Унесенные ветром. Том 2

– Нет! – сказал он. – Прекрати. Не надо. Если ты сделаешь что-нибудь, я возьму тебя прямо здесь, сейчас.

Она улыбнулась сверкающей жаркой улыбкой: она помнила только его губы, и ей не было дела до места или неподходящего момента – ни до чего на свете.

Он резко встряхнул ее. Он тряс ее так, что волосы высыпались из прически и упали на плечи, тряс так, словно его обуял дикий гнев на нее – и на себя самого.

– Не бывать этому! – рявкнул он. – Твердо тебе говорю: этому не бывать!

Ей показалось, что, тряхни он еще хоть раз, у нее голова оторвется от шеи. Она ослепла и оглохла: волосы закрыли ей глаза, а то, как он себя повел, подействовало точно шок. Она вырвалась и уставилась на него. На лбу у него выступила испарина, руки сжимались и разжимались, до боли впиваясь ногтями в ладони. Он смотрел на нее в упор, пронизывающим взглядом.

– Это все моя вина, ты ни при чем, и больше этого не повторится, потому что я забираю Мелани с ребенком и уезжаю.

– Ты уезжаешь? – вскрикнула она, как подранок. – О нет!

– Да, Богом клянусь! По-твоему, я останусь здесь после этого? Ведь такое может случиться опять…

– Нет, Эшли, ты не можешь уехать. Да и зачем тебе? Ты любишь меня…

– Хочешь, чтобы я это сказал? Хорошо, я скажу. Я люблю тебя. – И вдруг он навис над ней, навалился с какой-то первобытной жестокостью, отчего она съежилась и вжалась в забор. – Я люблю тебя, твою храбрость и твое упрямство, твой огонь и твою абсолютную безжалостность. Сильно ли я тебя люблю? Так сильно, что еще минуту назад готов был надругаться над гостеприимством, осквернить дом, приютивший меня и мою семью, я забыл о жене, лучше которой нет на свете, – я мог взять тебя прямо тут, в грязи, как…

Она боролась с хаосом мыслей, а в сердце разливалась холодная боль, как будто его пронзили ледяной иголкой. Она проговорила медленно, подыскивая слова и запинаясь:

– Если ты это чувствовал и не взял меня – значит, ты меня не любишь.

– Никогда мне не добиться, чтобы ты меня поняла.

Повисло молчание; они смотрели друг на друга. Потом Скарлетт очнулась – как будто вернулась из долгого путешествия; она вздрогнула и увидела, что на дворе зима, поля лежат голые, в колючей стерне, а сама она ужасно замерзла. Увидела она и то, что к Эшли вернулся его прежний отчужденно-одинокий вид, так хорошо ей знакомый, только теперь еще и страшно холодный и колючий – от боли и раскаяния.

Ей бы повернуться и уйти от него, уйти в дом, поискать норку, чтоб спрятаться и отсидеться. Но она слишком устала и не могла двинуться с места. Даже речь давалась с трудом и была утомительна.

– Ничего не осталось, – уронила она наконец. – Для меня – ничего. Некого любить. Не за что бороться. Ты уходишь, и «Тара» пропадает.

Он долго смотрел на нее, потом наклонился и поднял с земли комочек красной глины.

– Нет, кое-что осталось, – сказал он, и тень прежней улыбки мелькнула на лице – призрак насмешки над собой и над ней. – И это ты любишь больше, чем меня, хотя можешь и не понимать этого. У тебя все еще есть «Тара».

Он взял ее вялую руку, втиснул в ладонь комок глины и собрал в кучку ее пальцы. Сейчас в его руках уже не было лихорадочной дрожи – в ее, впрочем, тоже. С минуту она бессмысленно смотрела на красный грунт в кулачке. Потом взглянула на Эшли и смутно начала осознавать, какой это цельный человек – его душу не раздвоить ее страстным рукам, она вообще ничьим рукам неподвластна.

Он не бросит Мелани, хоть убей. Если даже он будет гореть по Скарлетт до конца своих дней, он все равно никогда не притронется к ней и ей не позволит нарушить дистанцию. Ей больше никогда не пробиться сквозь его доспехи. Закон гостеприимства, преданность, честь – это всего лишь слова, но они значат для него больше, чем она.

