Блокпост

– Ну вот – минус пять, – констатировал Иван, присев за бортиком беседки и озираясь по сторонам. – Один остался…

В джипе кто-то тонко завыл. Иван подскочил к машине и рывком распахнул переднюю дверь, направив ствол в салон. На заднем сиденье скрючился Жюльен – переводчик трясся от страха и тихонько подвывал.

– Не зацепило? – брезгливо спросил Иван. – Да не вой – все в норме!

Жюльен в ответ помотал головой – нет, не зацепило.

– Пятый где? – деловито поинтересовался Иван. – «Индеец» еще один – где?!

– Туалет, – тихо прошептал Жюльен. – Он туалет…

Иван мгновенно развернулся и взглядом сосчитал автоматы в беседке. Пять стволов имело место – лишний, заботливо прислоненный к столбику, так и стоял, дожидаясь хозяина.

– Очень приятно, – похвалил Иван, направляясь к уборной, располагавшейся неподалеку от беседки.

– Руки за голову – выходи! – скомандовал он, подойдя к уборной на пять шагов. – Без шуток только – а то…

Дверь уборной тихонько скрипнула – во двор вышагнул пятый охранник, ненавидяще глядя на Ивана и не делая попыток приподнять сползающие штаны.

– Че ж ты, воин, весь бой в сральне просидел? – укоризненно попенял ему Иван. – Надо было выйти и умереть, как положено мужику… Штаны застегни! И пройди два шага вперед. Быстро! – «Индеец» все послушно исполнил. Вскинув автомат, Иван короткой очередью перечеркнул жизнь последнего охранника и, поморщившись, пошел вновь менять магазины.

– Ты! Ты убил безоружного! – петушиным всхлипом прорезался Жюльен, вылезая из джипа. – Он не нес в себе угрозы! Ты что, не знаешь кодекса…

– Это бандит, – поправил Иван, рассовав по карманам магазины и направляясь к хибаре пленных. – Он грабил, убивал и насиловал. Я совершил правосудие – и только.

– Зачем тогда ты позвал его из туалета? – удивился Жюльен. – Стрелял бы через дверь – не надо было бы смотреть ему в глаза…

– Он бандит, но воин, – обернулся Иван. – И я – воин. Если у меня есть возможность не торопиться, я никогда не стану убивать воина в сортире. Умереть на говне – это западло…

За то короткое время, что Иван отсутствовал, Артур успел прийти в себя – он сидел на корточках возле поверженного Махмуда, держался за голову и стонал, раскачиваясь из стороны в сторону.

– Пошли – не хер стонать, – пригласил Иван, надевая на левое запястье командира «индейцев» наручник. – Подвезешь меня до «нейтралки». Будешь хорошо себя вести, отпущу. Давай, пошли!

– Ты убил моего брата, капитан, – тихо выговорил Артур, скривив лицо в мучительной гримасе. – Ты представляешь, что ты сделал?

– Да, я убил… я вообще – всех убил, – признался Иван. – Я же тебя предупреждал – отпусти. Ты не отпустил. А мне некогда – надо в Беслан поспеть на вечерний борт. Пошли! – и дернул за наручник, поднимая Артура с земли.

– Ты представляешь, что ты наделал? – не унимался Артур. – Ты же теперь труп, капитан… Осталось тебе досидеть один день… Капитан, чтоб ты сдох, какой же ты дурак, а! Один день! Только один!!! Идиот… А теперь у тебя целый род в кровниках – ты понимаешь это? Весь род Бекбулатовых – твои кровники…

– Сочувствую, – равнодушно произнес Иван. – Роду вашему… Давай пошли, не хер тут мне сказки рассказывать, – и выволок Артура во двор.

