Между двух мужей

– Я хочу жить!!! – в третий раз сказала Капа, часто-часто потряхивая седыми буклями, высоко задирая головку и глядя на нас с отчаянным вызовом. – Хочу наконец ощутить себя женщиной – желанной, желанной женщиной, на которой хотят жениться, а с его стороны это так романтично: доказать мне свою любовь, пойти со мной в ЗАГС! Ведь это он, он сам сделал мне предложение! Милочка, дорогая, ну подумай сама: что я видела в жизни? Мой первый муж бросил меня с Борюсиком на руках, одну – ах, какая это была обида! Эти вечные ночные бдения у постели больного мальчика, а потом, когда он вырос, – этот постоянный контроль, я ведь так боялась, что Борюсик отобьется от рук! У меня не было поклонников – ты знаешь, я всю себя посвятила Борюсику, я не сделала карьеры, и что меня ждало бы в дальнейшем, если бы я не встретила Вадика?! Ведь это он принес в мою жизнь Любовь, и какая разница, каким образом это случилось и как все это выглядит со стороны? Он возносит меня до небес. Он говорит, что я – настоящая! Что я уже никогда не буду меняться, метаться, сравнивать его с другими, изменять, в конце концов! Что я отношусь к тем ярким личностям, на возраст которых обращаешь внимание в последнюю очередь…

Мы с тетей молча слушали.

– Впервые в жизни меня кто-то боготворит, – уже тише продолжала Капа, опуская глаза и нервно выдергивая из подола своего платья какие-то мелкие ниточки. – Впервые за столько лет кто-то находит красоту в моих руках, губах, глазах, кто-то смотрит на меня так, как будто хочет проглотить целиком – всю, всю! Я знаю – меня осудят, осудят безжалостно, будут обвинять во всем: в глупости, в нимфомании, но я не хочу рассуждать, не хочу думать, за что он меня любит, не хочу, не хочу, не хочу!!! Дорогая, я понимаю – единственное, чем можно отблагодарить его за мою весну, это обеспечить – хоть немного! – его будущее… Я сделала это, оформила какие-то бумаги… Но он тоже благодарит меня, да! Он пишет мой портрет. Он пишет его каждый день и говорит, что это будет его первая настоящая работа, что этот портрет – наше все… Я еще не видела портрет: Вадик запретил на него смотреть, пока он не закончит! Но здесь, в этой комнате, на этом самом месте, он раскладывает свой этюдник каждый вечер! И это – время моего триумфа!!!

Капа рухнула рядом с нами на диван и заплакала. Мутные от пудры слезные потеки исчезали в складках ее лица, вновь появлялись на подбородке, собирались в крупные капли и стекали в разрез ворота платья. Сейчас она казалась действительно очень старой.

Острая жалость к ней заставила меня промолчать и отвернуться.

* * *

А потом была свадьба.

…Невеста ждала. Она восседала в кресле под картинкой с глупым гусаром, в парадной шелковой блузке с пышными жабо и манжетами, и ее нервные пальчики, как всегда, что-то теребили – на этот раз крахмальную столовую салфетку. За ее спиной, ободряюще положив руку ей на плечо, спокойно стоял Вадик. Не могу судить, насколько смущала или забавляла жениха эта ситуация, но выглядел он подчеркнуто скромным. И только пробивающийся сквозь пушистый ворс ресниц лукавый блеск его лазоревых глаз заставлял гадать, так ли уж бесхитростно Вадиково немногословие.

Диван был отдан в распоряжение странной пары. На нем сидели молодая женщина лет тридцати семи – сорока и дама примерно Капиного возраста. В молодой с первого взгляда угадывалась Илона, сестра Вадика, – все то же медовое золото волос, гладкая шелковистость бровей и ресниц, тонкий нос и насмешливый взгляд. В ее кукольной красоте было что-то нереальное, фарфоровое, преувеличенное, почти пасторальное, хотя в то же время нельзя было не заметить, что она намного старше Вадика.

Очень странно смотрелась с нею рядом высокая, очень худая женщина с черным ежиком волос, остриженных, что называется, «под расческу».

Особенно впечатлял ее наряд: на плоской фигуре болталось нечто бесформенное, больше всего напоминавшее сшитый из мешковины балахон с бахромой по подолу. По талии хламида опоясывалась длинным цветастым кушаком. Дикий, я бы сказала, наряд для дамы, давно уже перешагнувшей через пору пенсионного возраста!

У женщины была очень маленькая голова, тощие руки и шея с выступающими ключицами, смуглая, покрытая частыми точками родинок кожа и черные сухие глаза. Поверх ее странного одеяния гроздьями висели и беспорядочно переплетались между собой бисерные нити, цепочки, связки бус и деревянных амулетов, которые при каждом движении хозяйки издавали шелесты, скрипы и негромкие дробные постукивания.

Незнакомка беспрерывно курила и стряхивала пепел куда попало, что заставляло Илону слегка морщиться и брезгливо отодвигаться, оберегая свой светлый брючный костюм. Но курильщица не обращала на нее никакого внимания.

