Вечера княжны Джавахи. Сказания старой Барбалэ

Вышла на кровлю Бэла, дочь Хаджи-Магомета, закрылась смуглыми ручками от солнца.

Солнце печет. Глядит на молоденькую племянницу татарочка-тетка. Смеются её газельи глазки. Кричит с плоской кровли Джаваховского гнезда, выстроенного по образцу саклей лезгинских аулов:

– Нина – джан! Оставайся дома с Аллахом солнце души моей! Сиди дома! Доеду до гор одна. Встретят меня нукеры[16 - Нукер – слуга.] отца у духана.[17 - Духан – заезжий двор, кабачок.] Ждут меня там.

Говорит по-русски, татарски и грузински вместе сразу, смешно путая слова. Голосок гортанный, низкий, как у мальчика, но звонкий.

– Сиди дома, Нина-джан! Сиди дома!

– Ага, ты надо мной смеяться! – заливчато крикнула княжна, бросилась к дому, одним духом взлетела по шатким ступеням на кровлю, обхватила молоденькую тетку сильными, как у джигита-мальчугана, руками, повалила на тахту. Целует, обнимает, хохочет.

– Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе! Не дразни, не дразни Нину, дагестанская дикая коза!

Потом снова вышла и снова громко, громко крикнула:

– Седлать мне Шалого, Абрек! И чтобы сейчас!

Абреку нынче такое приказание не по вкусу. Солнце печет, день жаркий. Изволь-ка в духоту такую сопровождать в горы княжну. А пустить одну нельзя. Попадет от батоно-князя… Или попробовать? Неужто не сохранит Аллах?

Абрек – джигит, татарин, из дагестанских диких аулов, отчаянный сорви-голова и смельчак, Аллаха одного боится и никого больше.

– «Так пускай же палить солнце, не поеду я ни за что».

– Госпожа, – кричит Абрек. – Шалый оседлан.

Далеко не заезжай. Батоно-князь не позволил. Поверни от конца предместья. А сейчас, айда с именем Аллаха!

– Айда! – звонко откликнулась княжна Нина, и через три минуты от ворот Горийской усадьбы скакали две юные всадницы, в узких бешметах, в широких шальварах[18 - Шальвары – шаровары, нижняя одежда восточных мужчин и женщин.] с кинжаликами, точь в точь как игрушечные, заткнутыми за пояс, в низеньких шапочках мингрельского образца.

Солнце печет, точно томит до полусмерти. До духана недалеко. Тихо шепчут воды Куры. Камешки то и дело скатываются в воду из-под ног лошадей.

Шалый – высокий, статный, как ворон черный, красавец-конь княжны Нины – пламя и вихрь. Под Бэлой – гнедая кабардинка-горянка, которая не уступит ему в прыти: через кручи понесет, перемахнет через бездны. Не лошадь – алмаз драгоценный!

В полчаса обе всадницы доскакали под палящим солнцем до духана.

В духане ждали Бэлу слуги Хаджи-Магомета, трое суток тому назад выехавшие из родного аула. С испытанными, верными нукерами не боится пустить в дальний путь Хаджа-Магомет свою красавицу-дочь.

Спешились Нина и Бэла.

– Прощай, бирюза сердца моего! – обнимая племянницу, лепечет девочка-тетка.

– Прощай, прекраснейшая из звезд аула Бестуди! – находчиво отвечает княжна.

– Прощай, чернокудрая гурия садов Магомета!

– Прощай, роза Аварских ущелий, свет и день очей моих! Поезжай с Богом! Поклон дедушке Магомету!

– Оставайся с Аллахом, благоухающая азалия Горийских долин! Брату Георгию неси привет от Бэлы!

– Папа в лагере. Когда вернется, крепко поцелую за себя и тебя. Прощай, райская пташка Бэла!

– Ниночка-джаным, прощай!

И расстались.

Бэла в сопровождении нукеров углубилась в горы.

Княжна Нина дала шпоры коню и, с обычным своим «айда», полетела обратно.

Но не мил девочке знакомый путь. Захотелось иного, что повыше и покруче, где холмы убегают в горы, где утесы горделиво тянутся в высь.

– Айда, Шалый! Айда! Айда!

Помчался в горы конь с нетерпеливой всадницей.

В ущельях бежит, извилистая как змейка, тропа. Говорят, идет она вглубь страны до самого неба…

Поскакать разве по ней?..

Но что скажут дома?..

Отец в лагерях, Михако и Барбалэ, старые воспитатели-няньки, поднимут суматоху, Попадет Абреку – зачем пустил Нину одну.

Но все это после, после. А пока… пока синь небес, заповедная горная тропа и быстрый, как вихрь, бег Шалого.

Скоро залучилась прихотливыми зигзагами тропинка. Вправо, влево, вправо, влево… Глуше стали утесы…

Теснее сдвинулись скалы. Все дальше и дальше слышится рокот Куры…

Быстрее помчалась Нина.

– Айда! Айда!

Сейчас поворот. Знакомый старый утес с чинарой.

Но где же они? Где утес? Где чинара? Совсем незнакомые места… Повернуть разве обратно? Глядь – там бездна. Направо кусты орешника и опять бездна.

– Где я? – кричит княжна звонко.

– Где я? – отвечает эхо.

Вдруг из-за утеса вытягивается папаха… Ползет кто-то в черной бурке, с горящими глазами, с зверским лицом. Одет как нищий. Во взоре лукавство, алчность. Впился им прямо в усыпанную дорогими каменьями рукоятку кинжалика Нины.

– Стой! – крикнул по-лезгински. – Стой, отдавай коня и платье, или смерть!

А сам выхватывает аркан и из-за пояса кривой кинжал.

Сердце сжалось в груди Нины.