– Никуда не пойду, – отказался главарь «индейцев», падая у входа на задницу и слабыми руками цепляясь за боковой косяк. – Мочи прямо здесь – хер ты от нас выберешься, придурок…

– Ты сильно ударился башкой, – озабоченно пробормотал Иван. – И ничего не соображаешь, братишка… Если я тебя грохну, как ваш род узнает, что я – их кровник? И потом. Если ты умрешь сейчас, то не сможешь мне отомстить. А я ведь вернусь скоро в ваши горы – так что… Ну, поехали?

– Что-то плохо мне, – секунду поразмышляв, Артур изменил тактику. – Я с тобой поеду, только дай немного отдохнуть, а то…

– Все, надоел, – резко оборвал его Иван, пристегивая второй наручник на свое правое запястье, и волоком потащил возмущенно протестовавшего Артура к джипу. – Некогда мне тут с вами. Мне на бесланский борт успеть надобно…

Глава 4

Как ни странно, Адольф Мирзоевич почему-то не умер. Хотя, по идее, обязательно должен был отдать концы – не от удара молнией, так от последующего скотского обращения соратников по дурцеху. Как потом выяснилось, его доставили в приемный покой областной больницы только спустя три часа после происшествия: как обычно, сначала искали бензин для дурдомовского «ЗИЛа», затем искали водителя, потом – другого водителя, поскольку первый был совершенно неупотребим в профессиональном аспекте ввиду ударного поглощения спиртосодержащих продуктов. Затем, уже в палате интенсивной терапии, совершенно трезвые врачи долго не могли взять в толк: а что же, собственно говоря, случилось? По версии доставивших Пульмана санитаров, можно было предположить, что Адольф Мирзоевич пострадал то ли от удара молнии, то ли от удара ноги Обтрухаэсаса, то ли просто звезданулся с трубы – а может быть, все сразу, в совокупности. Так и не придя к консенсусу, врачи вынесли однозначный вердикт – не жилец как пить дать. Однако на всякий случай Пульмана реанимировали как придется и оставили в реапалате под системой – решили утром, на пересменке, посмотреть, что из этого получится.

Спустя пару часов наш герой пришел в себя и страшно удивился тому, что находится не там где положено. Так и не сообразив, что с ним случилось, психотерапевт успокоиться и законопослушно болеть дальше не пожелал, а, напротив, пришел в дикую ярость. Вооружившись штативом из-под капельницы, он грамотно и методично уничтожил оборудование палаты интенсивной терапии, выскочил в приемный покой и потребовал у дежурной сестры свой рабочий халат с выданной накануне зарплатой – иначе все! Старушка, заикаясь и бледнея, растерянно сообщила, что тем, которые в реапалате, не полагается ничего отдавать. В ответ больной замахнулся штативом и зарычал – несчастная мгновенно впала в сомнамбулическое состояние, остекленела взглядом и вернула требуемый предмет туалета, даже не удосужившись спросить – отчего именно только халат, а не всю одежду сразу. Завладев халатом, доктор, как был в одних труселях, промчался по коридорам клиники, повергнув пребывающий в полудреме персонал в состояние шока, и вырвался на улицу. Уже светало, дождь почти прекратился, и часа через три нужно было сдавать дежурство – начальство строго следило за соблюдением трудовой дисциплины. Поймав такси, Адольф Мирзоевич покатил в Приютное.

Прибыв на место, он отдал таксеру практически все, что у него было в карманах, – а оказалась там всего лишь четверть положенной суммы, остальные деньги куда-то исчезли. Однако на это обстоятельство Адольф Мирзоевич почему-то совсем не обратил внимания, зато очень обрадовался, узнав, что в клинике никто не пострадал за время его отсутствия, а вредоносный Обтрухаэсас, сволота чухонская, жив и здоров.

Оказалось, что в момент вхождения молнии в контакт с черепом психотерапевта шизоид козлом сиганул с трубы и, благополучно промазав мимо растянутого внизу брезента, приземлился в лопухах, насмерть зашибив дурдомовского пса Дуана, который там прятался от дождя. Как ни странно, сын латышского стрелка ничего себе не повредил – а ведь высота, согласитесь, весьма приличная, двенадцать метров все же, это вам не с крыльца звездануться! Согласно показаниям очевидцев, латыш, проследив, как ударенный молнией дежурный врач шмякнулся на брезент, вдруг разом успокоился, облегченно вздохнул и, довольно хихикнув, промямлил: «Ну, то-то же…» – после чего самостоятельно удалился к себе в палату, где погрузился в совершенно здоровый сон. Против обыкновения санитары бить его не стали: то ли удивлены были чрезвычайной странностью происшествия, то ли просто забыли в суматохе.

Доложив утром заведующему клиникой о случившемся, Адольф Мирзоевич убыл на рейсовом автобусе домой, где принял душ и лег спать со спокойной совестью. Более никаких следов странного инцидента не запечатлелось в памяти народной, и событие это само по себе вроде бы никак не повлияло на ход истории. О происшествии на трубе, конечно, немного посудачили в клинике, злобно высмеивая Пульмана как первостатейного недотепу и конченого неудачника. Однако ни руководство клиники, ни персонал областной больницы волну поднимать не стали. Это было просто возмутительно! Создавалось такое впечатление, будто в Ложбинской области чуть ли не ежедневно дежурных по дурдому дюбашит в темечко молния, тихопомешанные шизоиды без особых последствий сигают с высоты четырехэтажного дома, а доставленные в реапалату товарищи, получившие в общем-то совсем летальную травму, спустя пару часов как ни в чем не бывало убираются восвояси, ломая по ходу дела оборудование и изрыгая выражения из арсенала ненормативной лексики. А может, просто погода благоприятствовала всеобщему попустительству или хронические неплатежи, отнюдь не способствующие возрастанию служебного рвения, – одним словом, сенсации не получилось…

Пульман и сам особого значения тому, что с ним приключилось, не придал – единственное, что его огорчило, так это то обстоятельство, что за суматохой и хлопотами он забыл умыкнуть из дурдомовского пищеблока кусок мяса и буханку хлеба. Будучи дежурным, он всякий раз проделывал подобные фокусы, однако вовсе не потому, что был отъявленным крохобором – нет, что вы! Врачебная этика и гордость при этом акте частичного обездоливания скорбных рассудком где-то в глубине души психотерапевта отчаянно сопротивлялись такому гадкому деянию. Но зарплату врачам клиники давали раз в квартал, а то и реже, а кушать отчего-то хотелось ежедневно – и не по одному разу в сутки…

Проснувшись как раз к обеду, Пульман продрал глаза и спросил глуховатую маман:

– А почему это едой не пахнет? Обедать вроде бы пора!

– А ты ее принес, еду?! – нервно вскинулась Марта. – Получку где дел, сволочь?! Триста грамм гидрожира осталось – на, жри, паскуда!

Тут Пульман мгновенно вспомнил, что с ним произошло, и только теперь сообразил: еду купить не на что! Метнувшись по карманам своего неизобильного гардероба, Адольф Мирзоевич наскреб что-то около пятнадцати рублей и, не умываясь, отправился на близлежащий базар: на имеющиеся средства можно было приобрести пару кило картошки и буханку хлеба.

Неторопливо передвигаясь в направлении базара, Пульман отвлеченно размышлял о чем попало – ему почему-то и в голову не пришло проанализировать все странности недавнего происшествия, хотя оно того вполне заслуживало. Как образованный медик, Адольф Мирзоевич прекрасно понимал, что подобный удар молнии должен был завершиться летальным исходом – несть числа тому примеров в одних только хрестоматийных данных! Но сейчас его это совершенно не беспокоило. В отличие от обычного своего состояния после ночного дежурства психотерапевт в тот день испытывал необычайный физиологический всплеск и бодрость духа – будто бы и не было бессонной ночи с дурацкими приключениями и последовавшего затем дневного сна, который, как правило, чреват был головной ломотой и суицидонаправленными измышлениями. Напротив, Адольфа Мирзоевича ни с того ни с сего вдруг обуяло прекрасное настроение – он даже фальшиво засвистал какой-то разухабистый мотивчик иноземного происхождения.

Добравшись до базара, Пульман не стал углубляться в людскую толчею, а купил у стоявшей на отшибе бабки пару кило мягкой оволосевшей картошки. Пока торгашка отмусоливала сдачу, доктор по причине хорошего настроения решил пошутить:

– А знаешь, бабка… Со вчерашнего дня новый указ Президента вышел: за то, что картошку тут продаешь, всю выручку должна плешивым отдавать. А я – видишь – плешивый! Хи-хи… Так что – делай выводы, красавица моя! Хи-хи…

Бабка вдруг перестала считать облупившиеся железяки, остекленела взглядом и, вытащив из передника ворох мятых купюр, молча протянула их покупателю.

Вздрогнув от неожиданности, Адольф Мирзоевич судорожно дернул острым кадыком, воровато оглянулся по сторонам, после чего забрал у старухи деньги, быстро засунул их в карман штанов и тут же торопливо удалился к базарному входу. На случившееся никто, похоже, не обратил внимания: остальные торговки были заняты покупателями, да и стояла бабуся на некотором удалении от общего ряда.

Какое-то время Пульман, весь мгновенно вспотевший от странного предчувствия, внимательно наблюдал за бабкой, добровольно расставшейся с выручкой, и соображал. Будучи психотерапевтом, он не избежал повального поветрия, с некоторых пор вошедшего в моду, и довольно долго увлекался разнообразными психическими процессами запредельного характера. О гипнозе он знал практически все, чем располагали доступные обществу источники информации. Более того, в свое время Пульман неоднократно экспериментировал на пациентах, втуне горячо надеясь, что где-то у него внутри в самой глубине дремлет могучий гипнотический талант, который случается раз в столетие на пару континентов – дремлет и ждет своего часа, чтобы в один прекрасный момент с треском вырваться наружу и поразить всех наповал. Увы – надеждам не суждено было свершиться. Летели дни за днями, проходили годы – талант не проявлялся никоим образом. Придурковатые пациенты Адольфа Мирзоевича чихать хотели на его гипнотические потуги, несмотря на то что психотерапевт в совершенстве изучил всевозможные методики и соответствующим образом пытался использовать обстановочные факторы: полумрак, успокаивающие тона, сандаловые свечи, музыку медитативного характера и так далее. Убедившись со временем в тщетности своих попыток, Пульман бросил это дело – к чему напрасные надежды? Только душу травить…

И вот ни с того ни с сего совершенно левая бабушенция, безо всякой подготовки и потуг с его стороны, вдруг взяла и добровольно вломилась в гипнотическое состояние! Вот так номер… Сказать, что Адольф Мирзоевич был ошарашен – значит сильно поскромничать. Он был просто потрясен до глубины души и совершенно растерялся, даже отдаленно не предполагая, каким образом теперь нужно поступить.

Справившись с приступом удивления, доктор отер пот со лба и еще раз внимательно присмотрелся к бабке. Та, будто ничего не произошло, лузгала семечки и читала мятый «СПИД-Инфо». Черт! Что же это такое? Случайность? А если не случайность – тогда что?

Подавив волнение, он приблизился к старухе и тихо спросил:

– Ты меня помнишь, бабуся?

Бабуся оторвала взгляд от журнала, без малейшего интереса посмотрела на психотерапевта и огорошила:

– А то… Ты ж токо что у меня картошку брал! Как не помнить?

– Ага, понял. – Адольф Мирзоевич судорожно вздохнул. – А это… эмм… А сколько я тебе денег дал – помнишь?

– Дык – восемь рублев, – удивилась бабка. – У меня склероза нету, родимый, – ты что это?!