Большая душа

Однажды Дося, внимательно и молча слушавшая рассказчицу, попросила ее:

– Слушай, Лиза, пусти меня как-нибудь к себе, когда утром не будет дома твоей старухи. Я тебе помогу окна мыть; вместе и песни петь будем, тебе же веселее станет. Ладно? Пустишь, Лизонька?

Лиза звонко расхохоталась в ответ на эти слова:

– Куда тебе, ты же барышня! Да нешто сумеешь ты окна мыть? Скажешь тоже!

Дося, готовая рассердиться, вспыхнула до ушей:

– А что, по-твоему, не сумею? Как же! Да ведь я у нас дома все сама делаю. И пыль стираю, и обед разогреваю, и…

– Ну пыль-то стирать да обед разогревать – невелик труд, – перебила ее Лиза, – пыль-то я тебе и у нас стереть позволила бы. Хоть и сама-то я едва-едва с этим делом справляюсь. Подумайте, миленькие, ведь каждую-то вещичку протереть надо. А вещиц этих самых у старухи – гибель… Особенно хрупкие которые, деликатные вещи, так одна беда с ними… Есть у нас, к примеру сказать, часы бронзовые, под стеклянным колпаком, а над ними китаец сидит, глазами раскосыми водит. Часы тикают, а он тоже этак, словно маятник, глаза то вправо, то влево, тик-так, тик-так.

– Живой? – не то восторженно, не то испуганно вырвалось у одного из маленьких слушателей.

– Живой, сказал тоже! – усмехнулась Лиза в сторону маленького восьмилетнего сына прачки Сени, наивно задавшего свой вопрос. – Будет тебе под стеклянным колпаком живой китаец сидеть, – небось задохнется. Кукла, понятно, только так уж эта кукла, скажу я вам, хитро сделана, что как есть живая, да и только!

– Лизонька, душечка, миленькая, сведи ты нас с Веней как-нибудь в квартиру твоей старухи, покажи нам китайца!.. – неожиданно взмолилась Дося.

– И меня! – вторил ей маленький Сеня.

– И меня! – послышался еще чей-то молящий голос.

– И меня, и меня, Лизонька! – присоединились к ним остальные заинтересованные Лизиными рассказами дети.

Но Лиза только улыбнулась в ответ на все эти просьбы и покачала головой:

– Никак этого невозможно сделать, миленькие, потому хозяйка во всякое время нежданно-негаданно вернуться домой может. Скандалу тогда не оберешься, ей-ей!.. Лучше слушайте, что я вам про другие вещи, какие у нас есть, рассказывать буду.

И, все больше и больше заинтересовывая своих маленьких слушателей, Лиза со всевозможными подробностями описывала детям имевшиеся в квартире старой ростовщицы диковинные вещицы.

Кроме китайца с живыми бегающими глазами, по ее словам, были там и две другие, не менее забавные вещи, принесенные вкладчиками: чучело медвежонка, по уверению Лизы, совсем живого на вид, и прелестный старинный сервиз с картинками.

– А сервиз этот из нашего дома, от здешнего жильца. Музыканта-скрипача в четвертом этаже видели? Так еще в конце зимы принесла евонная сестренка, Асей звать, такая щупленькая, – с тем же оживлением пояснила Лиза.

Многие из детей действительно не раз видели в одном из окон четвертого этажа и встречали во дворе смуглую черноглазую девочку. Видели ее и Дося с Веней, но мало обращали на нее внимания, целиком уделяя его брату девочки, музыканту, время от времени игравшему на скрипке у окна.

– Так, значит, и он тоже бедный? – с загоревшимися от любопытства глазами допрашивала рассказчицу Дося.

– А то как же!.. Были бы богатыми, с нашей не знались бы. Говорят, он еще учится, скрипач-то этот, не дошел еще до заправского музыканта, значит. Ну вот, деньги-то зарабатывать и нет времени. А сестренка в пансионе у него зимой живет, летом только домой приезжает. Страсть как они иной раз в деньгах нуждаются!.. Ихняя прислуга сказывала, когда к нам за утюгом приходила.

– А сервиз, ты говоришь, их же? – заинтересовался Веня, которому как-то чудно и странно было слушать все эти новости.

Незнакомый юноша, так божественно игравший на скрипке, казавшийся им с Досей каким-то особенным, неземным существом, оказался таким же бедняком, как и они сами, – и он, и Дося. И даже больше того – бывал голоден и нуждался в самом необходимом. Таким он был намного милее и ближе сердцу Вени.

Он хотел поделиться своими впечатлениями с Досей, но та о чем-то оживленно шепталась с Лизой, удалившись в сторону от других детей. Когда же Дося, вдоволь наболтавшись и наигравшись, как обычно, провожала маленького горбуна до дверей квартиры Дубякиных, прежде чем пойти к себе – они жили по соседству, на одной лестничной площадке, – девочка оживленно сообщила своему другу:

– Послушай-ка, горбунок, а ведь она согласилась! Согласна пустить меня помочь ей мыть окна – в первое же утро, как я рано проснусь… А еще, горбунок, еще, миленький, велела она нам с тобой прийти к ней завтра вечером. Она нам и китайца с часами, и медвежонка, и сервиз – все-все-все покажет! Только просила никому-никому об этом не говорить…

Глава VI

Как нарочно, Дарья Васильевна, приходившая всегда аккуратнейшим образом в половине восьмого, опоздала домой на следующий вечер, и Веня, лежавший грудью на подоконнике, до половины высунувшись из окна, встречал глазами каждого прохожего, появляющегося в воротах.