– …и можете себе представить, мы познакомились на выставке авангардистов, – отрывисто говорила она очень низким голосом, заполнявшим абсолютно все пространство Капиной гостиной. – Его нельзя было не заметить, представьте, такой мажор в джемпере и галстуке – на нашей выставке! А я стою в такой шумной толпе, помните, как все тогда было? – драные джинсы, длинные волосы, фенечки… Вот. И представьте, я сама к нему подошла, первая! Он стоял возле моей скульптуры, представьте, это была «Радуга в ночи» – такое переплетение чувств и глины, сплошная экспрессия, – а вечером мы ушли вместе, я комнату тогда с мастерской снимала, и представьте, в тот день он и пальцем меня не тронул! Все время говорил, говорил, его прямо как прорвало, – все о живописи, представьте, он вообще-то работал инженером, но оказывается, тоже писал! Вот так все и началось, в конце концов в один прекрасный день он вскружил мне голову! Да так, что меня тошнило девять месяцев. А он все не решался – представляете, он старше был на двадцать лет, но Илона вот-вот должна была родиться, и это все решило, все…

– Мама, это все безумно интересно, – оборвала ее Илона, – но сюда нас привели отнюдь не твои покрытые пылью воспоминания.

– Да-да, Илоночка, не беспокойтесь, – поспешила сказать Капитолина, которая слушала свою («Свекровь? – вот глупость-то!» – промелькнуло в моей голове) с преувеличенным вниманием. – Я так рада познакомиться с вами и вашей мамой! Не беспокойтесь, девочка, я очень, очень люблю людей искусства – я и сама в некотором роде к ним принадлежу…

Илона пожала плечами, встала и подошла к окну, повернувшись к нам спиной, – в каждом ее движении сквозила уверенность в том, что она делает что-то очень красивое и значительное.

– Мы ждем Борю с Зиной, – пояснила нам Капа, – и Светочку тоже… а пока просто так… болтаем…

Она хотела еще что-то сказать, но тут эту короткую тишину насквозь прорезал резкий зуммер дверного звонка. Этот звук почему-то произвел на Капитолину парализующее действие: она конвульсивно вздохнула и прилепилась к спинке кресла, как будто наколотая на нее собственным страхом.

– Женечка, открой, – просипела она и махнула мне рукой со все так же зажатой в ней салфеткой. – Это Борюсик… и… и… Зина…

Как видно, Зины Капа боялась больше собственных сына и внучки.

Я усмехнулась про себя, шагнула за порог и загремела дверным замком. Собственно, дверь не понадобилось даже открывать – ее створка (вместе со мной) отлетела к стене, а через коридор кенгуриными скачками пронеслась Зинаида – я успела увидеть только ее спину, обтянутую старомодным летним плащом.

Толстый и, как всегда, какой-то снулый Борюсик несмело топотал сзади. Мешковатые штаны с отвисшим задом и скошенные внутрь каблуки старых ботинок делали его увядшую фигуру особенно жалкой. Можно было понять, что Капин сын мечтал оказаться где угодно, только не здесь – пусть даже в своем рабочем кабинете педиатра, среди сопливых носов и младенческих опрелостей. Замыкала шествие их дочка Светочка: пухлое тринадцатилетнее создание с прыщавым лбом и немного косолапой папиной походкой.

– Так… значит… ВСЕ-ТАКИ??! – прошипела Зинаида. Она остановилась посреди комнаты и обвела всех нас таким взглядом, от которого более мелкие млекопитающие сразу попадали бы замертво.

– Что? – пискнула Капа и от страха дернула ножкой. – Здравствуй, Зиночка, здравствуй, сыночек… Светочка…

– Вы все-таки ПОЖЕНИЛИСЬ?!

– Но, Зиночка…

– Что ж!..

Зина сорвала с себя плащ – нас обдало соленым потным духом – и с размаху плюхнулась на свободное кресло. Со своего места я видела ее затылок, увенчанный неопрятной рогулькой взмокших у шеи черных с ранней проседью волос. На ее шее и висках виднелись блестящие, прочерченные крупными каплями пота дорожки.

Борюсик пристроился за спиной у супруги и индифферентно уставился в потолок. Дочка Светочка независимо подперла стенку своей круглой попкой.

Возникла пауза, напоенная такой ненавистью, что ее можно было добывать в этой комнате промышленным способом.

– Как бы там ни было, а мы собрались здесь для того, чтобы принести вам свои поздравления, – бодренько сказала тетя Мила, поднялась и звонко чмокнула в щеку Капитолину.

– Да, братец, и я тебя поздравляю, – рассеянно сказала Илона, не оборачиваясь.

– Милые мои, самое главное – то, что вы близки по духу, – прогудела мать жениха под аккомпанемент треска своей бижутерии. – Ваш союз – торжество разума и единения душ, а плоть, поверьте мне, она вторична…

– Ах ты, сучка!!!…

Раиса вздрогнула и отпрянула от Зинаиды, которая уже поднялась со своего места и, уперев руки в бока, нависала над нею. Еще секунда – и Зина просто откусила бы матери жениха ее стриженую голову, но тут снова вмешалась тетя Мила.

