Десять кругов

– Какой номер твоего автобуса? – папа крутит головой, ставит чемодан и начинает деловито вглядываться в толпу. Он всегда старается организовать все самым наилучшим образом. И из-за этой его деловитости и обстоятельности у меня на секунду появляется ощущение, что я не бегу, я просто еду в путешествие, меня ждут приключения и открытия, берег теплого моря, маленький отель, пара занятных зарисовок в мой блог…

Но эмоциональный взлет сразу сменяется на эмоциональную пропасть. Что там ждет впереди, а что останется здесь?..

– Рассадка на свободные места, – говорит водитель. – Идите, смотрите, что осталось…

Мы пробираемся в душный салон. Мест уже совсем мало. Папа говорит:

– А вот интересно, как они сюда добрались? Комендантский час до шести, автобус на семь, сейчас половина, а уже все тут…

– Может, живут рядом? – сказала мама.

– Может, на такси ехали? – предполагает Пашка.

– А что, разве на такси в комендантский час можно? – резонно замечает папа.

Мой рюкзак и пакет с едой в дорогу ставят на пол, под сидения. Мы нашли два места рядом – для меня и Дарвина, но почти на самой галерке, предпоследний ряд. Места сразу за нами занимают последние пассажиры, входящие в салон – мать и дочь, девочка с рыжеволосой куклой.

Конец автобуса – только женщины с детьми. Я сразу прикидываю (вечная привычка молодых мам все время сравнивать своего ребенка с окружающими) – мой Дарвин самый маленький. В центре салона коалиция из женщин средних лет. Одна из них с собакой. Женщины сразу начинают знакомиться, выяснять, кто и куда едет. А впереди расселись старики. Те сидят тихо. Даже как будто не двигаясь. Не люди – скульптуры, вырезанные из дерева и вот так состарившиеся от ветров и дождей, подточенные короедами, подпаленные лесными пожарами. Но еще существующие. Еще живые.

В салоне есть несколько мужчин. Интересно, куда они едут? Как выедут? Или просто провожают стариков до границы?

Дарвин в возбуждении. Он любит автобусы. Потому поторапливает, спешит занять свое место у окна, по сто раз повторяющий:

– Апо! Апо! – это значит «автобус» на тарабарском.

Пока есть еще пара минут, Дарвин нехотя выходит обратно на улицу, отмахивается от объятий деда и поцелуев бабы, с любопытством заглядывает в открытое багажное отделение автобуса, смотрит на громадное колесо.

Мама, папа и Пашка стоят кучкой. В сотый раз повторяют прежние напутствия:

– Как только будет остановка где-то – ты пиши, где вы.

– Как границу переедешь, – советует Пашка, – ты не забудь тарифный план переключить, там у тебя будет немного интернета и мобильная связь.

– Ты, главное, не стесняйся, всем напоминай, что ты с ребенком, может, помогут чем.

– И если остановка – спроси, где вы, и нам пиши!

Я киваю. Чтоб опять не разреветься, иду в салон и с высоты большого туристического автобуса смотрю на моих маленьких, сбитых в кучку маму, папу и Пашку. Как они стоят нахохленно, сжимаясь от промозглого утреннего ветра, как крутят головами, что-то потихоньку говорят друг другу. Я фотографирую их через стекло и все же реву, реву…

И весь автобус тоже ревет. Когда заводятся двигатели, когда неспешно наша большая машина с людьми отъезжает от перрона, когда едет все дальше, дальше, дальше…

Девочка с рыжей куклой впадает в истерику:

– Папа, папа! – кричит она и пытается вырвать у мамы из рук телефон:

– Папа, я скучаю!

И весь автобус захлебывается слезами.

Первая воздушная тревога застигает нас еще в городе. По уже сложившейся традиции я достала из рюкзака маленькое одеялко Дарвина и накрыла им себя и сына. Ведь в тех, кто сидит под одеялом, ракеты никогда не попадают.

Так мы и ехали. И война не хотела нас отпускать. Мы въезжали в следующую область, отстаивая очередь из автомобилей на КПП и показывая людям с автоматами наши документы, а сирены орали и орали. И на телефон сыпались уведомления: «Объявлена тревога! Все в укрытие!» И пока мы стояли в очередь в туалет на станции в Тернополе, где-то рядом сообщали о взрывах.

Маленькая девочка с рыжей куклой все время плакала и спрашивала:

– Мама, это сирены?

– Нет, – поджимая губы говорила мама. – Тут уже нет сирен. Мы уже уехали, все будет хорошо.

Но девочка плакала. Плакала так, что ее рвало. Забывалась коротким сном и снова плакала, а потом ее снова рвало.

А Дарвин просто смотрел в окошко и иногда прятался под одеяло. Он не понимал, почему воют сирены и почему мы куда-то едем. Он просто радовался приключению.

На границу мы приехали, когда вечерело. После прохождения военного КПП (человек с автоматом дотошно смотрел документы у стариков, долго перебирал бумажки, которые дал мужчина, сопровождавший мать-инвалида, в конец салона, где сидели мамы с детьми, только бегло глянул и в протянутые синие книжечки не смотрел вовсе) нас выпустили в туалет.

Хмурые водители курили возле автобуса и довольно нехотя отвечали на вопросы:

– Долго будем стоять?

– Впереди много машин.

– А досмотр будет?

– На нашей границе – нет, а поляки сейчас досматривают.

– Нужно выходить?

– Да, все тогда выйдут, вещи нужно будет вынести и будет досмотр.

– Это долго?

– Когда как…

Мы сели обратно в автобус, двери закрылись и… больше не открывались около 11 часов. Мы стояли в очереди.

– Да выпустите хоть в туалет, столько стоим, у нас дети… – молил кто-то.

– Просто хоть дверь откройте, дышать нечем!

Никто не отвечал на мольбы:

– Это граница, тут нельзя!

И мы сидели. Ждали.

Нас спасло только то, что Дарвин тихо проспал почти все это время. Привычно проверяла под ним – сухо ли? Потом тоже забывалась коротким сном. В один из этих коротких моментов забытья мне снились мама, папа и Пашка, которые стояли у крыльца паспортного стола и махали мне рукой, улыбались. Во сне я думала, что это хорошо, значит, они сейчас получат паспорта и сядут на следующий автобус, приедут следом. А проснувшись, я забиралась под одеяло к Дарвину и слезно шмыгала носом. Я была одна… Без мамы, папы и Пашки. Теперь совсем одна.

11 часов на украинской границе, и вот – польская сторона. В душный салон с сонными и перепуганными людьми влетает тощий поляк в форме. Он похож на сторукого бога, так как совершенно непонятно, как можно было в одно мгновение собрать документы у всех людей, находящихся в автобусе. Но следом… следом в салон вошел Ангел и его явление, озаренное первыми лучами солнца, было особенно волнующим.