Черная вдова. Вендетта по-русски

– Даша, а вас не коробит вот это – хозяин? – полюбопытствовала няня, водя пальцем по краю чашки. – Особенно если учесть, что хозяин едва школу окончил, весь в наколках и говорит на арго?

Даша могла вынести что угодно, но не пренебрежение к кому-то из живущих здесь. Она не делала разницы между хозяевами и охраной, относилась одинаково хорошо и к покойному Егору Сергеевичу, у которого начинала работать, и к появившейся здесь чуть позже красавице Марине, и к ее любовнику Женьке, и даже к новому охраннику на воротах. А Хохол в последнее время вообще казался ей святым – то, как он относился к маленькому Егорке, сильно возвысило его в Дашиных глазах, да и вообще – она видела, как непросто ему давалась жизнь с Мариной и без нее.

– Вот что, Наташа, – начала она. – Я не люблю ругаться и спорить, уж такой я человек, но вот про Женьку вам так скажу – не троньте его! Он умнее многих образованных и порядочнее многих несидевших, вот так! Вы ничего не знаете ни о нем, ни о его жизни, ни об этом доме вообще, так что не вам судить. А я тут очень давно, всякое повидала – и меня не коробит ничего из происходящего. Если вам невмоготу – чего ж не уволитесь? Я скажу – потому что таких денег вам не заплатят нигде, и ребенок просто золото, и развозят вас на машине туда-сюда, и мать вашу Марина Викторовна, когда жива была, в больницу хорошую устроила. Что – не так? – Даша была вне себя от негодования, лицо раскраснелось, глаза сверкали, и няне стало немного не по себе. – И молчите вы сейчас потому, что я правду говорю.

Даша резко отодвинула от себя чашку и, встав из-за стола, кинулась к раковине и открыла воду. Она принялась мыть посуду, а няня, наскоро допив чай, попрощалась и вышла.

Даша удивилась сама себе – ее никто и никогда не заподозрил бы в таких проявлениях чувств, она всегда была ровной и улыбчивой, а тут вдруг так взвинтилась от вполне простого вопроса. Но и спустить спесивой Наталье подобные разговоры она тоже не хотела и не могла. Любое слово, не так сказанное в адрес Женьки, она воспринимала как личное оскорбление.

Перемыв посуду, Даша решила пойти к Егорке и дать Гене возможность спуститься в кухню и перекусить.

Мальчик возился на ковре с машинками, а Гена, сидя рядом, то и дело подсовывал под колеса автомобильчиков то кубик от конструктора, то карандаш. Егорка сердился, отбрасывал препятствие и снова катил машинку.

– Егорушка, пусть дядя Гена пойдет поест, а мы с тобой поиграем, ладно? – Даша села на пол, и Егор пополз к ней, сразу запуская руку в карман ее фартука, где обычно лежала конфета. – Ну, нашел? – улыбнулась домработница, когда конфета перекочевала из кармана в рот Егорки. – Иди, Гена, там все на столе.

– Спасибо, Даша, я быстро. – Охранник поднялся и ушел вниз, а Даша притянула к себе мальчика, усадила на колени и обняла, уткнувшись лицом в темноволосую макушку:

– Родной ты мой… опять сиротой остался…

Егор притих, словно понимал, о чем говорит домработница, прижался к ней и засопел носом. Даша гладила его по спинке, а сама украдкой всхлипывала, отчаянно жалея мальчика, снова оставшегося без матери, на этот раз – приемной.

Хохол успел как раз к закрытию, Мышка спустилась вниз и пообещала вахтеру, что ее родственник покинет здание больницы не позднее девяти часов. В лифте она взяла Хохла за руку и прошептала:

– Расслабься, ты так нервничаешь, что это хорошо заметно. А Маринка всегда на эмоции чуткая была, не расстраивай ее.

Хохол передернул плечами, стараясь сбросить напряжение и успокоиться. Но сознание того, что сейчас он увидит свою девочку, свою любимую, совершенно беспомощную, безмолвную, не давало ему сделать этого.

Толкнув дверь, они вошли в палату, и Хохол сразу снял парик и отклеил усы, чтобы не пугать Марину своим видом. Он обошел кровать и сел так, чтобы попасть в поле ее зрения:

– Привет, котенок… узнала?

Синие глаза выразили какую-то эмоцию, не то радость, не то удивление, и сразу потухли, сделались равнодушными и пустыми. Хохол осторожно взял похудевшую руку, прижался губами к холодной коже:

– Замерзла, маленькая моя? Совсем холодные руки…

– Женя, я пойду в холл, посижу с книжкой, – подала голос Мышка. – Не буду мешать…

Он только отмахнулся, как от назойливой мухи, а сам все дышал на Маринины руки, пытаясь согреть. Мышка тихонько вышла, плотно закрыв дверь, а Женька сбросил пиджак, поправил одеяло, дотянув его до Марининого подбородка, размотал бинты на лице и коснулся ее щеки пальцами:

– Котенок мой… улыбнись мне, я так давно не видел, как ты улыбаешься…

Марина перевела на него глаза, и взгляд вдруг сделался каким-то злым, чужим. Хохол отпрянул – лицо Коваль стало почти уродливым.

– Мариша, котенок… что с тобой? Что я не так сделал? – Он наклонился и поцеловал ее в губы, почувствовав, как они дрогнули и зашевелились. – Я тебя обидел?

Он целовал ее все настойчивее, взял ее лицо в ладони, сбив белую косынку с обритой головы, коснулся губами едва пробившегося темно-русого ежика волос:

– Родная моя, как же я соскучился по тебе… Я устал жить один, устал просыпаться один, без тебя… Дома так пусто, котенок, так пусто…

Она вдруг прерывисто вздохнула, и Хохол обрадовался этому так, словно произошло что-то из ряда вон выходящее:

– Маленькая моя, ты только не расстраивайся, у нас все хорошо, просто… мне без тебя невыносимо. Мы не расставались так надолго уже давно, и я никак не могу привыкнуть. Но совсем скоро мы опять будем вместе, втроем, ты, я и Егорка. Я заберу тебя отсюда, буду на руках носить, помнишь, как тогда?

Он опять взял ее руку и стал гладить ею себя по лицу. Неожиданно Марина сжала пальцы, и длинные ногти впились в его щеку. Хохол скривился от боли, но руку не убрал, просто посмотрел ей в глаза. Хватка ослабла, узкая холодная ладонь легла на то место, где остались яркие царапины.

– Мне не больно, котенок… раздери хоть всю морду – только вернись ко мне, будь такой, как раньше… – Он прижал ее руку к лицу, и Марина не пыталась убрать ее, лежала и смотрела на него, а в углах глаз копились слезы. – Не плачь, не надо. – Хохол прилег рядом, прижался к ее похудевшему телу и осторожно обнял за талию. – Вот так… полежим с тобой, пока Мышка не вернулась.

Марина опять вздохнула, и Хохол теснее прижал ее к себе, уткнувшись лицом ей в шею над ключицей. Он вдыхал запах ее кожи и злился, что родной аромат перебивается резким больничным. Если бы мог, он забрал бы ее домой, немедленно, чтобы она была рядом, пусть даже такая, как сейчас. Он согласен был на все – носить ее на руках остаток жизни, ухаживать за ней, кормить с ложечки – да что угодно, только чтобы видеть каждый день, а не так, урывками, тайком, нацепив дурацкий парик, усы и очки. И пусть даже она никогда не стала бы прежней – только чтобы рядом…

Марина согрелась под его руками, пошевелилась, и Хохол, приподнявшись на локте, взглянул в ее лицо – она улыбалась, причем не плавающей улыбкой ничего не понимающего человека, а так, как умела только она… Женька почувствовал, как защипало в носу, а глаза стали влажными. Он даже не постарался скрыть это от нее, все смотрел и смотрел до тех пор, пока ее лицо не начало расплываться от слез, замутивших его глаза и покатившихся по щекам. А Коваль продолжала улыбаться, глядя на любовника распахнутыми глазами…

…Заметив на щеке вернувшегося откуда-то поздно вечером Хохла длинные царапины, Даша ощутила прилив раздражения и даже какой-то ненависти. Вот они, мужики… Недолго горевал Женечка, нашел уже себе утешительницу – ишь, как морду-то расписала… И все, что говорил и делал Хохол до сегодняшнего момента, почему-то перестало казаться Даше замечательным.

– Кобелина блудливый, – пробормотала она, отправляясь к себе в комнату.

– Ты чего, Даша? – Куривший на крыльце Женька тронул ее за плечо, но она дернулась в сторону:

– Ничего! Спать я пошла.

– Ну, иди… – растерянно протянул он, не понимая причины таких перепадов настроения.

И только потом, принимая душ и случайно увидев в зеркале расцарапанное Мариниными ногтями лицо, Женька понял, почему так вспылила спокойная обычно домработница.

– Эх, Дашка, знала бы ты, кто меня… – улыбнулся он, прикасаясь к красным полосам пальцем.

Три года спустя, Англия

Серое хмурое утро пробивалось в чуть приоткрытое окно спальни на втором этаже. По подоконнику барабанил мелкий дождь, уже отмывший за ночь и булыжную улочку, и первые мелкие листочки на аккуратно постриженных деревцах. В воздухе витал запах сырости. Именно сырости, а не свежести, как обычно бывает после дождя. Или это просто казалось?

– Зачем встала в такую рань? – удивился вернувшийся с пробежки Хохол, застав ее стоящей перед окном в спальне в шелковом халате и с сигаретой в пальцах.

– Не спится, – Марина сделала глубокую затяжку, выпустила дым красивым облачком. – Там как? – она кивнула за окно, и Хохол прижался к ней сзади, обнял холодными руками. – Сдурел?! Ты весь потный!

– И что?

– В душ вали, вот что!

– С удовольствием! – Он подхватил ее на руки и понес в ванную, встал в душевую кабину и включил воду свободной рукой.

Когда Марина совсем вымокла, Женька поставил ее на ноги, стянул халат и рубашку, разделся сам и снова притянул Коваль к себе, беря с полки губку и гель.

– Вот так… ну-ка… – Хохол повернул ее к себе спиной, скользнул руками вверх от талии, обхватил грудь и простонал на ухо: – Все, котенок…

– О, не трудись. Я соглашусь добровольно! – фыркнула Марина, поворачиваясь и закидывая одну ногу ему на бедро. – Ну, кого ждем?

Дальше можно было ничего не говорить…

…Завернув Марину в полотенце, Хохол уложил ее в спальне на постель, а сам пошел варить кофе, попутно заглянув к Егору, который еще спал – было только восемь утра, выходной, в школу не надо. С чашкой кофе на подносе он вернулся наверх, опустил ношу на тумбочку и прилег рядом с Коваль.