Немецкая революция и сталинская бюрократия

Гуго Урбанс из-за советской бюрократии не видит социальных основ пролетарского государства. Вместе с Отто Бауэром Урбанс конструирует понятие внеклассового государства, но в отличие от Бауэра находит этот образец не в Австрии, а в нынешней республике Советов.

С другой стороны, Тальгеймер утверждает, что «троцкистская установка по отношению к Советскому Союзу, подвергающая сомнению (?) пролетарский характер (?) советского государства и социалистический характер хозяйственного строительства» (10 января), имеет «центристский» характер. Этим Тальгеймер показывает лишь, как далеко у него заходит отождествление рабочего государства с советской бюрократией. Он требует, чтоб на Советский Союз глядели не глазами международного пролетариата, а не иначе, как через очки сталинской фракции. Другими словами, он рассуждает не как теоретик пролетарской революции, а как лакей сталинской бюрократии. Обиженный, опальный, но все же лакей, ждущий помилования. Поэтому и в «оппозиции» он не смеет хотя бы назвать бюрократию вслух: этого она, как и Иегова, не прощает: «не произноси имени моего всуе».

Таковы эти два полюса среди коммунистических группировок: один из-за деревьев не видит леса, а другому лес не позволяет различать деревья. Нет, однако, решительно ничего неожиданного в том, что Тальгеймер и Урбанс находят друг в друге родственную душу и на деле блокируются – против марксистской оценки советского государства.

Суммарная, ни к чему не обязывающая «поддержка» «русского опыта» со стороны стала за последние годы довольно распространенным и очень дешевым товаром. Во всех частях света немало радикальных и полурадикальных, гуманитарных и пацифистских тоже-«социалистов», журналистов, туристов, художниц, которые относятся к СССР и Сталину с таким же безоговорочным одобрением, как и брандлерианцы. Бернар Шоу, который в свое время свирепо критиковал Ленина и автора этих строк, полностью одобряет политику Сталина. Максим Горький, бывший в оппозиции к коммунистической партии в период Ленина, теперь полностью за Сталина. Барбюс, идущий рука об руку с французскими социал-демократами, поддерживает Сталина. Американский еженедельник «Новые Массы», издание радикальных мещан второго сорта, защищает Сталина от Раковского. В Германии Осецкий, с сочувствием цитировавший мою статью о фашизме, счел необходимым отметить, что я несправедлив в своей критике Сталина. Старик Ледебур говорит: «Касательно главного спорного вопроса между Сталиным и Троцким, именно, может ли социализация быть предпринята в отдельной стране и счастливо доведена до конца, я всецело стою на стороне Сталина». Число таких примеров можно было бы увеличить без конца. Все эти «друзья» СССР подходят к вопросам советского государства со стороны, как наблюдатели, как сочувствующие, иногда как фланеры. Разумеется, достойнее быть другом советской пятилетки, чем другом нью-иоркской биржи. Но все-таки пассивное, лево-обывательское сочувствие очень далеко отстоит от большевизма. Первой крупной неудачи Москвы будет достаточно, чтоб развеять большинство этой публики, как пыль по ветру.

Чем позиция брандлерианцев по отношению к советскому государству отличается от позиции всех этих «друзей?» Разве лишь меньшей искренностью. От такой поддержки советской республике ни тепло, ни холодно. И когда Тальгеймер учит нас, левую оппозицию, русских большевиков-ленинцев, как надо относиться к Советскому Союзу, то он не может не вызывать чувства брезгливости.

Раковский непосредственно руководил обороной рубежей советской революции, участвовал в первых шагах советского хозяйства, в выработке политики по отношению к крестьянству, явился инициатором комитетов незаможних селян (деревенской бедноты) на Украине, руководил применением политики НЭПа к своеобразным украинским условиям, знает все изгибы этой политики, следит за ней и сейчас, в Барнауле, со страстным напряжением, изо дня в день, предостерегает против ошибок, подсказывает правильные пути. Умерший в ссылке старый боец Коте Цинцадзе, Муралов, Карл Грюнштейн, Каспарова, Сосновский, Коссиор, Аусем, Эльцины, отец и сын, Дингельштедт, Шумская, Солнцев, Стопалов, Познанский, Сермукс, расстрелянный Сталиным Блюмкин, замученный Сталиным в тюрьме Бутов, десятки, сотни, тысячи других, разбросанных по тюрьмам и ссылкам, – ведь все это борцы октябрьского переворота, гражданской войны, участники социалистического строительства, которых не смутят никакие трудности и которые по первому сигналу тревоги готовы занять боевые посты. Им ли учиться у Тальгеймера верности по отношению к рабочему государству?

