Фарфоровая свинья

Фарфоровая свинья
Максим Горький

«…Она стояла на каминной доске, рядом со старинными часами, была очень хорошо сделана и считала себя лучше всех в кабинете.

Её ближайшим соседом был бронзовый Меркурий; он помещался на мраморном утёсе, в который был вделан циферблат часов. Тут же находился маленький чёртик из папье-маше, гипсовый бюст Гейне и две вазы с высушенными цветами. Все они давно уже стояли на каминной доске, прекрасно знали друг друга и, когда в кабинете никого не было, – вступали в беседу друг с другом. В эту ночь у них не было никакого основания отступать от усвоенной ими привычки…».

Максим Горький

Фарфоровая свинья

…Она стояла на каминной доске, рядом со старинными часами, была очень хорошо сделана и считала себя лучше всех в кабинете.

Её ближайшим соседом был бронзовый Меркурий; он помещался на мраморном утёсе, в который был вделан циферблат часов. Тут же находился маленький чёртик из папье-маше, гипсовый бюст Гейне и две вазы с высушенными цветами. Все они давно уже стояли на каминной доске, прекрасно знали друг друга и, когда в кабинете никого не было, – вступали в беседу друг с другом. В эту ночь у них не было никакого основания отступать от усвоенной ими привычки…

Как только горничная погасила лампу и ушла, свинья недовольно сказала:

– Фи-и, как я не люблю света!..

– Каждый раз вы с этого начинаете, – заметил ей чёртик из папье-маше.

– Ну так что же? А всё-таки я повторяюсь не так часто, как часы, – возразила свинья.

– Ба! Часы! – воскликнул бюст Гейне. – Вы знаете, господа, ведь они скоро отметят людям наступление нового и последнего в столетии года!..

– Как это важно! – пренебрежительно отозвалась свинья. – Точно они не делают этого каждый год…

– И каждый год есть последний в столетии, – сказал чёртик.

– Так, так! – сказали часы.

– А смешная это привычка у людей – ежегодно в конце декабря воображать, что, пока они существуют на земле, возможно что-нибудь новое, – проговорил бюст Гейне.

– Это вы о чём? – спросила свинья, – она была не из догадливых.

– Да об этом, новом годе…

– Да, да! – воскликнула свинья.

– А это, знаете, просто объясняется, – сказал чёртик. – Люди несчастны и ленивы, сделать что-нибудь новое сами они не могут, а жить – скучно! И вот они представляют себе, что новое может явиться на земле помимо их усилий…

– Люди ленивы – это так! – докторально подтвердила свинья. – Они потому и несчастны, что, ленивы… и потом – ведь они ещё и глупы… А в сущности – так просто быть счастливым!

Что такое счастье? Довольство собой… и ничто иное…

– О? – воскликнул бюст Гейне. – А знаете, сударыня: тот, кого я изображаю, пожалуй, не согласился бы с вами…

– Ну, уж я не знаю, кого вы там изображаете… полагаю, однако, что всякий должен быть самим собой и – только. И уверена, что если б соловьи захотели быть свиньями, они стали бы смешными, но не лучше.

– Гм! – сказал бюст Гейне, – однако, если б я был только самим собою, то, наверное, не имел бы такой красивой формы… ведь я – просто гипс…

– Это хорошо, что вы скромны и сознаёте свои недостатки, – благосклонно одобрила свинья бюст Гейне. – Но что же мешает вам сделаться свиньёй… если вы недовольны тем, что вы есть?

– Я, право, не думаю, что… это лучше…

– Фу, какой вы… глупый! Уже походить на простую свинью очень приятно, а если кто сравнится со мною, – тот достиг возможного на земле совершенства. Мы, йоркширские свиньи – я ведь йоркширской породы, – вы это знаете?

– О, да! Вы частенько говорите нам о вашей генеалогии…

– Так, так! – сказали часы.

– Мы, йоркширские свиньи, давно уже выработали себе… э… так сказать, проспект жизни… Это очень просто, хотя чрезвычайно умно…

– Вот о чём вы ещё никогда не говорили… – заметил чёртик, усмехаясь.

– Мы, йоркширские свиньи, всегда были такими, какой вы видите меня, – важно говорила фарфоровая свинья. – Это потому, что мы, прежде всего, убеждены в пользе и необходимости хорошего питания. Обмен соков важней обмена мыслей – и – что такое живая, хорошая мысль?

Анализируйте её… хотя бы у человека, совершенного в моём смысле, и, я уверена, – вы всегда найдёте в ней немножко хорошего ростбифа, две-три капли красного вина, спаржу, трюфели, свежую дичь, наконец – шампанское, которое даёт ей блеск и игру… Следующее за питанием место нужно отдать идеям… мы живём в такое время, когда явиться в общество без какой-нибудь идеи так же неприлично, как без галстуха… И вот что особенно важно и требует много вкуса и ума – это уменье выбирать хорошие, удобные идеи… Дело, видите ли, в том, что многие из них ядовиты и отравляют самочувствие. Вообще же, – и это самое лучшее, – нужно стараться иметь идеи при себе, но отнюдь не в себе, – к сожалению, это не всем доступно… да. Для употребления в обществе следует выбирать идеи простые, здоровые… например: дважды два – четыре, голодный – должен есть, наука – всесильна, личность – должна быть свободна, но в разумных пределах, бить блох – жестоко, но не безнравственно… и так далее в этом духе. В сущности, это даже и не идеи, а… так себе, но, во всяком случае, это нечто необходимое для порядочного человека, и без таких формул его никто не признает за образованного и развитого… Говорить же о всём этом нужно с… твёрдостью и так, будто кроме вас никто не знает того, о чём вы говорите, хотя бы говорили о недосягаемости небес… Впрочем, о небесах самое лучшее совсем не говорить… дело в том, что никто из нас, йоркширских свиней, не видал их, и, право, я не уверена в том, что они существуют…

Однажды, впрочем, кто-то из наших видел в луже отражение чего-то… пустого… знаете – совершенно пустого – может быть, это и есть небеса?.. Если так, то – какая в них польза? И что можно сказать о них?.. Намеченные мною темы для разговоров в обществе, при уменье распоряжаться ими, – самые удобные темы… и решительно никогда никого и ни к чему не обязывают… Если важно кушать и иметь при себе порядочные идеи – это сразу приведёт вас к равновесию духа и тела. Корень же счастья именно в этом равновесии… Я, конечно, говорю всё это применительно к людям, потому что мы, йоркширские свиньи, совершенно не нуждаемся в идеях… с нас довольно убеждения в том, что именно мы – соль земли и опора… э… и вообще – опора, устои, так сказать, или – иначе – столпы… Само собою разумеется, что, при таком самочувствии, мы не можем позволить себе заниматься такими пустяками, как ожидание чего-нибудь нового – нового года, например…

– А ведь вы, сударыня, имеете взгляд и нечто, как говорится, – заметил чёртик, усмехаясь. – И право, если б вы не были фарфоровой, вам следовало бы заняться сочинением книг…

Свинья подозрительно хрюкнула и сказала:

– Не знаю, что это такое… книги? Никогда не пробовала! Это что-нибудь вроде квашеной капусты?

– Не всегда, – кратко заметил чёртик.

– Смотрите-ка! – воскликнул бюст Гейне. – Смотрите, какие сегодня чёрные тени падают от часовых стрелок на циферблат! Что бы это значило?

– Ох! Это постоянно бывает пред новым годом, – тихо ответила минутная стрелка. – Это не тени… то есть это не простые тени, а отражение того, что не сделано людьми в течение года… Вот оно сгустилось и следует за нами, замедляя наше движение…

– Ничего не понимаю! – воскликнула свинья.

– Я говорю, что за нами следует отражение того, что необходимо было совершить людям и что не совершено ими…

– Так, так, – подтвердили часы.

– Терпеть не могу философии, иносказаний и прочей чепухи, – объявила свинья.

– Давно уже, – говорила часовая стрелка, – давно уже на земле нет часов, верных движению жизни. Все часы отстают, ибо тяжело и трудно им идти вровень с течением времени, слишком много часы людей содержат в себе и влачат за собою несделанного, нерешённого…

– Так, так, – равнодушно подтвердили часы.

– Жизнь идёт к своей цели и требует деяний от людей, а люди, в плену своей лени, задерживают темп её… Необходимые деяния уже созрели, но не свершены, ибо нет рук для работы дружной и святой, – для работы над расширением жизни… и отстают люди от жизни…

– Нет, как они глупы! – сказала свинья.

– Это кто же, сударыня? – спросил чёртик.