Вторая Нина

Слава Богу! Керим был вне опасности. Я облегченно вздохнула…

Но тут же приказание отца повергло меня в новую тревогу.

– Пять тысяч рублей награды тому, кто поймает разбойника и доставит сюда живым! – гремел его командирский голос.

Тотчас оба вестовых казака, старый Михако и юный Аршак, вслед за молодыми хорунжими и князем Андро кинулись в сад.

Не помня себя, я бросилась за ними.

– Андро! Андро! – умоляла я, цепляясь за длинные полы его мундира, – вы не погубите его, Андро! Вы не тронете его! Он – мой гость, мой кунак! О, Андро! Не давайте его в обиду, во имя Бога, или вы не друг мне, Андро! Не друг!

– Опомнитесь, Нина! Опомнитесь, безумное дитя! Что с вами?

Я рыдала без слез. Как стонет с голоду волчица, как стонет горный джейран, загнанный охотниками.

– Горе мне! – повторяла я. – Горе мне! Я его выдала! Я его предала! О, глупая, тупоголовая, жалкая девчонка! Не сумела сдержать своего порыва! Не сумела скрыть своего изумления! Раскудахталась, как глупая курица! О, гадкая, слабая, малодушная девчонка!

Я билась на мокрой от росы траве, рвала на себе платье и волосы, проклиная невольную вину. Не знаю, долго ли продолжался мой припадок, я пришла в себя, когда чья-то сильная рука опустилась мне на плечо.

Передо мной стоял мой отец…

Нет, не прежний, – милый и снисходительный человек, всепрощающий отец, добрый и неизменно приветливый князь Георгий Джаваха, каким его все знали не только в нашем доме, но в целом Гори.

Нет. Этот седой величавый генерал с гордой осанкой, с сурово сдвинутыми бровями и мрачным взглядом не мог быть мне отцом, – только судьей.

– Нина! – произнес он сурово, – должен ли я объяснять тебе, что ты поступила нечестно?

Если бы мне сказал это кто-либо другой, я сумела бы ответить. Но перед ним я молчала, должна была молчать.

– Ты поступила нечестно, – продолжал он неумолимо, – ты обидела твоего старого отца. Ты обидела, огорчила и оскорбила меня. Больше того: ты осрамила меня на целый Гори. Дочь всеми уважаемого, честного служаки, боевого генерала, оказывается, ведет тайную дружбу с опаснейшим из окрестных душманов, с грабителем, вором, убийцей!

– Это неправда! Неправда, папа!

– Молчи! Что знаешь ты? Дитя! Ребенок! Я прощаю шалости… Прощаю дикий нрав, Нина…, но не ложь… Но не ложь, клянусь тебе Богом! Лжи я не прощу.

– Я не лгала тебе, отец! Я не умею лгать, – воскликнула я в отчаянии.

– Ты скрыла от меня. А это разве не тоже самое, что и ложь, Нина? – заметил он строго. – Где ты встретила Керима? Где познакомилась с ним?

– В Уплис-цихе, отец! – сказала я твердо, – в пещере… во время грозы. Он спас меня, вытащил из бездны, в ту ночь, когда я вывихнула руку и потеряла Смелого.

– Я не верю тебе, Нина, – укоризненно покачивая головой, произнес он, – ты нарочно говоришь так, чтобы я был снисходительнее к Кериму. Разбойник не выпустил бы тебя из своих рук без выкупа, без пешкеша…

– Но то разбойник, а ведь Керим не настоящий разбойник, папа, – пробовала возражать я.

Но отец не слушал или не слышал меня. Лицо его оставалось суровым и мрачным…

– Не лги, Нина! Не унижай себя. Я не поверю тебе. Я не забуду твоего поступка. Ты открыто держала сторону этого бродяги и шла против меня, твоего отца, который… который…

Справившись с волнением, отец подвел итог, заканчивая разговор тоном, не допускавшим возражений:

– Ты уже не маленькая, чтобы наказывать тебя. И я слишком слабый отец, чтобы подвергать тебя наказанию. Одно я могу сделать – не видеть тебя. Да, я не хочу тебя видеть до тех пор, пока ты не откроешь мне всей правды. А теперь ступай. Сейчас наши поймают Керима и доставят его сюда. Я не хочу, чтобы ты была свидетельницей этого. Ступай к себе и жди моих приказаний.