Конечно, мачеха не знала, какой интересный вечер предстояло провести ему сегодня. А если бы знала, то уж, разумеется, поспешила бы домой, чтобы отговорить его идти в чужую квартиру, думал мальчик.

Старуху Велизариху жильцы большого дома недолюбливали. Уже благодаря своему ремеслу старая ростовщица никому не внушала симпатии – ремеслу, успех и прибыльность которого зависели от несчастья других. Но, помимо этого, она вообще была малосимпатична, и редко у кого из жильцов не происходило стычек с взбалмошной и строптивой старухой, готовой браниться из-за любых пустяков. То ей не хватало места в общей прачечной или в общем леднике[3 - Ле?дник – погреб со льдом или снегом; специальный шкаф, помещение со льдом для хранения скоропортящихся продуктов.], то она поднимала шум из-за нескольких охапок дров, которые у нее «бесстыдно украли», как кричала она на весь двор. Поэтому немудрено, что люди всячески старались избегать иметь с ней дело. И, конечно, знай Венина мачеха, куда собрался ее Веня этим вечером, она удержала бы пасынка от такого необдуманного поступка.

Наконец Дарья Васильевна вернулась домой – к полному удовольствию Вени.

Увидев ее еще внизу, во дворе, мальчик просиял от радости.

– Наконец-то, мамаша, а я уж думал, вы не вернетесь, – сказал он, открывая мачехе дверь квартиры.

– Ну и глупенький, ежели так думал; на кого ж я тебя одного оставила бы? На? вот, покушай лучше. Это мармелад… По дороге тебе купила. С Досей своей поделишься. Ты ведь у меня не лакомка, больше о подруге хлопочешь… Знаю я тебя! А это – чайная колбаса, сыр и два пеклеванника[4 - Пеклева?нник – хлеб, выпеченный из пеклеванной (то есть мелко смолотой) муки.] к ужину. Самовар-то у нас кипит?

Дарья Васильевна говорила очень быстро, одновременно сбрасывая с себя плащ, откалывая шляпу и наскоро приглаживая растрепавшиеся густые, пушистые волосы.

Это была еще далеко не старая женщина, с добродушным лицом, какие часто встречаются у нас на родине, с маленькими, зоркими и ласковыми серыми глазами. Внимательно оглядев Веню и убедившись, что мальчик здоров, весел и бодр, мачеха поторопила его с чаепитием.

– Попьем, поедим, да и на боковую. Заработалась, устала я нынче, долго не высижу. А ты, небось, еще к ребятам во двор играть отправишься? – наливая чай себе и пасынку, спросила она.

Веня, густо краснея за свою невольную ложь, чуть слышно пробормотал:

– Пойду, если позволите…

– Отчего ж не позволить, – ступай себе. До десяти можешь играть. Только ключ захвати с собой. На воздухе тебе быть полезно. Ишь, какой ты у меня бледненький!.. Вот вернется отец осенью, непременно скажу ему, пусть захватит тебя с собой в море после зимовки. Может, и укрепит тебя плавание на чистом воздухе – поправишься, поздоровеешь, а может, отец тебе и местечко какое найдет на судне ихнем… Вот тогда и совсем ладно будет!

– Не дадут мне места, – я убогий, мамаша, – грустно промолвил Веня.

– Понятно, что тяжелого не дадут, которое не по силам. Потому что ты еще дитя, мальчик, летами не вышел. А что-нибудь подходящее – почему бы не подыскать, Веничка?

Все это Дарья Васильевна говорила за едой, то и дело поглядывая на пасынка, который сидел нынче за столом ни жив ни мертв.

«Вот какая она добрая и заботливая, – думал Веня, – даром что ни когда не приласкает, не поцелует по-матерински; а я-то ее обманывать собрался. Сказал, что к ребятам иду, а сам вместо этого – в квартиру Велизарихи!..»

Веня был прав. Действительно, в сдержанной и замкнутой натуре Дубякиной не было нежности и ласки. Не было их и по отношению к пасынку, но Веня и без этого знал, что мачеха любит и жалеет его как никто другой.

Наконец мучительное для Вени чаепитие закончилось, и, наскоро перемыв чайную посуду и убрав со стола, мальчик вышел из квартиры, заперев за собой дверь на ключ…

* * *

– Ну, вот, а я уж думала, что ты не придешь, надуешь! Ведь уже девять часов без малого, – встретил Веню взволнованный шепот Доси, поджидавшей приятеля на нижней площадке лестницы. – Гляди-ка, вон Лиза из окошка нам знаки какие-то подает. Бежим скорее, горбунок, – пока меня дома крестненькая не хватилась. Что это, мармелад? Спасибо! Вкусный какой! Прелесть… И как раз мой любимый – желе!

И, одной рукой запихивая в рот лакомство, другой Дося схватила Веню за руку и потащила за собой. Перебежать двор, где занятая игрой детвора возилась на своем обычном месте, под тремя березками, вбежать в подъезд напротив, подняться на третий этаж, где находилась квартира Велизарихи, было делом одной минуты.

– Тс-с!.. Тише, ради Бога!.. А то, чего доброго, соседи услышат и моей старухе нажалуются, – встретила своих гостей на пороге хозяйкиной квартиры Лиза.

И тут же все трое, как заговорщики, прокрались из темной передней в первую комнату, заставленную разнообразной сборной мебелью и заваленную всевозможными вещами.