Лиз. Которая гуляла сама по себе

– Несколько лет.

– А сколько?

– Лиззи, двигайся. Скоро моя очередь.

* * *

В квартире мы расходились по разным комнатам. Мы, дети, сидели в гостиной, а мама с папой – на кухне. В отличие от всех остальных дней месяца, первого числа еды у нас было в достатке. Мы с сестрой ели «хэппи-мил» и смотрели черно-белый телевизор. Мама с папой суетились на кухне: позвякивали ложками, придвигали стулья, после чего наступала тишина. Мама плохо видела, поэтому искать и прокалывать ее вену приходилось папе.

После этого все мы вместе проводили остаток этого лучшего дня месяца. Мы сидели и лежали перед телевизором в гостиной. На улице периодически слышались сигналы автобусика, который развозил по району мороженое, а дети играли в салки.

Мы были вместе. Мои пальцы пахли маслом, на котором в McDonald’s жарят картошку, Лиза ела чизбургер, а мама с папой пребывали в блаженном отрубе.

* * *

– Лиззи, видишь щель между подушками дивана? Приложи к ней ухо, прислушайся и ты услышишь шум океана.

– Правда?

– Конечно. Не заставляй меня повторять тебе дважды, ты ведь знаешь, что я это не люблю. Сама решай: хочешь услышать прибой океана или нет.

– Хочу, хочу!

– Тогда прислони ухо между подушками и слушай.

– О’кей.

Когда я была совсем маленькой, моя старшая сестра Лиза была для меня непререкаемым авторитетом. Она обладала завидными талантами. Например, она умела заплетать волосы в косы, громко щелкать пальцами и насвистывать популярную мелодию из мюзикла «Очарованный». Она казалась мне настоящей королевой, хорошо осведомленной в самых разных важных вопросах. Все, что исходило из ее уст, я воспринимала как единственное объяснение мира. Даже если я была с ней в чем-то несогласна, то думала, что она более опытная и имеет доступ к секретным знаниям, наподобие того, как учительница арифметики знала и понимала свой предмет. Я свято верила всему, что говорила старшая сестра, которая этим пользовалась и часто довольно подло шутила надо мной.

– Хорошо, а теперь накрой голову подушкой от дивана.

– Зачем?

– Не зли меня. Ты хочешь услышать звук океана или нет?

Конечно, я хотела услышать звук океана. Я знала, что звуки прибоя таятся в морских раковинах, которые мы привозили из поездок с мамой на Очард-бич, с пляжа, который на самом деле был расположен очень далеко от океана. Так почему же нельзя услышать звук прибоя в щели между двумя подушками дивана? Откуда я могла знать, что Лиза собирается сделать после того, как я накрою голову подушкой? Как я могла догадаться, что она сядет мне на голову и громко пукнет прямо в лицо?

– Вот тебе, Лиззи, звук океана! Чувствуешь морскую прохладу и брызги прибоя? – смеялась сестра в то время, как я пыталась из-под нее выбраться.

На Хэллоуин Лиза вместе со своей подругой Дженесой «попробовали для моей безопасности» все конфеты, которые я собрала за вечер у соседей, оставив мне только самые невкусные леденцы, полученные от нищей старушки. Пока подруги «проверяли» мои конфеты, я прятала в кулачке пластинку жевательной резинки и думала, что их обманула.

Несмотря на это определенные плюсы от того, что у меня была старшая сестра, все-таки были. Благодаря Лизе я кое-чему научилась. Я видела, как она «разруливает» те или иные домашние ситуации, и получала бесценный опыт, которым пользовалась.

Я наблюдала поведение Лизы с родителями и училась на ее ошибках. По крайней мере, сестра помогала мне понять, что не стоит говорить родителям и как не надо с ними себя вести. С ее помощью я могла добиваться родительского одобрения и внимания, что для детей в нашей семье было совсем не простой задачей.

В те времена суббота была специальным днем, когда жители Манхэттена могли выбрасывать на помойку мебель и крупногабаритные предметы. Наличие такого дня и относительная близость к центру давали папе основания утверждать, что «наша жизнь прекрасна». Жители центра города выбрасывали на помойку вещи, которые были практически новыми. Оказавшись у мусорного контейнера, надо было просто внимательно смотреть, что в нем находится, и выбирать нужные вещи.

У папы на примете было несколько «богатых» помоек, которые он регулярно посещал. Часть своей добычи он отдавал мне. В моей комнате уже стояло несколько игрушечных солдатиков, краска на которых кое-где облупилась. Папа подарил мне старые наручники, которые я прикрепляла вместе с игрушечным пистолетом к ремню и изображала полицейского. Кроме этого в моей коллекции был найденный отцом набор маленьких мячиков в кожаном мешке, которыми можно играть в вышибалы.