Все, что есть в политике Сталина прогрессивного, было формулировано левой оппозицией и подвергалось травле со стороны бюрократии. За инициативу планового начала, высоких темпов, борьбы с кулачеством, более широкой коллективизации левая оппозиция платилась и платится годами тюрьмы и ссылки. Что же внесли в хозяйственную политику СССР все эти безоговорочные сторонники, сочувствующие друзья, включая и брандлерианцев? Ничего! За их суммарной, некритической поддержкой всего, что совершается в СССР, таится отнюдь не интернациональный энтузиазм, а лишь тепловатое сочувствие: ведь дело происходит за пределами их собственных отечеств. Брандлер и Тальгеймер думают, отчасти и говорят: «Нам, немцам, режим Сталина, конечно, не подошел бы; но для русских – достаточно хорош!»

Реформист видит в международной обстановке сумму национальных; марксист рассматривает национальную политику, как функцию интернациональной. В этом коренном вопросе группа КПО (брандлерианцы) занимает национально-реформистскую позицию, т. е. на деле, если не на словах, отрицает интернациональные принципы и критерии национальной политики.

Ближайшим единомышленником и сотрудником Тальгеймера являлся Рой, политическая программа которого для Индии, как и для Китая, исходит целиком из сталинской идеи «рабоче-крестьянских» партий для Востока. В течение ряда лет Рой выступал, как пропагандист национально-демократической партии для Индии. Другими словами: не как пролетарский революционер, а как мелкобуржуазный национальный демократ. Это нисколько не мешало его активному участию в центральном штабе брандлерианцев [7 - Рой сейчас осужден на много лет правительством Макдональда. Газеты Коминтерна не считают себя обязанными даже протестовать против этого: можно быть в тесном союзе с Чан-Кай-Ши, но никак нельзя защищать индусского брандлерианца Роя от империалистских палачей.].

Грубее всего национальный оппортунизм брандлерианцев проявляется, однако, в отношении к Советскому Союзу. Сталинская бюрократия, если верить им, действует у себя дома совершенно безошибочно. Но почему-то руководство той же сталинской фракции оказывается гибельным для Германии. Как же так? Ведь дело идет не о частных ошибках Сталина, порождаемых его незнакомством с другими странами, а об определенном курсе ошибок, о целом направлении. Тельман и Реммеле знают Германию, как Сталин знает Россию, как Кашен, Семар или Торез знают Францию. Совместно они образуют международную фракцию и вырабатывают ее политику для разных стран. Но оказывается, что эта политика, безупречная в России, во всех других странах губит революцию.

Позиция Брандлера становится особенно несчастной, если перенести ее внутрь СССР, где брандлерианец обязан безоговорочно поддерживать Сталина. Радек, который, в сущности, всегда был ближе к Брандлеру, чем к левой оппозиции, капитулировал перед Сталиным. Брандлер мог только одобрить этот акт. Но капитулировавшего Радека Сталин немедленно заставил объявить Брандлера и Тальгеймера «социал-фашистами». Платонические воздыхатели сталинского режима в Берлине даже не пытаются выбраться из этих унизительных противоречий. Практическая цель их ясна, однако, и без комментариев: «Если ты поставишь меня во главе партии в Германии, – говорит Брандлер Сталину, – то я обязуюсь признавать твою непогрешимость в русских делах, при условии, что ты позволишь мне проводить мою политику в немецких делах». Можно ли к таким «революционерам» относиться с уважением?

Но и коминтерновскую политику сталинской бюрократии брандлерианцы критикуют крайне односторонне и теоретически недобросовестно. Ее единственным пороком оказывается «ультралевизна». Но можно ли обвинить четырехлетний блок Сталина с Чай-Кай-Ши в ультралевизне? Было ли ультралевизной создание Крестинтерна? Можно ли назвать путчизмом блок с Генеральным Советом штрейкбрехеров? Создание рабоче-крестьянских партий в Азии и рабоче-фермерской партии в Соединенных Штатах?

Далее: какова социальная природа сталинской ультралевизны? Что это такое? Временное настроение? Болезненное состояние? Тщетно искать ответа на этот вопрос у теоретика Тальгеймера.

Между тем загадка давно уже разгадана левой оппозицией: дело идет об ультралевом зигзаге центризма. Но именно этого определения, подтвержденного развитием последних 9 лет, брандлерианцы не могут признать, ибо оно убивает их самих. Они проделывали со сталинской фракцией все ее правые зигзаги, но восстали против левых; этим они показали, что являются правым крылом центризма. То, что они, в качестве сухой ветки, оторвались от основного ствола, – вполне в порядке вещей: при острых поворотах центризма от него неизбежно отрываются группы и прослойки справа и слева.

Сказанное не означает, что брандлерианцы во всем ошибались. Нет, против Тельмана-Реммеле они во многом были и остаются правы. В этом нет ничего чрезвычайного. Оппортунисты могут оказаться на правильной позиции в борьбе против авантюризма. Ультралевое течение может, наоборот, верно схватить момент перехода от борьбы за массы к борьбе за власть. В своей критике Брандлера ультралевые высказали в конце 1923 года немало верных мыслей, что не помешало им в 1924 – 25 г. наделать грубейших ошибок. То обстоятельство, что в критике обезьяньих прыжков «третьего периода» брандлерианцы повторили ряд не новых, но правильных соображений, отнюдь не свидетельствует о правильности их общей позиции. Политику каждой группы надо анализировать на нескольких этапах: в оборонительных боях и в наступательных, в периоды прилива и в моменты отлива, в условиях борьбы за массы и в обстановке прямой борьбы за власть.

Не может быть марксистского руководства, специализировавшегося на вопросах обороны или нападения, единого фронта или всеобщей стачки. Правильное применение всех этих методов возможно лишь при способности синтетически оценить обстановку в целом, при умении анализировать ее движущие силы, устанавливать этапы и повороты и на этом анализе строить систему действий, отвечающих сегодняшней обстановке и подготовляющих следующий этап.

Брандлер и Тальгеймер считают себя почти монопольными специалистами по «борьбе за массы». С самым серьезным видом эти люди утверждают, что доводы левой оппозиции в пользу политики единого фронта представляют собою… плагиат у них, у брандлерианцев. Нельзя никому отказать в праве на честолюбие! Представьте себе, что в то время, как вы объясняете Гейнцу Нойману его ошибку в умножении, какой-нибудь доблестный учитель арифметики заявляет вам, что вы совершаете у него плагиат, ибо он совершенно таким же образом объясняет из года в год таинства счета.

Претензия брандлерианцев доставила мне, во всяком случае, веселую минуту в нынешней невеселой обстановке. Стратегическая мудрость этих господ ведет свое летосчисление с III-го конгресса Коминтерна. Азбуку борьбы за массы я защищал там, против тогдашнего «левого» крыла. В посвященной популярному истолкованию политики единого фронта книге моей «Новый этап», изданной в свое время Коминтерном на разных языках, всячески подчеркивается элементарный характер защищающихся в ней мыслей. «Все сказанное – читаем мы, например, на стр. 70 немецкого издания – представляет собою азбучную истину с точки зрения серьезного революционного опыта. Но некоторые „левые“ элементы конгресса усмотрели в этой тактике сдвиг направо»… Среди этих некоторых, наряду с Зиновьевым, Бухариным, Радеком, Масловым, Тельманом, находился и Тальгеймер.

Обвинение в плагиате – не единственное обвинение. Похищая духовную собственность Тальгеймера, левая оппозиция дает ей, оказывается, оппортунистическое толкование. Этот курьез заслуживает внимания постольку, поскольку дает нам возможность попутно лучше осветить вопрос о политике фашизма.

Я высказал в одной из прошлых работ ту мысль, что у Гитлера нет возможности парламентским путем прийти к власти: если даже допустить, что он мог бы получить свои 51% голосов, нарастание экономических и обострение политических противоречий должно было бы еще до наступления этого момента привести к открытому взрыву. В связи с этим брандлерианцы приписывают мне ту мысль, что национал-социалисты сойдут со сцены без того, чтобы для этого понадобилась внепарламентская массовая акция рабочих». Чем это лучше выдумок «Роте Фане?»

Из невозможности для национал-социалистов «мирно» получить власть я выводил неизбежность других путей прихода к власти: либо путем прямого государственного переворота, либо путем коалиционного этапа с неизбежным государственным переворотом. Безболезненная самоликвидация фашизма была бы возможна в одном единственном случае: если бы Гитлер применил в 1932 году ту политику, которую Брандлер применял в 1923 году. Нисколько не переоценивая национал-социалистических стратегов, я думаю все же, что они и дальновиднее и крепче Брандлера и Ко.

Еще глубокомысленнее второе возражение Тальгеймера: вопрос о том, придет ли Гитлер к власти парламентским или иным путем, не имеет-де никакого значения, ибо не меняет «сущности» фашизма, который все равно может утвердить свое господство лишь на осколках рабочих организаций. «Рабочие могут спокойно предоставить редакторам „Форвертса“ расследования насчет различия между конституционным и неконституционным приходом Гитлера к власти» («Арбайтерполитик», 10 января). Если передовые рабочие послушаются Тальгеймера, то Гитлер им несомненно перережет горло. Для нашего мудрого школьного учителя важна лишь «сущность» фашизма, а как эта сущность реализуется, он предоставляет судить редакторам «Форвертса». Но дело в том, что погромная «сущность» фашизма может полностью проявиться лишь после того, как он придет к власти. Задача же состоит как раз в том, чтоб не допустить его до власти. Для этого надо самому понять стратегию врага и разъяснить ее рабочим. Гитлер делает чрезвычайные усилия ввести по внешности движение в русло конституции. Только педант, воображающий себя «материалистом», может думать, будто такие приемы остаются без влияния на политическое сознание масс. Конституционализм Гитлера служит не только для того, чтобы сохранять открытой дверь к блоку с центром, но и для того, чтоб обманывать социал-демократию, вернее, чтоб облегчать вождям социал-демократии обман масс. Если Гитлер клянется, что придет к власти конституционным путем, то ясно: опасность фашизма сегодня не так уж велика. Во всяком случае, еще будет время несколько раз проверить соотношение сил на всякого рода выборах. Под прикрытием конституционной перспективы, которая усыпляет противников, Гитлер хочет сохранить за собой возможность нанести удар в подходящий момент. Эта военная хитрость, как она ни проста сама по себе, заключает в себе, однако, огромную силу, ибо она опирается не только на психологию промежуточных партий, которые хотели бы разрешить вопрос мирно и законно, но, что гораздо опаснее, на доверчивость народных масс.

Нужно еще прибавить, что маневр Гитлера есть обоюдоострый маневр: он обманывает не только противников, но и сторонников. Между тем для борьбы, особенно наступательной, нужен боевой дух. Его можно поддерживать, только воспитывая свою армию в понимании неизбежности открытой борьбы. Это соображение тоже говорит за то, что, не деморализуя своих рядов, Гитлер не может слишком долго затягивать свой нежный роман с Веймарской конституцией. Он должен своевременно вынуть нож из-за пазухи.

Недостаточно понимать одну «сущность» фашизма. Надо уметь оценить его, как живое политическое явление, как сознательного и коварного врага. Наш школьный учитель слишком «социологичен», чтоб быть революционером. Не ясно ли, в самом деле, что глубокомыслие Тальгеймера также входит маленьким благоприятным моментом в расчеты Гитлера, ибо валить в одну кучу сеяние «Форвертсом» конституционных иллюзий и разоблачение военной хитрости врага, построенной на этих иллюзиях, значит оказывать услугу врагу.

Организация может быть значительна либо охватываемою ею массою, либо содержанием тех идей, которые она способна внести в рабочее движение. У брандлерианцев нет ни того, ни другого. Между тем с каким великолепным презрением Брандлер и Тальгеймер говорят о центристском болоте САП! На самом деле, если сопоставлять эти две организации – САП и КПО, – все преимущества на стороне первой. САП – не болото, а живое течение. Его направление – справа налево, в сторону коммунизма. Течение не очистилось, в нем много мусору и илу, но это не болото. Гораздо ближе наименование болота подходит к организации Брандлера-Тальгеймера, которую характеризует полный идейный застой.

Внутри группы КПО давно уже существовала своя оппозиция, недовольная, главным образом, тем, что руководители свою политику старались приспособить не столько к объективным обстоятельствам, сколько к настроениям сталинского штаба в Москве.

Что оппозиция Вальхера-Фрелиха и др. в течение ряда лет терпела политику Брандлера-Тальгеймера, которая, особенно в отношении СССР, имела не просто ошибочный, а сознательно лицемерный, политически нечестный характер, этого, конечно, никто не запишет отколовшейся группе в плюс. Но факт таков, что группа Вальхера-Фрелиха признала, наконец, полную безнадежность организации, вожди которой ориентируются на милость начальства. Меньшинство считает необходимым самостоятельную и активную политику, направленную не против злосчастного Реммеле, а против курса и режима сталинской бюрократии в СССР и в Коминтерне. Если мы правильно истолковываем, на основании пока еще крайне недостаточных материалов, позицию Вальхера-Фрелиха, то она представляет в этом вопросе шаг вперед. Но порвав с заведомо мертвой группой, меньшинство только теперь становится перед задачей новой ориентировки, как национальной, так и особенно – интернациональной.

Отколовшееся меньшинство, насколько можно судить, видит главную свою задачу в ближайший период в том, чтобы опереться на левое крыло САП и, завоевав новую партию для коммунизма, разбить затем, при ее помощи, бюрократический консерватизм КПД. По поводу плана в такой его общей и неопределенной форме высказаться невозможно, так как остаются неясными те принципиальные основы, на которых стоит само меньшинство, и те методы, какие оно думает применять в борьбе за эти основы. Нужна платформа! Мы имеем в виду не документ, воспроизводящий общие места коммунистического катехизиса, а ясные и конкретные ответы на те боевые вопросы пролетарской революции, которые раздирали в течение последних 9 лет ряды коммунизма и сохраняют свое жгучее значение и сейчас. Без этого можно лишь раствориться в САП и замедлить, а не ускорить ее развитие к коммунизму.

Левая оппозиция будет следить за эволюцией меньшинства внимательно и без всякой предвзятости. Раскол нежизненной организации не раз в истории давал толчок прогрессивному развитию жизнеспособной ее части. Мы будем очень рады, если этот закон подтвердится и на этот раз на судьбе меньшинства. Но ответ может дать только будущее.

XIII. СТАЧЕЧНАЯ СТРАТЕГИЯ

В профессиональной области коммунистическое руководство окончательно запутало партию. Общий курс «третьего периода» шел на параллельные профсоюзы. Предполагалось, что массовое движение перехлестнет через старые организации и что органы РГО (Красной профессиональной оппозиции) станут инициативными комитетами экономической борьбы. Для осуществления этого плана не хватало мелочи: массового движения. Во время весенних разливов вода сносит много заборов. Попробуем снести забор, – решил Лозовский, – может быть, потекут весенние воды!

Реформистские профсоюзы устояли. Из заводов компартия вышибла сама себя. В профессиональную политику начали после этого вносить частичные поправки. Звать неорганизованных рабочих в реформистские союзы компартия отказалась. Но она высказывается также и против выхода из профсоюзов. Создавая параллельные организации, она возродила лозунг борьбы за влияние внутри реформистских союзов. Механика в целом представляет идеальный авто-саботаж.

«Роте Фане» жалуется на то, что многие коммунисты считают бесцельным участие в реформистских союзах. «Зачем оживлять эту лавочку?», заявляют они. И действительно: зачем? Если серьезно бороться за завладение старыми союзами, то надо призывать неорганизованных входить в их состав: именно свежие слои могут создать опору для левого крыла. Но тогда нельзя строить параллельные союзы, т. е. создавать конкурирующую агентуру по вербовке рабочих.

Рекомендуемая сверху политика внутри реформистских союзов стоит вполне на высоте всей остальной путаницы. 28 января «Роте Фане» отчитывала коммунистических членов союза металлистов в Дюссельдорфе за то, что они выдвинули лозунг «беспощадной борьбы против участия профсоюзных вождей» в поддержке правительства Брюнинга. Такие «оппортунистические» требования недопустимы, ибо они предполагают (!), что реформисты способны отказаться от поддержки Брюнинга и его исключительных законов. Поистине это похоже на скверную шутку! «Роте Фане» считает, что достаточно обругать вождей, но недопустимо подвергать их политической проверке через массы.

Между тем именно в реформистских союзах сейчас открыто исключительно благоприятное поле деятельности. Если социал-демократическая партия еще имеет возможность обманывать рабочих политической возней, то пред союзами тупик капитализма стоит, как безнадежная тюремная стена. 200-300 тысяч рабочих, организованных ныне в самостоятельные красные союзы, могут стать неоценимой закваской внутри реформистских объединений.

В конце января заседала в Берлине коммунистическая конференция заводских комитетов со всей страны. «Роте Фане» печатает отчет: «Заводские комитеты куют красный рабочий фронт» (2 февраля). Но тщетно стали бы вы искать сведений о составе конференции, о числе представленных предприятий и рабочих. В противоположность большевизму, который тщательно и открыто отмечал всякое изменение соотношения сил внутри рабочего класса, немецкие сталинцы, вслед за русскими, играют в прятки. Они не хотят признаться, что коммунистические завкомы составляют менее 4% против 84% социал-демократических! В этом соотношении выражается баланс политики «третьего периода». Но если назвать изолированность коммунистов на предприятиях «единым красным фронтом», неужели же это подвинет дело вперед?

Длительный кризис капитализма проводит внутри пролетариата самую болезненную и самую опасную линию водораздела: между работающими и безработными. То обстоятельство, что на предприятиях господствуют реформисты, а среди безработных – коммунисты, парализует обе части пролетариата. Работающие могут дольше ждать. Безработные более нетерпеливы. Сейчас их нетерпение имеет революционный характер. Но если компартия не сумеет найти такие формы и лозунги борьбы, которые, объединив работающих и безработных, откроют перспективу революционного выхода, нетерпение безработных неминуемо направится против коммунистической партии.

В 1917 году, несмотря на правильную политику большевистской партии и быстрое развитие революции, хуже поставленные и более нетерпеливые слои пролетариата, даже в Петрограде, уже начинали в сентябре-октябре отвращать свои взоры от большевиков в сторону синдикалистов и анархистов. Если б не разразился своевременно октябрьский переворот, распад в пролетариате принял бы острый характер и привел бы к загниванию революции. В Германии нет надобности в анархистах: их место могут занять национал-социалисты, сочетающие анархическую демагогию с сознательно реакционными целями.

Рабочие вовсе не застрахованы раз и навсегда от влияния фашистов. Пролетариат и мелкая буржуазия представляют сообщающиеся сосуды, особенно в нынешних условиях, когда резервная армия рабочих не может не выделять мелких торговцев, разносчиков и пр., а разоряющаяся мелкая буржуазия – пролетариев и люмпен-пролетариев.

Служащие, технический и административный персонал, известные слои чиновников составляли в прошлом одну из важных опор социал-демократии. Сейчас эти элементы перешли или переходят к национал-социалистам. Они могут увлечь за собой, если еще не начали увлекать, слой рабочей аристократии. По этой линии национал-социализм вторгается в пролетариат сверху.

Гораздо опаснее, однако, возможное его вторжение снизу, через безработных. Никакой класс не может долго жить без перспектив и надежд. Безработные – не класс, но это уже очень компактный и устойчивый социальный слой, тщетно стремящийся вырваться из невыносимых условий. Если верно вообще, что только пролетарская революция может спасти Германию от гниения и распада, то это прежде всего верно по отношению к миллионам безработных.

При бессилии компартии на заводах и в профессиональных союзах, численный рост компартии ничего не решает. В расшатанной, изъеденной кризисом и противоречием нации крайняя левая партия может найти новые десятки тысяч сторонников, особенно, если весь аппарат ее направлен на индивидуальную ловлю членов в порядке «соревнования». Все дело в соотношении между партией и классом. Один рабочий коммунист, выбранный в завком или в правление профсоюза, имеет большее значение, чем тысяча новых членов, набранных здесь и там, сегодня вступивших в партию, чтобы завтра покинуть ее.

Но и индивидуальный приток членов в партию вовсе не будет длиться без конца. Если компартия станет и дальше откладывать борьбу до того момента, когда окончательно вытеснит реформистов, то она убедится в том, что социал-демократия с известного момента перестанет уступать свое влияние компартии, а фашисты станут разлагать безработных, главный фундамент компартии. Неиспользование своих сил для задач, вытекающих из всей обстановки, никогда не проходит для политической партии безнаказанно.

Чтоб проложить дорогу массовой борьбе, компартия пытается развязывать частичные стачки. Успехи в этой области не велики. Как всегда, сталинцы занимаются самокритикой: «мы еще не умеем организовывать»… «мы еще не умеем вовлекать»… «мы еще не умеем захватывать»… при чем «мы» – это всегда значит «вы». Возрождается блаженной памяти теория мартовских дней 1921 года: «электризовать» пролетариат посредством наступательных действий меньшинства. Но рабочим вовсе не нужно, чтоб их «электризовали». Они хотят, чтоб им дали ясную перспективу и помогли создать предпосылки массового движения.

В своей стачечной стратегии компартия явно руководится отдельными цитатами из Ленина в истолковании Мануильского или Лозовского. Действительно, были периоды, когда меньшевики боролись против «стачечного азарта», а большевики, наоборот, становились во главе каждой новой стачки, вовлекая в движение все большие массы. Это отвечало периоду пробуждения новых слоев класса. Такова была тактика большевиков в 1905 году; во время промышленного подъема в годы перед войной; в первые месяцы Февральской революции.

Но в непосредственно предоктябрьский период, начиная с июльского столкновения 1917 года, тактика большевиков имела иной характер: они удерживали от стачек, тормозили их, ибо каждая большая стачка имела тенденцию превратиться в решающий бой, а политические предпосылки для него еще не созрели.

Однако, в эти месяцы большевики продолжали становиться во главе всех стачек, возникавших, несмотря на их предостережения, главным образом, в более отсталых отраслях промышленности (текстильщики, кожевники и пр.).

Если в одних условиях большевики смело развязывали стачки в интересах революции, то в других условиях они, наоборот, в интересах революции, удерживали от стачек. В этой области, как и в других, готового рецепта нет. Но стачечная тактика большевиков в каждый данный период всегда составляла элемент общей стратегии, и передовым рабочим была ясна связь частного с общим.

Как обстоит сейчас дело в Германии? Занятые рабочие не сопротивляются снижению заработной платы потому, что боятся безработных. Немудрено: при нескольких миллионах безработных обычная профессионально-организованная стачечная борьба явно безнадежна. Она вдвойне безнадежна при политическом антагонизме между занятыми и безработными. Это не исключает частичных стачек, особенно в более отсталых, менее централизованных отраслях промышленности. Но как раз рабочие наиболее важных отраслей промышленности при такой обстановке обнаруживают склонность прислушиваться к голосам реформистских вождей. Попытки компартии развязать стачечную борьбу, не меняя общей обстановки в пролетариате, приводят лишь к мелким партизанским операциям, которые, даже в случае успеха, не находят себе продолжения.

По рассказу коммунистических рабочих (см. хотя бы «Дер Роте Ауфбау»), на предприятиях много говорят о том, что частичные стачки не имеют сейчас смысла, что только всеобщая стачка могла бы вывести рабочих из бедствий. «Всеобщая стачка» тут означает: перспектива борьбы. Рабочие тем менее могут вдохновляться разрозненными стачками, что им приходится иметь дело непосредственно с государственной властью: монополистский капитал разговаривает с рабочими на языке исключительных законов Брюнинга [8 - Некоторые ультралевые (например, итальянская группа бордигистов) считают, что единство фронта допустимо только в экономической борьбе. Попытка отделить экономическую борьбу от политической в нашу эпоху менее осуществима, чем когда-либо ранее. Пример Германии, где тарифные договоры отменяются и рабочая плата сокращается путем правительственных декретов, должен был бы внушить эту истину и малым детям.Отметим мимоходом, что в своей нынешней стадии сталинцы возрождают многие из ранних предрассудков бордигизма. Немудрено, если группа «Прометео», которая ничему не учится и ни на шаг не продвигается вперед, сегодня, в период ультралевого зигзага Коминтерна, стоит гораздо ближе к сталинцам, чем к нам.].