Черная вдова. Выстрел в горячее сердце

– Женя, пожалуйста, не надо, – попросила Коваль, уткнувшись лицом ему в шею. – Мне неприятно это слушать.

– А что, киска, влюбилась?

– Чушь не пори – влюбилась! – фыркнула она, слегка укусив его, и Хохол вздрогнул. – Иди давай, топи свою баню, а то уж ночь скоро.

Марина встала с его колен и пошла в дом, а Женька направился к сараю за дровами. Ее почему-то абсолютно не интересовало, чей это дом, живет ли здесь кто-то – она привыкла не грузить себя ненужными подробностями. И дом-то толком ни разу не осмотрела – зачем? Ей было достаточно того, что Женька чувствует себя здесь хозяином, и самой тоже вполне комфортно. Но почему-то именно сегодня Марина захотела все-таки узнать, кому же на самом деле принадлежит домик. И об этом заговорила уже в бане, лежа на полке и вдыхая странный аромат, исходивший от веников, заваренных в тазу.

– Жень, а чей это дом?

– Мой, – спокойно отозвался возившийся с печкой Хохол.

– Ага? – не поверила Коваль, переворачиваясь на бок и глядя на него. – Врешь, поди?

– Зачем? Это мой дом, тут бабка моя живет.

– Что-то я ее не заметила…

– Так ее и нет сейчас, – засмеялся он, подбрасывая в печку еще полено. – У тетки моей гостит, тут километров сорок до соседней деревни. Я, когда началось все, сразу подумал, что сюда тебя привезу, ну, и бабку отправил, чтоб никто не мешал нам с тобой. Ей уж восемьдесят пять, но она еще пятерых молодых заболтает. Не хотел я, чтоб она к тебе с расспросами приставала – кто, да что, да как… «Женечка, внучек, жениться тебе надо, деток рожать!» – передразнил он, и Марина засмеялась. – Что хохочешь? Так и есть – все достает меня, останешься, говорит, один-одинешенек, как я помру, даже родного человека не будет.

– А тетка?

– А чего тетка? У нее своя семья, и потом, ты ж понимаешь – кому нужен такой родственничек, как я?

– Мне. – Она потянулась всем телом и пожаловалась: – Жарко, ужас просто! Зачем натопил так сильно?

– А париться как? – возразил Женька, берясь за веник. – Ну, держись – это тебе не сауна твоя модная, это настоящая русская баня.

Выйти из этого ада на своих ногах Марина не смогла – Хохол так уделал ее веником, что она не чувствовала собственного тела, оно стало ватным, невесомым. Он принес ее в дом, уложил на кровать и пошел париться сам, а Марина мгновенно уснула, едва голова коснулась подушки. Ей приснился Хохол, каким он мог быть, наверное, в детстве – темноволосый, с упрямым выражением лица, со сведенными к переносице бровями. Марине почему-то было смешно от этого видения, и она проснулась от собственного смеха, вздрогнув при виде сидящего напротив на стуле Женьки.

– Фу, черт, напугал!

– Ты так смеялась, киска, как будто клоуна увидела.

– Представляешь, мне ты приснился, маленький… – Марина улыбнулась и посмотрела на него, чуть прищурив глаза.

– Ну, понятно тогда – что может быть смешнее Жеки Хохла?

– Бестолковый ты. Иди ко мне. – Она откинула одеяло, под которым лежала, и похлопала рукой по постели. – Я соскучилась…

Хохол сбросил полотенце и лег к ней, пахнущий березовым веником, свежий и почему-то вдруг такой желанный, что Марина непроизвольно застонала, закусив губу.

– Ты что, киска?

– Я тебя хочу, Женька… так хочу, что сейчас с ума сойду, – призналась она, ложась на него сверху. – Поцелуй меня.

Уговаривать его никогда не приходилось, и потом – здоровый мужик целый месяц был вынужден только смотреть и облизываться, и сейчас дорвался до желаемого…

К сожалению, кровати оказалось не под силу вынести то, что он делал с Мариной, и старая деревянная конструкция со страшным треском развалилась под ними.