Возвратившись с помойки, папа приносил добычу и рассказывал, как и где он добыл все это богатство. Он говорил, как спокойно рылся в мусоре, а прохожие разевали рты от изумления, когда он находил дорогие и абсолютно функциональные вещи. В этих историях папа всегда выступал героем, недооцененным людьми, которым приходится менять свое мнение после папиных подвигов.

Иногда я обходила помойки вместе с ним. Я чувствовала себя довольно странно, когда папа, не обращая ни на кого внимания, деловито рылся в помойке, а рядом проходили незнакомые люди. Я старалась представить, как они видят моего отца, одетого в грязную фланелевую рубашку, аккуратно заправленную в замызганные джинсы, который что-то бормочет себе под нос, изучая содержимое контейнера. Какое впечатление должен был производить этот человек с темными волосами, красивым и суровым лицом, стоящий тут с маленькой дочкой? Что думали о нем люди, которые стороной обходили помойку с ее неприятным запахом? Мне было очень неудобно, и казалось, что я голая.

Папа заметил мою реакцию и спросил:

– Лиззи, тебе что, стыдно?

Он выпрямился над кучей мусора и снял с головы бейсболку.

– Какая разница, что они о нас думают! – Он внимательно посмотрел мне прямо в глаза и наклонился поближе. – Если ты видишь что-то хорошее – бери, и пусть они все, что думают, себе в задницу засунут. То, что они думают, это их собственные проблемы, а не твои.

Я почувствовала гордость от того, что папа делится со мной такими важными жизненными секретами. Ага, значит, не надо обращать внимания на то, что люди о тебе думают. Я хотела принять папину жизненную позицию, но понимала, что не могу сделать это прямо сейчас, и мне предстоит над этим поработать. Иногда у меня даже получалось: когда я собирала всю силу воли, мне удавалось пренебрежительно улыбаться прохожим, которые пялились на нас с папой. В эти моменты я повторяла про себя папины слова: «Это их собственные проблемы, а не мои».

Папа искренне считал поиски «сокровищ» на помойке благородным занятием и испытывал определенную гордость за то, что делает. Он много раз рассказывал историю, как нашел практически новый электросинтезатор в тот момент, когда какой-то прохожий назвал его «собирателем падали». Увидев синтезатор, прохожий спросил, собирается ли папа взять его себе или оставить. Папа с особенным удовольствием любил повторять ответ, которым он наградил прохожего: «Размечтался, парниша».

«Они потеряли, мы приобрели», – говорил папа, когда выдавал мне найденные на помойке почти новые игрушки или дарил маме блузку с разошедшимся швом, который можно было легко зашить.

Вернувшись с «охоты за сокровищами», папа садился на кровать и, напевая какую-то старую песню, слова которой было совершенно невозможно разобрать, начинал медленно открывать сумку с добычей. Мы окружали его и с нетерпением ждали, что он нам покажет. В этот момент папу нельзя было отвлекать, потому что он не любил, когда прерывают последовательность его действий. Если его перебивали, он терял логическую нить, и ему приходилось начинать все сначала, отчего он очень злился. Мама называла эту папину привычку маниакальной.

Мы с Лизой сгорали от нетерпения.

– Что ты принес? Скажи, что? – спрашивала Лиза.

– Папа, пожалуйста, скажи, – поддакивала я.

– Ребята, не торопитесь.

Папа не мог расстегнуть молнию сумки. Молнию не заело, просто папа расстегивал ее как-то по-своему. Он продолжал напевать и медленно ковыряться с молнией.

– Дааа-да-дум, дорогая, ты моя единственная, – напевал он.

Мама только что проснулась. Она смотрела на нас и молчала.

Наконец папа извлек на свет божий игрушечный фен для волос из яркого розового пластика и передал его Лизе. В пазы и пластиковые швы игрушки забились грязь и пыль. Вместо кнопок на фене были наклейки с надписями «high» и «medium». Наклейки для самого слабого режима «low» не было.

Лиза закатила глаза и с иронией произнесла:

– Спасибо, папочка.

– Я был уверен, что тебе понравится, – ответил отец, роясь в сумке в поисках того, что принес для меня.

– Мы уже можем пообедать? – спросила Лиза.

– Через минуту, – ответила мама и подняла вверх палец, чтобы показать, что папа еще не закончил.

Наконец папа вынул из сумки сине-белый грузовик с зеркальными окнами на огромных шинах. Грязь забилась во все щели машины, от чего ее белые части стали серого цвета, словно эта игрушка проехала много километров.

Даже до того, как папа вынул и показал мне «подарок», я знала, как должна себя вести. Мое поведение с родителями и реакция на их действия были продуманными, и я всегда тщательно подбирала слова, которые им говорила. Я ничего не пускала на самотек и не полагалась на волю случая. Я действовала так, чтобы обратить на себя их внимание. В данном случае папа дарил мне игрушку для мальчика, и я точно знала, как надо реагировать на такой подарок. Я прекрасно помнила многочисленные комментарии отца о «девчачьих» вещах и женском поведении.