Хозяева жизни

И Дьявол по обыкновению засмеялся. Он всегда смеётся – вот почему с ним приятно беседовать. Кто умеет и может смеяться на кладбище, тот – поверьте! – любит и жизнь и людей…

– Одни, которым женщина необходима лишь как жена и рабыня, утверждают, что она – не человек! – продолжал он. – Другие, не отказываясь пользоваться ею как женщиной, хотели бы широко эксплоатировать её рабочую энергию и утверждают, что она вполне пригодна для того, чтобы работать всюду наравне с мужчиной, то есть для него. Конечно, и те и другие, изнасиловав девушку, не пускают её в своё общество, – они убеждены, что после их прикосновения к ней она становится навсегда грязной… Нет, женский вопрос очень забавен! Я люблю, когда люди наивно лгут, – они тогда похожи на детей, и есть надежда, что со временем они вырастут…

По лицу Дьявола было видно, что он не хочет сказать нечто лестное о людях в будущем. Но я сам могу сказать о них много нелестного в настоящем, и, не желая, чтобы Чёрт конкурировал со мной в этом приятном и лёгком занятии, – я прервал его речь:

– Говорят – куда чёрт сам не поспеет, туда женщину пошлёт, – это правда?

Он пожал плечами и ответил:

– Случается… если под рукой нет достаточно умного и подлого мужчины…

– Мне почему-то кажется, что вы разлюбили зло? – спросил я.

– Зла больше нет! – ответил он, вздыхая. – Есть только пошлость! Когда-то зло было красивой силой. А теперь… даже если убивают людей – это делают пошло, – им сначала связывают руки. Злодеев нет – остались палачи. Палач – всегда раб. Это рука и топор, приводимые в движение силой страха, толчками опасений… Ведь убивают тех, кого боятся…

Два скелета стояли рядом над своими могилами, и на кости их тихо падали осенние листья. Ветер уныло играл на струнах их рёбер и гудел в пустоте черепов. Тьма, сырая и пахучая, смотрела из глубоких впадин глаз. Оба они вздрагивали. Мне было жалко их.

– Пусть они уйдут на своё место! – сказал я Дьяволу.

– А ты гуманист даже на кладбище! – воскликнул он. – Так. Гуманизм более уместен среди трупов – здесь он никого не обижает. На фабриках, на площадях и улицах городов, в тюрьмах и шахтах, среди живых людей – гуманизм смешон и даже может возбудить злобу. Здесь некому над ним смеяться – мертвецы всегда серьёзны. И я уверен, что им приятно слышать о гуманизме – ведь это их мертворождённое дитя… А всё-таки не идиоты были те, которые хотели поставить на сцену жизни эту красивую кулису, чтобы скрыть за нею мрачный ужас истязания людей, холодную жестокость кучки сильных… силою глупости всех…

И Дьявол хохотал резким смехом зловещей правды.

В тёмном небе вздрагивали звёзды, неподвижно стояли чёрные камни над могилами прошлого. Но его гнилой запах просачивался сквозь землю, и ветер уносил дыхание мертвецов в сонные улицы города, объятого тишиною ночи.

– Здесь немало лежит гуманистов, – продолжал Дьявол, широким жестом указав на могилы вокруг себя. – Некоторые из них были даже искренны… в жизни множество забавных недоразумений, и, может быть, не это самое смешное… А рядом с ними, дружески и мирно, лежат учителя жизни другого типа – те, которые пытались подвести солидный фундамент под старое здание лжи, так кропотливо, с таким трудом воздвигнутое тысячами тысяч мертвецов…

Откуда-то издалека донеслись звуки песни… Два-три весёлых крика, вздрагивая, проплыли над кладбищем. Должно быть, какой-то гуляка беззаботно шёл во тьме к своей могиле.

– Вот под этим тяжёлым камнем гордо гниёт прах мудреца, который учил, что общество есть организм, подобный… обезьяне или свинье, не помню. Это хорошо для людей, которые хотят считать себя мозгами организма! Почти все политики и предводители воровских шаек – сторонники этой теории. Если я мозг, я двигаю руками, как хочу, я всегда сумею подавить инстинктивное сопротивление мускулов моей царственной власти – да! А здесь лежит прах человека, который звал людей назад, ко времени, когда они ходили на четвереньках и пожирали червей. «Это были самые счастливые дни жизни», – усердно доказывал он. Ходить на двух ногах, в хорошем сюртуке, и советовать людям: обрастайте снова шерстью, – это ли не оригинально? Читать стихи, слушать музыку, бывать в музеях, переноситься в день за сотни вёрст и проповедовать для всех простую жизнь в лесах, на четырёх лапах – право, недурно! А этот успокаивал людей и оправдывал их жизнь тем, что доказывал – преступники не люди, они – больная воля, особый, антисоциальный тип. Они – враги законов и морали по природе, значит, с ними не стоит церемониться. От преступлений лечит только смерть. Это – умно! Возложить на одного преступления всех, заранее признав его естественным вместилищем порока и органическим носителем злой воли, – разве это глупо? Всегда есть в жизни некто, оправдывающий уродливое строение жизни, искажающее душу. Мудрые и сморкаются не без смысла. Да, кладбища богаты идеями для лучшего устройства жизни городов…

Дьявол оглянулся вокруг. Белая церковь, как палец скелета-колосса, молча поднималась из тучной нивы мёртвых к тёмному небу, безмолвной ниве звёзд. Густая толпа камней над источниками мудрости, одетая в ризы плесени, окружала эту трубу, разносившую по пустыням вселенной едкий дым человеческих жалоб и молитв. Ветер, напоённый жирным запахом тления, тихо качал ветвями деревьев, срывая умершие листья. И они бесшумно падали на жилища творцов жизни…

– Мы устроим теперь небольшой парад мертвецов, репетицию Страшного Суда! – говорил Дьявол, шагая впереди меня по змеиной тропе, среди холмов и камней. – Ты знаешь, Страшный Суд будет! Он будет на земле, и день его – лучший день её! Он наступит, этот день, когда люди сознают все преступления, совершённые против них учителями и законодателями жизни, теми, которые разорвали человека на ничтожные куски бессмысленного мяса и костей. Всё, что живёт теперь под именем людей, – это части, цельный человек ещё не создан. Он возникнет из пепла опыта, пережитого миром, и, поглотив опыт мира, как море лучи солнца, он загорится над землёй, как ещё солнце. Я это увижу! Ибо я создаю человека, я создам его!

Старик немного хвастался и впадал в несвойственный для чёрта лиризм. Я извинил ему это. Что поделаешь? Жизнь искажает даже дьявола, окисляя своими ядами крепко скованную душу его. К тому же, у всех голова кругла, а мысли угловаты, и каждый, глядя в зеркало, видит красавца.

Остановясь среди могил, Дьявол крикнул голосом владыки:

– Кто здесь мудрый и честный человек?..

Был момент молчания, потом – вдруг – земля всколыхнулась под ногами моими, и точно сугробы грязного снега покрыли холмы кладбища. Как будто тысячи молний рыли её изнутри, или в недрах её судорожно повернулось некое чудовище-гигант. Всё вокруг зацвело желтовато-грязным цветом, всюду, точно стебли сухих трав под гром, закачались скелеты, наполняя тишину трением гостей и сухими толчками суставов друг о друга и плиты могил. Толкая друг друга, скелеты вылезали на камни, всюду мелькали черепа, похожие на одуванчики, плотная сеть рёбер тесной клеткой окружала меня, напряжённо вздрагивали голени под тяжестью уродливо развёрстых костей таза, и всё вокруг кипело в безмолвной суете…

Холодный смех Дьявола покрыл безличные звуки.

– Смотри – они все вылезли, все до одного! – сказал он. – И даже городские дурачки – среди них! Стошнило землю, и вот она изрыгнула из недр своих мёртвую мудрость людей…

Влажный шум быстро рос – казалось, чья-то невидимая рука жадно роется в сыром мусоре, сметённом дворником в углу двора.

– Вот как много было в жизни честных и мудрых людей! – воскликнул Дьявол, широко простирая свои крылья над тысячами обломков, теснивших его со всех сторон.

– Кто из вас больше всех сделал людям добра? – громко спросил он.

Всё вокруг зашипело, подобно грибам, когда их жарят в сметане на большой сковороде.

– Позвольте мне пройти вперёд! – тоскливо закричал кто-то.

– Это я, Хозяин, я здесь! Это я доказал, что единица – ноль в сумме общества!

– Я пошёл дальше его! – возражали откуда-то издали. – Я учил, что всё общество – сумма нолей и потому массы должны подчиняться воле групп.

– А во главе групп стоит единица – и это я! – торжественно крикнул некто.

– Почему – вы? – раздалось несколько тревожных голосов.

– Мой дядя был король!

– Ах, это дядюшке вашего высочества преждевременно отрубили голову?

– Короли теряют головы всегда вовремя! – гордо ответили кости потомка костей, когда-то сидевших на троне.

– Ого-о! – раздался довольный шёпот. – Среди нас есть король! Это встретишь не на всяком кладбище…

Влажные шёпоты и трение костей сливались в один клубок, становясь всё гуще, тяжелее.

– Посмотрите – правда ли, что кости королей голубого цвета? – торопливо спросил маленький скелет с кривым позвоночником.

– Позвольте вам сказать… – внушительно начал какой-то скелет, сидевший верхом на памятнике.

– Лучший пластырь для мозолей – мой! – крикнул кто-то сзади него.

– Я тот самый архитектор…

Но широкий и низенький скелет, расталкивая всех короткими костями рук, кричал, заглушая шелест мёртвых голосов:

– Братие во Христе! Не я ли это врач ваш духовный, не я ли лечил пластырем кроткого утешения мозоли ваших душ, натёртые печалями вашей жизни?

– Страданий нет! – заявил кто-то раздражённо. – Всё существует только в представлении.

– Тот архитектор, который изобрёл низкие двери…

– А я – бумагу для истребления мух!..

– …для того, чтобы люди, входя в дом, невольно склоняли голову перед хозяином его… – раздавался назойливый голос.

– Не мне ли принадлежит первенство, братие? Это я поил души ваши, алкавшие забвения печалей, млеком и мёдом размышлений моих о тщете всего земного!

– Всё, что есть, – установлено раз навсегда! – прожужжал чей-то глухой голос.