– Ну, песец бабкиному ложу! – констатировал Женька, помогая Коваль подняться.

Посмотрев друг на друга и на рухнувшую кровать, они вдруг разразились таким хохотом, что их слышали, наверное, на другом конце поселка. Женька поднял Коваль на руки и закружил по комнате, подбрасывая вверх:

– Что, допрыгалась? Даже койка не вынесла твоих приколов!

– Или, может, твоих? – смеясь, спросила Марина, ухватившись за его шею. – Хватит швырять меня, голова кружится.

Женькины руки гладили ее, и Марина улетала, закрыв глаза. Она никогда и не подозревала, что он может одновременно быть жестким и нежным, то едва прикасаться, а то оставлять синяки, которые сам же потом покаянно целовал и клялся, что больше никогда, ни за что…

…Они лежали на матрасе, брошенном на пол, обнявшись, и целовались.

– Кисулька, понравилось тебе? – хрипло спросил Женька, поглаживая Марину по животу пальцами.

– Ты форменный убивец! – пошутила она, прижав его руку к губам. – Как есть – душегуб! Но я от тебя в восторге…

– Моя ты девочка! – засмеялся он. – Чего ты хочешь сейчас, проси – все сделаю!

– Найди того, кто Егора убил, – тихо и жестко сказала Коваль, ожидавшая этого вопроса долгие месяцы.

– Ну, ты и сука, Наковальня! – не поверил своим ушам Женька, поднимаясь на локте и с удивлением глядя ей в лицо. – Так ты только для этого чудишь здесь в койке? Чтобы я потек и начал киллера искать? Зачем трудилась так, могла бы просто приказать – я не ослушался бы.

– Женя, ты неправ. Это совсем разные вещи, я не трахаюсь в обмен на что-то и не делаю того, что мне противно, ты ведь знаешь. Но ты спросил, чего я хочу, – я сказала.

Он встал с матраса, взял сигарету и открыл окно настежь, затягиваясь глубоко и часто. Щелчком выбросив окурок во двор, Женька повернулся и зло сказал:

– Я это сделаю. Но больше не хочу слышать упоминаний о твоем мажоре, ты поняла? Все, хватит уже – нет его больше, умер он. А я живой, даже если тебе это не нравится, и, пока ты со мной, ты моя.

– Это что сейчас было – декларация независимости Гондураса? – спокойно спросила Марина, сев на матрасе и дотягиваясь до стола, на котором стоял стакан с водой. – Опять забылся, да, Хохол? Ты кому диктуешь? Мне? Мне?!

Он дернулся так, словно схватился за оголенный провод, выскочил из комнаты, шарахнув дверью. Ну, ясно – сейчас нажрется и спать не придет.

Как в воду глядела – Хохол напился до полного изумления, открыл дверку машины и всю ночь пел одну-единственную песню:

«… я тебя люблю за то, что я люблю тебя,
Я тебя люблю за то, что ты не любишь меня,
Я тебя убью, как только я убью тебя…»

– и так всю ночь, мешая спать Марине и измучившись от бессонницы и похмелья.

Она терпела этот маразм, сцепив зубы, считала про себя баранов и овец, пытаясь уснуть, но тщетно – голос настойчиво звучал в мозгу. Естественно, и без Марининой любимой песни «Вольно!» не обошлось – ее Женька выл уже под утро, когда совсем рассвело, да так, что ему вторили собаки, обладавшие менее крепкими, чем у Коваль, нервами.

Сон сморил его только часам к семи, когда нормальные люди встали. Марина добрела до кухни, обнаружила, что кофе остался только растворимый, выматерилась по этому поводу, но выбора-то не было, пришлось пить эту пыль. Совершенно невменяемый Хохол спал в машине, разложив сиденья и накрывшись какой-то дерюжкой, перегарищем несло метров за пять.