Бывшие люди

– Умею заставить их жалеть меня. А женщина, когда она пожалеет, – хоть зарежет из жалости. Плачь перед ней, проси ее убить тебя, пожалеет и – убьет…

– Это я убью! – решительно заявил Мартьянов, усмехаясь своей мрачной усмешкой.

– Кого? – спросил Объедок, отодвигаясь от него в сторону.

– Всё равно… Петунникова… Егорку… хоть тебя!

– Зачем? – осведомился Кувалда.

– Хочу в Сибирь… Мне надоело это… Подлая жизнь… А там уж будешь знать, как нужно жить…

– Д-да, там укажут подробно, – меланхолически согласился ротмистр.

О Петунникове и грядущем выселении из ночлежки больше не говорили. Все уже были уверены, что выселение близко к ним, и считали излишним утруждать себя рассуждениями на эту тему.

Расположившись кружком на траве, эти люди лениво вели бесконечную беседу о разных разностях, свободно переходя от одной темы к другой и тратя столько внимания к чужим словам, сколько нужно было его для того, чтобы продолжать беседу, не прерывая. Молчать было скучно, но и внимательно слушать тоже скучно. Это общество бывших людей имело одно великое достоинство: в нем никто не насиловал себя, стараясь казаться лучше, чем он есть, и не побуждал других к такому насилию над собой.

Осеннее солнце старательно грело лохмотья этих людей, подставивших ему свои спины и нечесаные головы – хаотическое соединение царства растительного с минеральным и животным. В углах двора рос пышный бурьян – высокие лопухи, усеянные цепкими репьями, и еще какие-то никому не нужные растения услаждали взоры никому не нужных людей…

А в харчевне Вавилова разыгралась следующая сцена.

Петунников-младший вошел в нее не торопясь, осмотрелся, поморщился брезгливо и, медленно сняв с головы серую шляпу, спросил у трактирщика, встретившего его почтительным поклоном и любезной усмешкой:

– Егор Терентьевич Вавилов – это вы и есть?

– Точно так! – ответил унтер, опираясь о прилавок обеими руками, как бы готовый перепрыгнуть через него.

– Имею к вам дело, – заявил Петунников.

– Вполне приятно… Пожалуйте в комнаты!

Они прошли в комнаты и сели – гость на клеенчатый диван перед круглым столом, хозяин на стул против него. В одном углу комнаты горела лампада перед громадным трехстворчатым киотом, на стене, около него, висели иконы. Ризы их были ярко вычищены, блестели, как новые. В комнате, тесно заставленной сундуками и старой разнообразной мебелью, пахло деревянным маслом, табаком, кислой капустой. Петунников осмотрелся и снова скорчил гримасу. Вавилов со вздохом взглянул на иконы, а потом они пристально осмотрели друг друга и оба взаимно произвели хорошее впечатление. Петунникову понравились откровенно вороватые глаза Вавилова. Вавилову – открытое, холодное и решительное лицо Петунникова с широкими крепкими скулами и частыми белыми зубами.

– Ну-с, вы, конечно, догадываетесь, насчет чего я буду говорить! – начал Петунников.

– Насчет иску… я так полагаю, – почтительно сказал унтер.

– Именно. Приятно видеть, что вы не ломаетесь, а идете к делу, как человек прямой души, – поощрил Петунников собеседника.

– Солдат я… – скромно сказал тот.

– Это видно. Итак, будем вести дело просто и прямо, чтобы скорее кончить его.

– Вот именно.

– Хорошо-с. Ваш иск вполне законен, и вы его, конечно, выиграете – это прежде всего я считаю нужным сообщить вам.

– Покорно благодарю, – сказал унтер, моргнув, чтобы скрыть улыбку глаз.

– Но, скажите, зачем же вам понадобилось начинать знакомство с нами, вашими будущими соседями, так резко – прямо с суда?

Вавилов пожал плечами и смолчал.

– Было бы проще прийти к нам и устроить всё миром – а? Как вы думаете?

– Это, конечно, приятнее. Да видите ли… тут есть одна закорючка… не своей волей я действовал… а по наущению… После понял, как было бы лучше-то, ну – уж поздно.

– Так. Вас, полагаю, адвокат какой-нибудь научил?

– В этом роде…

– Ну-с, так желаете кончить дело миром?

– С полным удовольствием! – воскликнул солдат.

Петунников помолчал, посмотрел на него и вдруг холодно и сухо спросил:

– А почему вы этого желаете?

Вавилов не ожидал такого вопроса и сразу не мог ответить. По его мнению, это был пустой вопрос, и солдат, с сознанием превосходства, усмехнулся в лицо Петунникова-сына.

– Известно почему… с людьми надо стараться жить в мире.

– Ну, – перебил его Петунников, – это не совсем так. Вы, как я вижу, неясно понимаете, почему вам хотелось бы помириться с нами… Я расскажу вам это.

Солдат удивился немного. Этот парень, весь одетый в клетчатую материю и довольно смешной в ней, говорил так, как, бывало, говорил ротный командир Ракшин, под сердитую руку выбивавший у рядовых сразу по три зуба.

– Вам нужно помириться с нами потому, что наше соседство вам очень выгодно! А выгодно оно потому, что у нас на заводе будет рабочих не менее полутораста человек, со временем – более. Если сто из них после каждого недельного расчета выпьют у вас по стакану, значит, в месяц вы продадите на четыреста стаканов больше, чем продаете теперь. Это я взял самое меньшее. Затем у вас харчевня. Вы, кажется, неглупый и бывалый человек, сообразите-ка сами выгодность нашего соседства.

– Это верно-с, – кивнул головой Вавилов, – это я знал.

– И что же? – громко осведомился купец.

– Ничего-с… Давайте помиримся…

– Очень приятно, что вы так скоро решаете. Вот я припас заявление в суд о прекращении вами претензии против отца. Прочитайте и подпишите.

Вавилов круглыми глазами посмотрел на своего собеседника и вздрогнул, предчувствуя что-то крайне скверное.

– Позвольте… подписать? А как же это?

– Просто, вот напишите имя и фамилию и больше ничего, – обязательно указывая пальцем, где подписать, объяснил Петунников.

– Нет – это что-о! Я не про это… Я насчет того, какое же мне вознаграждение за землю вы дадите?

– Да ведь вам эта земля ни к чему! – успокоительно сказал Петунников.

– Однако она моя! – воскликнул солдат.