Ералаш

– Ф-фу, – вздыхает Устин, – тяжело мне несколько…

Встретив икону, он немедленно и тяжко напился, отколотил сестру, укравшую из выручки два целковых, задавил черного петуха и уснул, но к вечеру проснулся, как встрепанный, опохмелился и снова беспокоится:

– Марью не видал?

– Нет.

– Врешь!

– Зачем?

– Мало ли зачем! Без вранья не прожить. Человек безо лжи, как петух без перьев, – лысый! Но, подумав, говорит:

– Лысых петухов – не бывает. Сманила меня баба эта, ей-богу! Конешно – грех, ну – она вдовая, я – тоже Необыкновенная же до чего! Просто – смерть! А мне, всего-навсеё, сорок девять годов… Хороша баба?

– Хороша!

– То-то вот и оно! Дьявол! На село, видно, улизнула. Тут есть один татарчонок… ноги ему перебить надо!

Он выскочил из телеги, точно уколотый, и побежал со двора к реке, растрепанный, нечесаный, с соломой в волосах. Покурив, я тоже пошел за ним, но он уже колыхался посредине реки, в маленькой лодке, часто размахивая веслами.

У парома, на сырой, плотно утоптанной земле лежал мертвец, высунув из-под рогожи ноги в истоптанных лаптях и огромную, с отвалившимся большим пальцем руку; над ним сидел, покуривая трубку, маленький старичок, с палкой на коленях.

– Не признали – что за человек?

Старик помотал головою, указывая пальцами на свои уши. Глухонемой, видно. Паром – на той стороне, лодок нет, – не попадешь в село!

Я пошел берегом против течения реки, подальше от мертвеца, к остаткам моста, сорванного половодьем, сел на сухое место под кустами, думая о жизни. Забавно жить, и отличное удовольствие – жизнь, когда тебя извне никто не держит за горло, а изнутри ты дружески связан со всем вокруг тебя.

Село шумно ликует; слышно, как двое пьяных налаживаются петь; заливчато и звонко хохочет девица, надрывается гармоника, орут мальчишки. Благодушие до того одолевает, что даже спать хочется.

По реке неумело скользит челнок, – точно длинная, черная рыба извивается вперед хвостом. Тихо булькает весло, опускаясь в масленую воду. Добравшись до берега, шагов на десять выше меня, челнок прячется в кусты, и сквозь шорох голых веток о борта я слышу знакомый голос Марьи:

– Иде загряз по сю пору? Я ждала, ждала…

Кто-то тихонько говорит непонятные слова, и вновь голос женщины:

– У, нехрись! Да постой, не тискай!

Целуются, и так смачно, что, наверно, в селе слышно.

– Ой, Мишенька… Ой, милый, увел бы ты меня куда-нибудь!

«Бедняга», – думаю я о Мустафе, полагая, что Мишенька – это не он, но женщина говорит:

– Хрестись ты, пожалуйста!

– Ныльза!

– А то – пришиби моего-то свинью…

– Гырех пришибать ему…

– Ну, еще… А вот эдак-то, со мной, не грех?

Тихо. Только кусты, колеблемые течением, шуршат о челнок Тяжелая луна, поднявшись на сажень над землей, больше не может и снова опускается к степи, лениво, как Марья.

– Вон Марфа живет же с Ясашкой, а я – хуже ее, что ли? И ты его не хуже.

– Нисява!

– Тебе всё – ничего.

Плеснулась рыба, по звуку – лещ, он всегда шлепается о воду плашмя Паром идет, как будто часть берега оторвалась и островом перегородила Студенец. В селе ударили собаку, она визжит отчаянно и жалобно.

– Кабы извести его, так и Марфа довольна будет, тогда всё хозяйство – ей!

– Турма будит, острог тибе!

– Эхма, ведь – как хочешь, а – не доскочишь!..

– Яса-ан, – кричит с парома Сутырин.

В кустах беспокойно завозились, зашептались, а я, повинуясь желанию созорничать, громко говорю:

– Не бойтесь, я его задержу…

– Ух, – испуганно вздыхает женщина, я вижу над кустами белое пятно ее лица.

– Прохожий, ты?

– Я.

– Ой… Господи!

Я иду прочь, но через несколько шагов она догоняет меня и, застегивая на ходу кофту, заправляя под платок волосы, горячо шепчет:

– Ты уж молчи, милый, я тебе за то полтинку дам, молчи, родной, а?.. Ты – молодой, должен понимать, какое это всё… А!..

Уверяю ее, что буду молчать, как мертвец, но говорю:

– Что ж ты, умница, не нашла другого места для эдаких разговоров?

– А ты – не стыди меня, – шепчет баба, прижимаясь ко мне. – Уж, конешно, грешница я… да – сам ты говорил – красивый он! А что татарин – так у нас вон попов сын, доктор, на французинке женат…

– Да я тебе не про это, бог с тобой! А вот уговаривала ты его, чтобы свекра пришибить…

– Да какой он мне свекор, коли у меня мужа-то нет? – угрюмо говорит она и вдруг предлагает просто, как работу: