, когда Рогану было тринадцать, – то был «взрослый вариант» срывания штанов и забрасывания их на фонарный столб. Они подмешивали ему в еду слабительное – питание там было скудное: утром то, что они называли овсянкой, вечером тушеные овощи, – желудок не удерживал пищу, она почти сразу же вылетала наружу. Когда его вытаскивали из камеры на допрос, ежедневное испытание за длинным столом, Роган чувствовал, как штаны прилипают к ягодицам. И еще от него постоянно воняло. Но хуже всего было видеть ухмылки на лицах мучителей. В этот момент его охватывало жгучее чувство стыда, как оскандалившегося мальчишку. И одновременно это почему-то сближало его с теми семерыми мужчинами, которые подвергали его пыткам.

Даже теперь, годы спустя, Роган не мог избавиться от этого воспоминания, что делало его крайне замкнутым. Он редко выходил из дома, чтобы с кем-то встретиться, не принимал приглашений на вечеринки. Познакомился с девушкой, работавшей в Администрации по делам ветеранов, огромным усилием воли заставил себя как-то ответить на ее интерес к себе. Она пришла к нему домой на ужин с выпивкой и недвусмысленно дала понять, что готова остаться на ночь. Но когда дело дошло до постели, Роган потерпел фиаско.

Через несколько недель после этого случая его вызвал к себе в кабинет непосредственный начальник. Он тоже был ветераном Второй мировой и почему-то вообразил, что пост надзирателя за тридцатью клерками, заполняющими карточки, говорит о его умственном превосходстве над этими людьми. Стараясь не обидеть Рогана, он сказал:

– Возможно, эта работа немного сложновата для вас на данный момент. Возможно, вам лучше переключиться на работу, связанную с небольшими физическими нагрузками. Ну, к примеру, управлять лифтом. Вы понимаете, о чем я?

Тот факт, что этот человек желал ему добра, почему-то показался Рогану особенно оскорбительным. Как ветеран, он имел право подать в суд за увольнение. Но офицер по работе с персоналом посоветовал не делать этого.

– Понимаете, мы всегда сможем доказать, что ваши умственные способности не соответствуют занимаемой должности, – сказал он Рогану. – Государственная гражданская служба передала нам материалы с вашими экзаменационными оценками, вам не хватает квалификации. Так что мой вам совет – обратитесь в госпиталь, пусть выдадут справку о недееспособности. Уволитесь, потом начнете получать пособие и, может даже, посещать вечернюю школу. Чтобы получить хоть какую-то профессию.

Роган был изумлен. Не выдержал и расхохотался. Очевидно, решил он, какая-то часть его документов затерялась и эти люди подумали, что при поступлении на работу он представил неверные сведения. Вот в чем штука, подумал он. Так и видел, как они сидят и улыбаются, глядя на него. Вообразили, что он подделал документы об образовании. Роган снова засмеялся и вышел из кабинета. А потом – и из здания, подальше от этой оскорбительной отупляющей работы, которую он был не в состоянии выполнять нормально. Он никогда больше не вернулся сюда, а где-то через месяц обнаружил в почтовом ящике уведомление об увольнении. Теперь приходилось жить лишь на инвалидное пособие, он получал эти деньги и прежде, но ни разу не снял со счета ни цента.