Она громко стукнула в ладоши:

– Все-все-все! Разговоры закончились, давайте пить, есть и веселиться – у нас свадьба! Первый тост – за счастье молодых! Мужчины, – она оглянулась на молчавшего Борюсика, – разливайте шампанское! Женщины, усаживайтесь, усаживайтесь, давайте – все к столу, к столу…

Тетушка завертелась, засуетилась, завелась, застрекотала сыпучей скороговоркой – и в конце концов все мы, сами того не заметив, оказались рассаженными за большим, сверкавшим антикварной Капиной посудой столом. В бокалах кипело шампанское. Розовые куски семги, языка и других яств исходили слезами, салаты ссыпались в тарелки – и я лишний раз убедилась в том, что возможность хорошо пожрать на халяву примирила бы на время даже бен Ладена и американского президента.

Между нами бесшумно сновала коренастая крепенькая девчушка в синем форменном платье. Как объяснила Капа, это была Лида – официантка из ближайшего ресторана. За умеренную плату Лида подрядилась взять на себя обслуживание Капиных гостей.

Немного отмякшая после своего ступора Капитолина отпивала шампанское мелкими глоточками и часто облизывала губы. Некоторое время тишину нарушал только скрип индюшачьих костей на зубах гостей.

– Знаете, Раечка, – начала Капа и повернулась к Вадиковой матери с бокалом в маленькой лапке, – мне так приятно, что вы не стали осуждать нас… У вас с Вадиком такое взаимопонимание – такое, такое! – это редкость сегодня! Он говорил мне, что вы все поймете, но я так страшилась нашей с вами встречи, так волновалась, места себе не находила – просто как девочка…

– Напрасно, напрасно, – прогудела Раиса. – Своих детей я воспитывала по японской системе: ничего им не запрещала. Ребенок должен сам найти то место, в котором он почувствует себя полностью гармонично. Главное – не мешать! Тем более что Вадик рос очень талантливым мальчиком! Просто он все время в поиске, и здесь для матери главное – не мешать. Он должен сам, самостоятельно, отобрать для себя все нужное. В том числе и людей, с которыми ему комфортно, чтобы начать творить. А творчество…

– Чушь собачья! – отрезала Зинаида. – Не хочешь детей воспитывать по-человечески – не рожай и не позорься! А если обзавелась дитем – рости его как следует, без всяких там ваших япошских технологий, ясно? Чтобы он потом тебе мог в ножки поклониться за все заботы! Это нынче редкость. Есть такие матери, которые о сыновьях-то и внучках в последнюю очередь думают. Потому что им вдруг замуж приспичило!

– Зиночка, деточка моя родная, ну зачем же ты меня обижаешь, – робко встряла Капитолина. – Сама подумай: разве я не заботилась о Борюсике? Боже мой, да я неделями глаз не смыкала! Борюсику всего шесть лет было, когда мы остались с ним вдвоем. Это ужасный год был, мальчик все время болел, то одно, то другое – грипп, корь, сальмонеллез, а потом он как-то подцепил от одноклассника свинку… Мальчик чуть не умер тогда! Лежал, помню, вот на этом диванчике, такой безучастный, мокрый, горячий – а лицо раздувшееся, глаза, как щелочки; наклонюсь я над ним – он весь жаром пышет, меня почти не слышит, как же я боялась за него, господи!.. И эти мои вечные гастроли, я ведь звонила ему из каждого города; а подарки? Когда он попросил мопед, я продала свои лучшие сережки…

– Не помню, чтобы я уж так часто болел, – негромко и как-то растерянно пробормотал Борюсик, поднимая на нас водянистые глаза с набрякшими веками. Он крайне неаккуратно ел и сейчас уже сидел, весь обсыпанный крошками и сахарной пудрой. – Свинка – это вообще редкое сейчас заболевание, уж поверьте педиатру, а мопед я скоро забросил…

– Я всегда старалась быстро поставить тебя на ноги, вот ты и не помнишь о своих болячках, – отмахнулась Капа. – А сейчас ты вырос, ты, слава богу, взрослый, семейный человек, и поэтому я, мне кажется, могу позволить себе…

– Давайте сменим тему! – Я жестом попросила официантку наполнить бокалы. – И чтобы покончить с этими выяснениями отношений, нужно просто всем дружно выпить под торжественный тост. И конечно, это будет тост за счастье молодых!

Зинаида демонстративно отставила от себя фужер. Борюсик тряхнул головой, как будто отгоняя какую-то неприятную мысль, и последовал примеру остальных, уже потянувшихся к новобрачным со своими бокалами. Раздался переливчатый звон, мы дружно выпили. Капа метнулась к магнитофону, стоявшему на этажерке, и полилась бодрая музыка. Все застучали стульями, по комнате пошло движение – Борюсик, разминая в пальцах сигарету, направился в кухню, Раиса, не обращая ни на кого внимания, раскинула руки в танце, дочка Светочка потянулась через стол к вазочке с бананами, Илона листала какой-то женский журнал… слава богу, напряжение наконец спало.

Вадик, который до сих пор не проронил «на публику» ни слова, обеими руками нежно обхватил лицо покрасневшей женушки: