Смертельная цена успеха

Докторша, взвизгнув, свела коленки и натягивала на голые «окорочка» кофтенку, а та не натягивалась – коротковата. Докторша отвернулась к стене, намереваясь встать. Две половинки плотных ягодиц обожгли глаза Оленьки белизной, и в эти половинки она запустила пакетом с ватрушками, которые достигли цели, шмякнулись о ягодицы и посыпались на пол.

Третья волна нахлынула на Оленьку: ей нестерпимо захотелось убить обоих любовников, убить жестоко и страшно, чтобы они умирали долго, самой мучительной смертью на свете. Испугавшись, что она ненароком осуществит это желание, Оленька вылетела в коридор и пулей понеслась к лестнице.

– Оля! – больно ударил в спину голос мужа. – Я тебе все объясню…

Бежать, бежать от этого голоса! Далеко-далеко, куда-нибудь в Антарктиду! Только там она не встретит лживого Виталика.

Оленька успела заметить, как с хохотом скатилась со стула медсестра и спряталась под столом. Что так развеселило ее? На бегу она оглянулась. Виталька бежал за ней. Выглядел он невозможно смешно из-за бордовых потеков с задержавшимися в волосах бусинами ягод вишни, весь расхристанный. Так вот почему медсестра свалилась со стула! Ее насмешил вид хирурга Виталия Андреевича. А Оленьке не смешно, ужасно не смешно. Бежать, бежать!

Она неслась вниз, перескакивая ступеньки и едва не падая на поворотах. Воздуха! Ей не хватало воздуха, словно некто невидимый стянул грудную клетку широким ремнем и не давал вдохнуть. Ноги подкашивались. Оленька прилагала немалые усилия, чтобы держаться прямо. Она неслась к выходу, чувствуя: если сейчас не вдохнет, умрет прямо на лестнице. Неслась мимо людей, ожидавших в приемном покое, мимо больных и родственников, мимо спящего на стуле милиционера, мимо всех.

Но вот она добралась до двери, распахнула ее и наконец вдохнула. Сжимая дверной косяк обеими руками, боясь упасть, она еще и еще вдыхала воздух, разбавленный влагой ливня. В голове шумело, перед глазами плавали цветные круги. Когда плавающие круги все до единого полопались, перед Оленькой открылись ночь и ливень. Темная, глухая ночь и холодный осенний ливень. Так же темно было на душе. Так же неуютно и так же холодно.

– Закройте дверь! – послышалось из приемной.

Оленька бессознательно сделала несколько шагов к колонне, подпирающей огромный козырек над входом в приемное отделение, под который заезжают «скорые». Сзади громко хлопнула входная дверь, но не испугала. Неподалеку курили водители «скорых», с удивлением наблюдая за странным поведением девушки. Оленька страстно желала одиночества, хотела уйти подальше, чтобы никто не видел потоков слез, катившихся по щекам. И она вышла из-под навеса под дождь. Сначала Оленька плакала беззвучно, но, чем дальше она отходила от больницы, тем сильнее прорывались рыдания. У ограды, отделяющей больничный парк от города, она и вовсе разревелась белугой, схватившись руками за мокрые и холодные прутья, а потом уткнувшись в них лбом…

* * *

Инга засиделась допоздна у подруги за шитьем нарядов к предстоящему осеннему балу и теперь бежала домой. У нее нет швейной машинки, а на руках платье не сошьешь. Да и фасоны обе выбрали сложные, не для дилетанток.

Подруги так увлеклись работой, что не заметили, как время предательски пронеслось. Они нашли единственно верное решение: на изнанку никто смотреть не будет, с лицевой стороны изделия выглядят очень даже неплохо. А потом, когда они закончат и отутюжат швы, и вовсе получится изумительно, любой модельер выпадет в осадок. Правильно говорят: портной гадит, утюг гладит. Осталось дошить всего ничего, но… Взглянув на часы, Инга в ужасе помчалась домой. Подруга предлагала ей остаться на ночь и предупредить родителей по телефону, ведь на улице ливень и поздно. Но разве объяснишь нормальным людям, что ее потом со света сживут? Ночевать у подруг ей строжайше запрещали родители. Они были убеждены, что девочки в подобных случаях идут на обман, что с ними ночуют мальчики, вот оттуда и берутся беременные.

Ингу угнетала предстоящая встреча с родителями. Несмотря на свои двадцать два года и четырехгодичный студенческий стаж, она совершенно лишена самостоятельности. За нее все решают родители, Инга боится их до сих пор. Нет-нет, ее никогда не били, но ответные методы мамы и папы на провинности дочери хуже кнута. Отец неделями может не разговаривать, мама столько же времени вздыхает и принимает вид, будто она делает одолжение, ставя перед дочерью тарелку супа. Разве в таких условиях полезет кусок в горло?

А сегодня возможен и худший вариант – родители способны запретить ей идти на вечер. Будет неловко перед однокурсниками, когда те не увидят ее в разрекламированном лиловом наряде и догадаются, почему Инга не пришла. Однажды она просидела взаперти месяц из-за конкурса красоты. Тайком она бегала на репетиции с примерками и, к несчастью, заняла второе место. Ей предлагали работать моделью в самой Москве! Да куда там, родители просто озверели, даже кричали: «Проституткой хочешь стать?!» В общем, не пустили и замучили упреками. Но Инга настоять на своем не умеет, дрожит от одной мысли, что папа и мама разгневаются. А уж друга показать им – лучше заранее умереть. Ужасно!

Она мчалась сейчас домой, чуть задерживаясь у фонарей и беспокойно поглядывая на часы. Без пятнадцати двенадцать! С балом можно распроститься, а платье надолго застрянет в шкафу. Не помогут ни слезы, ни уговоры подруг. У папы и мамы поразительное содружество в вопросах воспитания дочери, которое с уверенностью можно назвать жандармским террором.

Нервно сжимая в руке большой черный зонт, Инга в нерешительности остановилась у лесопарка: в обход идти по освещенным улицам – значит, домой она попадет через сорок минут, если не через час. Напрямик – уже в двенадцать будет оправдываться перед родителями. Да только сердце замирало от страха, стоило взгляду остановиться на черном пространстве лесопарка. Фонарь горит единственный – у входа, на остальной протяженности темень, и чудится, что за каждым деревом притаилось чудовище.

Инга огляделась по сторонам, словно кто-то должен был сказать ей: все равно ты останешься без бала, так что иди, девочка, в обход. Но вокруг не угадывалось ни души. Город уже в десять часов вымирает, а в двенадцать вероятность встретить прохожего равна нулю. Ко всем плюсам можно присовокупить ливень и холод, нагрянувший внезапно и несвоевременно. Вряд ли кто бродит по улицам по своей воле. Только она тут, и то по необходимости. А дома папа с мамой сидят на теплой кухне за чистым столом, репетируя нотации, которые прочтут дочери по очереди и хором.

Инга нерешительно спустилась по каменным ступенькам, их всего-то штук семь. Но это было время принятия решения – продолжить путь через парк или сделать крюк. Инга приостановилась, раздумывая. Перевесил разум. Значит – короткий путь. И в следующее мгновение она уже бежала по главной аллее, ежесекундно оглядываясь – не преследует ли ее кто-нибудь.

Она очутилась в темноте, но не в тишине. По бокам шелестела листва деревьев и кустарников, громко лопались пузыри в лужах. Эти естественные шумы не только не избавляли от страха, свойственного многим людям, очутившимся в одиночестве и в темноте, а, наоборот, добавляли нервной напряженности. Инга уговаривала себя, что скоро, совсем скоро наступит конец пути. И в самом деле, впереди замелькали слабые огоньки – это в окнах высотных домов за парком горел свет. Но страх и торопливость быстро утомили, девушка запыхалась, постепенно замедляла шаг. Она уже не оглядывалась, а только прислушивалась к звукам сзади. Пора было вообще остановиться, так как силы иссякли. Полностью встать и отдышаться Инга не решилась, однако ноги переставляла медленней и медленней. Кого бояться в это время и в такую погоду? Вот сейчас она немного передохнет и вновь помчится вперед. Вдруг…

Где-то рядом, но непонятно где, она услышала треск ветки. Словно некто большой и тяжелый наступил на нее. Инга остановилась, задержала дыхание, прислушалась. Ливень, шелест листьев… больше ничего и никого. Никого? Инга кожей ощутила, что она здесь не одна. Что, помимо нее, здесь есть кто-то еще, недалеко… совсем близко… возможно, рядом… Инга сделала несколько шагов по направлению к дому, где ее ждут родители, и… услышала чужие шаги. И еще дыхание. Не свое – постороннего человека. Она не могла определить, где, в какой стороне находится человек – да, это человек! – но он где-то близко и идет за ней. А надо определить, чтобы убежать от него. Интуиция назойливо подсказывала: беги, не останавливаясь. Только куда бежать? Можно же напороться на человека, который старается не выдать себя. Инга в панике огляделась.

Вот он! Она заметила его!

Кругом деревья, деревья… а между ними просвечивают окна домов. Свет этих окон на миг перекрыла чья-то тень. Всего на миг. Почти сразу окна вновь стали видны между деревьями. Человек таится, не хочет, чтобы Инга заметила его… Значит, он охотится на нее.

Охотится на нее!

Эта жуткая мысль обожгла тело девушки, и оно покрылось гусиной кожей от ужаса. Что ему надо? Изнасиловать, убить?..

Главное – выбежать на дорогу перед домами. Это недалеко. Совсем недалеко! Она молодая, ее не догнать. Там он не посмеет напасть. Инга ощутила, хотя и не видела ничего, что человек движется к ней…

Неожиданно она резко сорвалась с места и помчалась не по дороге – так было бы намного короче, – а наискосок, по рыхлой земле лесопарка. Она отбросила в сторону мешавший зонт, подумав, что родители теперь месяц будут пилить ее из-за потери зонтика. Но отбросила и эту мысль – ее жизнь была в опасности, Инга сейчас спасала себя.

Интуитивно она угадывала деревья на пути и ловко их огибала. Но – о, ужас! – дыхание и тяжелые, чавкающие шаги преследователя становились слышнее. Он догонял. Инга уже не сомневалась, что ее преследует мужчина. Она чуяла его запах. Могильный запах. Может, это был запах мокрой земли и осенних листьев, но он пугал. Он пугал так же, как звуки тяжелых ног за спиной и дыхание. Инга, девушка, из двух дорог выбравшая неправильную, устала от паники и продолжительного бега, но сдаваться она не собиралась. Пусть пересохло во рту, пусть воздух из легких вырывается с хрипом и раздирает бронхи, она продолжит свой бег к свету, к спасению…

Внезапно Инга отчаянно вскрикнула, зацепившись юбкой за что-то торчавшее из земли. Вскрикнула громко. Но люди далеко, в своих уютных или неуютных квартирах пьют чай, спят, мирно беседуют или ссорятся… Они в безопасности. И завтра будут пить чай, беседовать, ссориться, мириться, спать. А она… Зацепившись, Инга упала, но сразу вскочила…

Однако преследователю этого короткого мига хватило, чтобы опередить девушку. Он перегородил собой дорогу – большой, как утес. Он молчал. Инга всматривалась в него, но не видела лица. Перед ней была огромная тень, безликая масса, принявшая человеческую форму. Ни глаз, ни рта, ни выражения лица… В такое мгновение ты ничего не видишь, что может разъяснить тебе, насколько человек, стоящий перед тобой, опасен. Но ты знаешь: его молчание – это молчание силы. Страшной и сокрушающей силы.

Инга отступала назад, а он молча наступал на нее. Девушка поняла, что он оттягивает важный для него момент, потому что этот момент главный. Он готовится к нему, ради него он и затеял погоню. Попробовать убежать? Но куда? Назад к аллее? А хватит ли сил? И почему он молчит?

И тогда закричала Инга. Закричала истерично, громко, как умела:

– Что вам нужно? – кричала она в надежде, что ее услышат и придут на помощь. – Меня ждут папа и мама. Уйдите!

Чем громче она кричала, тем меньше оставалось у нее сил. Неведомая гипнотизирующая сила шла от незнакомца, лица которого она так и не увидела. Сила, заставлявшая ее покорно отдаться на его милость.

– Уходи!!! Уйди!!! Убирайся!!! – кричала Инга уже без надежды на помощь. Она прогоняла его, как прогоняют детские страхи после жутких снов или после прочитанной страшилки, а затем взмолилась: – Пожалуйста, не трогай меня… Уходи…

Ноги ее с каждой секундой все больше тяжелели, просто прирастали к мокрой земле. Инга все же понемногу отступала, но, когда уперлась спиной в ствол дерева, обмякла, потеряв силы и ориентиры. В этот миг она не определила бы, в какой стороне ее дом и откуда она шла. Все внимание девушки было приковано к темному человеку, идущему к ней размеренно и спокойно. Он подошел почти вплотную, подошел так близко, что его горячее дыхание коснулось лица. И промелькнула мысль: «Почему я здесь? Какая же я дура…»

Тут она увидела его глаза – безжизненные, стеклянные. Наверное, такие же глаза у дьявола. Кто знает, может, она на самом деле повстречалась с дьяволом? Тогда все ее попытки убежать напрасны. Он всегда будет впереди, он всегда догонит…

Чужие пальцы дотронулись до ее горла, погладили кожу от подбородка вниз, затем вверх. Погладили с нежностью. Инга всегда ужасно боялась щекотки, но от прикосновений этих пальцев она заледенела. И поняла: ее короткая жизнь оборвется именно сегодня, сейчас. А не пойди она «разумным» коротким путем, пришла бы домой. Пусть и позже, но пришла бы. Выслушала бы нотации, лишилась бы бала, но осталась бы живой. Теперь она ничего не будет бояться, потому что ее не станет. И тогда она закричала, думая, что ее услышит весь город. Но даже он – дьявол перед ней – не услышал ее сдавленного шепота:

– Помогите!..

Затем Инга ощутила на своих губах смертельный вкус его губ…

* * *

Оленька сидела на каменном выступе ограды, ежась и стуча зубами от холода.

Она промокла до нитки, выплакала все слезы, ее лихорадило. Но при воспоминании, что ей пришлось увидеть собственными глазами, рыдания возобновлялись, правда, уже без слез. Ослабевал и поток с неба, видимо, у небес тоже иссяк запас влаги. Что ж, в конце концов, все когда-нибудь иссякает, даже жизнь. Однако расставаться с жизнью Оленька не помышляла. Правда, в ее голове мысли путались, возникали и тут же пропадали многочисленные реальные и нереальные планы, но то, что они хотя бы были, показывало, что она не сошла с ума. На первом месте для нее сейчас стояла мысль о возмездии. Без него – возмездия – невозможна дальнейшая жизнь, планы и все прочее.

Оленька вспомнила об одежде докторши, которую она покидала в свою сумку, и вернулась к зданию больницы, где есть свет и можно подробно разглядеть конфискованные вещи. Она доставала из сумки их по одной и рассматривала с брезгливостью, попутно соображая, как использовать трофей.

Брюки сейчас носят большинство врачей и медсестер, на брюках не написано, кому они принадлежат. Сама Оленька на работе отдает предпочтение белым халатам, ставшим символом медицины. Но не одни брюки, туфли и трусики прихватила она – оказывается, еще и курточку. А вот на курточках обычно ставят метку. Есть! Имя, отчество и фамилия выведены полностью на прямоугольнике визитки-бейджика, а визитка приколота к нагрудному кармашку. И кармашек тоже с обратным адресом – на нем аккуратно вышиты инициалы. Медицинских работников отличает аккуратность во всем. Даже совершать половой акт они предпочитают в стерильных условиях – прямо на рабочем месте. Отбросив эту неуместную сейчас мысль, Оленька зловеще усмехнулась: в своем умопомрачении она прихватила полный комплект одеяния докторши! Интересно, как соблазнительница ее мужа отправится назад в свое отделение? В одной кофтенке, с голой попой и в чулочках на «окорочках»? Забавно было бы на это посмотреть. Но нет, назад Оленька не вернется.

А вернулась она к ограде. С той же аккуратностью, свойственной медработникам, развесила вещи докторши на острых прутьях. Трусики приколола к кармашку визиткой. Хорошие новшества ввел главврач – обязал медицинский персонал носить визитки, чтобы больные знали, с кем имеют дело. Оленьке визитка сослужит хорошую службу. Завтра персонал больницы пойдет на работу и остановится у галереи медицинской одежды и белья. Люди здесь работают умные, без слов догадаются, почему пикантная деталь женского одеяния нескромно «украшает» ограду. Представив лица сотрудников больницы от главврача до санитарки, читающих визитку, Оленька расхохоталась. Но недолго длился ее смех, ведь все равно она чувствовала себя проигравшей. Такого омерзения, подавленности и отчаяния Оленька не испытывала ни разу в жизни.

Она вымыла в луже руки, которыми брала одежду докторши, и медленно побрела домой. Домой? Нет, в то место, где она была так счастлива целых семь месяцев, не знала, что ее счастье – всего лишь мираж, Оленька не вернется. Да, все когда-нибудь кончается, счастье тоже, оно тем более не может длиться вечность, потому что вечного счастья не бывает.

Оленька брела под дождем без зонта, который оставила в больнице, брела вдоль обочины асфальтированной дороги. В это время суток редкий автомобиль проезжал мимо, вспенивая лужи и ручьи у края дороги. Что и говорить – второй час ночи. Воды с неба натекло море. Утонуть бы в нем… Так думала Оленька и не огибала громадные лужи, а шла прямо по ним. Туфли намокли, разбухли и отяжелели. Да только обида и боль были куда тяжелее.

Но пришлось остановиться, потому что Оленька задумалась о том, где найти приют на сегодняшнюю ночь. Ужасно хотелось тепла и человеческого участия. «Ну конечно, Жанна не выгонит», – подумала Оленька и свернула с пути. Она долго лавировала в переулках, затем вышла к лесопарку. Пройдя немного вдоль дикого, запущенного парка, свернула на центральную аллею, которая рассекает его по прямой. На аллее хотя бы не свернешь шею в темноте, да и дорога короче. Оленька преодолела неровные ступеньки, машинально поправила ремешок от сумки на плече и неторопливо пересекла большое световое пятно от единственного на этом участке фонаря. Дальше простиралась темень, но она ее не пугала. Оленьку сейчас трудно было бы напугать.

Внезапно, пересекая границу света и тени, она столкнулась с высоким человеком – буквально стукнулась лбом о его грудь.

– Извините… – не поднимая головы, пробормотала девушка и продолжила идти уже по темной аллее в глубь парка.