«Поймают Керима! Поймают Керима! О! – мысленно шептала я. – Силы светлые и темные! Вы, нежные ангелы горийского неба! Вы, черные духи кавказских ущелий, помогите ему! Дайте его ногам быстроту ног горного тура! И сильный размах орлиного крыла! Святая Нина Праведница, в честь которой мне дано мое имя, услышишь молитву дикой, ничтожной девочки. Спаси его! Спаси его, святая Нина! Сними тяжесть укора с моей души. Не дай ему погибнуть из-за меня, которая не достойна обуть ему ногу сафьяновым чувяком… Спаси его! И я вышью золотую пелену на твой образ в тифлисском храме, я, не умеющая держать иглы в руках и ненавидящая рукоделие всей душой!»

Низко опустив голову, я медленно поплелась по длинной чинаровой аллее. Странно, ни упреки моего отца, ни его гнев, которые привели бы меня в отчаяние в другое время, сегодня не произвели на меня большого впечатления. Потому, должно быть, что все мои мысли, все мои желания были направлены на другое: лишь бы успел скрыться Керим, лишь бы преследователи не настигли его.

Большинство наших гостей, испуганных происшествием, поспешили уехать. Те из них, кто замешкался, не успев собраться, толпились сейчас в наших просторных, по восточному обычаю устланных коврами, сенях. Мое измятое, перепачканное платье, растрепанные косы и измученное лицо были восприняты здесь, разумеется, как ужасающее нарушение приличий. Ах, какими красноречивыми были молчание этих людей и недоумевающие взгляды!

Когда я шла сквозь анфиладу опустевших комнат, торопясь пройти к себе, мне встретилась Люда.

– Боже мой, Нина! В каком ты виде!

Я пожала плечами и отрезала коротко и грубо:

– Отстань от меня! Какое тебе дело!

В моей комнате, куда я скрылась от ненавистных взглядов, усмешек и вопросов, было свежо и пахло розами. Я подошла к окну, с наслаждением вдыхая чудный запах… Покой и тишина царили здесь, в саду, в азалиевых кустах и орешнике… Прекрасно было ночное небо… Почему, почему среди этой красоты моей душе так нестерпимо тяжело?

«Господи! – молила я это темное небо. – Господи, сделай так, чтобы его не поймали. Сделай так, Господи! Сними бремя с моей души!»

Я никогда не отличалась особенной религиозностью, но сегодня я молилась истово. Я вполне сознавала себя виновницей несчастья и вследствие этого страдала вдвойне. Воображение рисовало ужасные образы. Мне казалось – вот-вот заслышится конский топот, вернутся казаки и приведут связанного по рукам Керима, избитого, может быть, окровавленного… Я вздрагивала от ужаса…

Уже не в воображении, а наяву царственную тишину ночи нарушает конский топот. Отряд, посланный отцом, возвращается… Они все ближе, можно различить отдельные людские восклицания и голоса. Вот оживленный голос князя Андро, а этот ненавистный – Доурова…

– Княжна, вы?

Мое белое платье, четко выделяясь на фоне темного окна, бросилось им в глаза.

Несколько всадников отделились от группы и подъехали к моему окну.

– Ну, что? – предательски срывается мой голос.

Впереди всех Доуров. Глаза горят, как у кошки в темноте. Однако обычно самодовольное лицо выражает сейчас разочарование и усталость. По одному выражению этого лица можно понять, что их постигла неудача. Я торжествую.

– Ну, что? – повторяю свой вопрос уже без страха.

– Улизнул разбойник! – признается ненавистный адъютант, – но даю вам мою голову на отсечение, княжна, что не дольше, как через неделю, я его поймаю, и он получит по заслугам.

– Боюсь, что вы останетесь без головы, Доуров, – усмехаюсь я, не скрывая злорадного торжества.

– Посмотрим! – хорохорится он.

– Посмотрим! – в тон отвечаю я и, расхохотавшись ему в лицо, с шумом захлопываю окно.

Господь услышал мою молитву – Керим вне опасности.

Глава пятая