Глина холодила руку, и Скарлетт вновь поглядела на нее.

– Да, – сказала она. – Это у меня еще есть.

Сказала и сказала. Просто слова, они ничего не значат.

И глина – просто красная глина. Но, непрошенная, явилась мысль о целом море этой красной земли, окружающей «Тару», и как она дорога ей; как тяжело ей пришлось бороться, чтобы возродить эту землю, и какую трудную битву ей предстоит выдержать – если она хочет сохранить ее и впредь. Она еще раз посмотрела на Эшли и удивилась: куда девался горячий поток чувства. Она могла думать, но не испытывала никаких чувств – ни к нему, ни к «Таре». Она была как выжатый и высушенный лимон – ничего внутри.

– Тебе нет нужды куда-то ехать, – четко выговорила она. – Я не хочу, чтобы вы все голодали только из-за того, что я бросилась тебе на шею. Больше этого не случится.

Она повернулась и пошла к дому напрямик, через неровное поле, пытаясь одной рукой скрутить волосы в пучок на затылке. Эшли смотрел ей вслед и вдруг заметил, как она распрямила на ходу свои худенькие плечи. Этот жест дошел до самого сердца и тронул сильнее, чем все слова, которыми она хотела его убедить.

Глава 32

Поднимаясь на парадное крыльцо, она все еще сжимала шарик красной глины. Она специально не пошла через заднее крыльцо, потому что острый глаз Мамми никак не пропустил бы, что она страшно чем-то расстроена. Скарлетт не хотела видеть Мамми, вообще никого не хотела видеть. Встретить кого-то, разговаривать о чем-то – нет, это было бы невыносимо. Сейчас ей не было стыдно, она не испытывала разочарования или горечи, только слабость в коленях и огромную пустоту в сердце. Скарлетт сжимала глину так крепко, что она просочилась сквозь стиснутые пальцы, и твердила на манер попугая:

– Это у меня еще есть. Да, это у меня еще есть.

А больше ничего и не было, ничего, кроме этой красной земли, той самой земли, которую каких-то пять минут назад она хотела отшвырнуть, как истертый носовой платок. Теперь же это опять было дорого ей, и она тупо удивлялась, что за безумие овладело ею, если она воспринимала это так легкомысленно. Уступи ей Эшли, она без оглядки убежала бы с ним на край света, оставила бы без сожалений семью, друзей. Но даже в нынешней своей опустошенности она понимала, что сердце ее разрывалось бы, покидая эти родные красные холмы, и длинные, размытые дождями овраги, и высокие сумрачные сосны. До самого смертного часа она возвращалась бы к ним жадными мыслями. На месте выкорчеванной «Тары» в ее душе оставалась бы пустота, и даже Эшли не смог бы заполнить ее собою. Какой он все-таки мудрый, Эшли, и как хорошо ее знает! Всего-то и нужно было вложить комок влажной земли ей в руку, чтобы привести ее в чувство.

Она была уже в холле и собиралась закрыть за собой дверь, но услышала стук копыт на аллее и выглянула узнать, кого это несет. Гости сейчас – это уж чересчур. Надо будет поскорей уйти к себе и отговориться головной болью.

Но когда коляска подъехала ближе, побегу воспрепятствовало изумление. Коляска была новая, сверкающая лаком, и упряжь тоже была новая, с отполированными до слепящего блеска медными бляшками. Чужие, конечно. Никто из знакомых не имел денег на такой великолепный выезд.

Она стояла в дверях, наблюдая; противный сквозняк хлопал по лодыжкам тяжелыми, отсыревшими юбками. Коляска остановилась перед домом, и появился Джонас Уилкерсон. Скарлетт так была удивлена при виде их бывшего надсмотрщика, прикатившего столь эффектно, что в первый момент не могла поверить своим глазам. И пальто превосходное! Уилл говорил ей, что Джонас приобрел лоск вполне процветающего человека – с тех пор, как получил место в Бюро освобожденных. Заколачивает кучу денег, сказал Уилл. Мошенничает и с ниггерами, и с правительством, конфискует хлопок и клянется, что это хлопок правительства Конфедерации. Конечно, честным путем в наши дни к таким деньжищам не подберешься.

