Гербарий из преступлений

– Извините, мне все же неясно, – сказал Щукин, – Самойлов на самом деле расстрелял полковника или же его оклеветали?

– До сих пор этого не знаю, – призналась Дарья Ильинична.

– Но ведь он стал вашим мужем.

– Видите ли, я рассказала, как понимала тогда события, а где правда, где ложь… не могу судить и сейчас. Он не любил вспоминать прошлое, оно его тяготило. Но я не верю, что Фрол стал палачом друга и что сделал это из-за Елены Егоровны, не та порода. Есть люди, которых не сломить ничем, Фрол был таким, поэтому я уверена: он не расстреливал. И разве одного Самойлова в то время оклеветали? Тысячи людей, тысячи.

– Что стало с тем мужиком, который на вас напал?

– Тоже не знаю. Я вообще не знаю, кто он был.

– А у вас не было такой мысли, что Самойлов убил парикмахера? Он ведь записку прочел раньше вас, и мне кажется, у него был мотив убить Штепу.

– Хм, – усмехнулась Дарья Ильинична. – Конечно, у меня такая мысль крутилась, поэтому я не сразу бросила обвинения сестре. Если бы не донос, который случайно попал мне в руки, я бы так и думала, что Штепу убил Фрол. Но на Самойлова была организована слишком массированная атака, это даже мне стало ясно. В заговоре участвовала моя сестра, почерк-то был ее, я его сразу узнала. К тому же в доносе на Фрола было написано «отравил жену». А это уж полный бред.

– Ну, а что было дальше?

– Война была, что о ней говорить. Перед самой войной Самойлова куда-то переводили, он вынужден был отдать мальчиков Огаревых в детский дом. Мужчине его профессии заботиться о двух детях было невозможно. Ко всему прочему, думаю, Фрол чувствовал приближение войны, об этом много говорилось, но шепотом и только среди своих. Моего отца призвали в армию, через полгода он погиб. Уходя на фронт, папаша приказал нам бежать на восток, он был дальновидный, мы и бежали с мамашей. Василиса осталась, жила в оккупации. Всю войну я работала в госпитале, а мама – на заводе. В начале сорок четвертого мы вернулись домой. По счастью, наш дом остался цел. С Василисой мы стали совершенно чужими, и не только я, мамаша тоже. Погиб и Семка в последние дни войны – сгорел в танке, а так мечтал летать. Я снова поступила в госпиталь, ведь имела большой опыт, да и была уже взрослой, девятнадцатилетней девушкой. Знаете ли, военная элита всегда оставалась элитой, поэтому, когда будете смотреть старые фильмы о войне, где в госпиталях вповалку лежат генералы и простые солдаты, не верьте. Командный состав пользовался привилегиями и в госпиталях, офицеров помещали в хорошие палаты, где раненые не лежали друг у друга чуть ли не на головах. Во всяком случае, я говорю то, что сама видела. Там, в госпитале…

9

– Даша, сделай перевязку полковнику из тринадцатой, – попросила врач. – Он капризный, а у тебя и характер, и руки золотые.

Дарья взяла перевязочный набор, уложила на поднос и с чувством ответственности побежала в тринадцатую палату. Да, ее ценили за умение усмирить буйных раненых, которым жизнь становилась не мила, за коммуникабельность, за профессионализм, в конце концов, хотя у нее не было специального образования. Ничего, вот-вот кончится война, и Дарья поступит в медицинское училище.

Она вошла в палату, где лежал один человек, второго выписали утром. Вошла – и все внутренности разом грохнулись вниз, а сердце подскочило к горлу, она едва не выронила поднос.

На кровати лежал Фрол Самойлов и читал газету! Он почти не изменился, разве что посуровел и слегка поседел. Ну, еще глубокая складка меж бровей пролегла, ах да – у губ четче обозначились морщины. Но каким он показался Даше пригожим… Не зря Васька сохла по нему, ой не зря! Ваське сейчас как раз столько лет, сколько было Елене Егоровне, когда арестовали ее мужа. Но Василиса постепенно теряла человеческий облик, пила, была легкодоступна для мужчин, на все увещевания мамаши у нее один ответ: «Дайте пожить вволю, мамаша, чего пристаете?»

Фрол мельком глянул на Дарью и, уткнувшись в газету, грозно произнес:

– Я настоятельно просил не присылать ко мне девчонок.

Дарья проглотила сердце, которое перекрывало горло. Дождавшись, когда оно станет на место, робко вымолвила, поставив поднос на тумбочку:

– Извините, но мужчины у нас только врачи.

– Пусть придет на перевязку женщина постарше, лучше преклонных лет, – четко произнес Самойлов. – А вы идите, идите.

– Фрол Пахомыч, вы не узнали меня?