А вот и он, во всей красе, выходит из коляски и высаживает женщину, с головы до ног одетую с иголочки. Скарлетт хватило одного беглого взгляда, чтобы понять: одежда яркая до вульгарности, но тем не менее глаза продолжали жадно изучать все детали экипировки. Сколько уж времени прошло, как она вообще видела новую, модную одежду. Так! Значит, кринолины в этом году стали гораздо меньше, отметила она, обследуя красное платье из теплой шотландки. И насколько можно разглядеть под черным бархатным пальто – коротенький жакетик. Очень коротенький. А какая пикантная шляпка! Чепцы и капоры, должно быть, вышли из моды, потому что здесь даже не шляпка, а до смешного маленькая, плоская финтифлюшка из красного бархата, посаженная на макушку. Просто блин! Ленты завязываются не под подбородком, как у капора, а сзади, под массивным пучком кудрей, спадающих из-под шляпки, и кудри эти – не могла не заметить Скарлетт – не соответствовали волосам женщины ни цветом, ни фактурой.

Когда женщина ступила на землю и посмотрела в сторону дома, Скарлетт увидела кроличье личико, густо обсыпанное белой пудрой, и поняла, что оно ей знакомо.

– Как! Да это же Эмми Слэттери! – воскликнула она, от удивления заговорив вслух.

– Да, мэм, это я, – сказала Эмми, тряхнула головой, улыбнулась, ища расположения хозяйки, и направилась к ступеням крыльца.

Эмми Слэттери! Грязная, нечесаная распустеха! Мама крестила ее незаконнорожденного ребенка, а она заразила Эллен тифом и погубила ее! И эта разодетая потаскушка, этот мерзкий кусок белой швали поднимается по ступеням «Тары», задрав нос и скалясь так, словно она тут и родилась! И только Скарлетт подумала об Эллен, как пустоту в душе мгновенно заполнила убийственная ярость, такая мощная, что ее затрясло, как в лихорадке.

– А ну, прочь от дверей, ты, подзаборная дрянь! – закричала Скарлетт. – Убирайся с этой земли! Вон отсюда!

У Эмми отвалилась челюсть. Она метнула взглядом в Джонаса, подходившего к ней, нахмурив брови. Он был в гневе, но силился соблюсти приличия и выглядеть почтенно.

– Вы не должны говорить в таком тоне с моей женой, – заявил он.

– С женой? – Скарлетт разразилась резким, презрительным смехом. – Да, теперь самое время жениться на ней. А кто крестил остальное ваше отродье, когда вы прикончили мою мать?

Эмми охнула и поспешно перешла в отступление, но Джонас бегству помешал, грубо сцапав ее за руку.

– Мы приехали сюда с визитом, с дружеским визитом, – прогнусавил он. – И переговорить о маленьком дельце со старыми друзьями…

– Друзьями? – Скарлетт как хлыстом стеганули. – Когда это мы были друзьями с такими, как вы? Слэттери жили нашими подаяниями, а отплатили тем, что убили нашу маму, а вы… вы… Папа уволил вас из-за Эмминого мальчишки, и вы это знаете. Друзья! Прочь отсюда, пока я не позвала мистера Бентина и мистера Уилкса.

Под градом слов Эмми вырвалась от мужа, порхнула к коляске и забралась внутрь, мелькнув сапожками с ярким красным верхом и красными же кисточками.

Теперь уже и Джонас трясся от ярости не меньше Скарлетт. Обычно желтоватое лицо сделалось багровым, он весь раздулся и закулдыкал, как разозленный индюк:

– Очень знатные и всемогущие, да? Да? Все еще? Ну-ну. Я все про вас знаю. Вам обуться и то не во что! А папаша ваш превратился в идиота…

– Убирайтесь отсюда!

– Ну ничего, скоро вы не так запоете. Я же знаю, вы в полном провале. Даже налоги заплатить не можете. Я приехал сюда с предложением купить у вас это место. Предложение мое хорошее, справедливое. Эмми хочет поселиться в этом доме, хочет – и все тут! Но вот Богом клянусь, теперь я вам и цента не дам! А вы, ирландцы болотные, больно высоко забрались, не того полета птицы! Скоро узнаете, у кого тут кнут в руках. Вот пойдет с молотка ваше имение за налоги, тогда поймете! А я и куплю это местечко, с землей и начинкой, все целиком, с мебелью и прочим – и буду тут жить!