Он перевел на нее взгляд из-под нахмуренных бровей. Ух, какие у него глаза… цепкие, колючие, достающие до дна. В них обозначился вопрос. Нет, не узнал.

– Я Даша. Работала у вас домработницей.

– Даша? – воскликнул Фрол, не веря, что это она стоит перед ним. Попытался сесть, но поморщился от боли. – Не может быть!

– Вы лучше лежите, – осмелела Дарья, укладывая его на подушки.

– Неужели это та строптивая и без меры любопытная девчонка, которая злилась, что ей приходится мыть полы, и которая таскала у меня книжки?

– Вы и это знали? – рассмеялась Дарья.

– Ты не умела скрывать. Даша! Ни за что не узнал бы!

– Ну, раз вы меня все-таки узнали, то будьте добры, доверьтесь. Без возражений! Вы забыли еще одну мою черту: упрямство. Так что одеяло долой! Не бойтесь, я не увижу то, чего видеть мне не нужно.

Слегка смущаясь, а смущение он прятал за сердитостью, Фрол отдался в руки Дарьи, тщательно закрывая мужское достоинство. Разорвавшийся снаряд ранил его в бедро, задев брюшную полость. Он давно был вне опасности, рана заживала, к тому же это был третий госпиталь, где лежал Фрол, – первую операцию он перенес на месте, после чего его перевезли в тыл. Дарья ловко и быстро управилась, хотела уйти, но он удержал ее, взяв за руку:

– Посиди со мной, Даша.

Она присела на край кровати, откровенно разглядывала черты его лица, такие знакомые и одновременно совершенно незнакомые. Впрочем, несколько лет назад она смотрела на него глазами подростка, сейчас – глазами девушки, почти женщины. А внутренности продолжали падать. Очутились уже, кажется, ниже пола, а все падали, проклятые, особенно когда он взял ее за руку. Из прошлого всплыла картинка: Василиса и он… на диване… Нет, не Василиса, а Дарья с ним… И показалось, что Фрол догадывается о ее порочных мыслях.

– Дашенька… – ласково произнес он. – Взрослая стала. Как быстро несется время. Послушай, Даша, не могла бы ты выполнить мою просьбу?

– Все, что хотите.

Это были не просто слова, это было обещание много больше слов.

– Мальчики… Огаревы… Разузнай, где они, что с ними.

– Я уже пыталась узнать, как только вернулась сюда. Ни одного человека не осталось, кто тогда работал в детском доме. Говорят, будто бы детдом готовили к эвакуации, стали вывозить, а тут город заняли немцы. Успели их вывезти или нет – неизвестно.

– Жаль, – огорчился он. – Я в долгу перед ними. Ну, ничего, выйду из вашей тюрьмы, попробую выяснить по своим каналам. Я рад, очень рад тебя видеть!

Теперь каждую свободную минуту Дарья бежала к Самойлову. Весь свет сошелся на нем клином. С мужчинами была большая напряженка, погибло-то их о-го-го сколько, а женское счастье в них, мужиках. Только гулящие бабы, наподобие Василисы, не думая о завтрашнем дне, довольствовались временными утехами, но замуж таких не брали. Женщины в госпитале завидовали Дарье:

– Ну, отхватила ты мужика! Героя! Полковника! Жить будешь как у Христа за пазухой. Держи только крепко, а то бабы нынче навроде фашистов – захватчицы.

– Вот еще глупости! – сердилась она. – Мы с ним давно знакомы.

Лукавила. Она втрескалась в него по самую макушку. А возможно, инстинкт самки проснулся, диктовал не упустить самца, а то другой может и не встретиться. Дарья тщательно готовилась к встречам, чтобы Фролу было с ней интересно, приносила газеты, помогала делать первые шаги, брила его. Ни разу он не спросил о Василисе, видно, вычеркнул ее из памяти. Вычеркнула сестру и Дарья. Прошло достаточно времени, а Фрол не переступал границ дозволенного, но всегда безмерно радовался, когда она появлялась.

Потом его выписали, он вернулся в свою квартиру, его дом тоже остался целым. Дарья взяла на себя заботу о нем, ведь Фрол был еще слаб – она драила полы, готовила, стирала. А как приятно гулять с ним по улицам, держать под руку! В полковничьей форме он был неотразим. Война сместила акценты в мечтах Дарьи, теперь ей хотелось не подвигов на благо страны, не приключений и путешествий, а тихого домашнего уюта, благополучия, которого у нее никогда не было. Самойлов подходил ей по всем статьям. Дарья все ждала хотя бы намека с его стороны, ведь она нравилась ему – определила это по взглядам, поведению, интонациям, – но намеков не было. Ох, так ведь и жизнь пройдет! Тогда она стала задерживаться у него допоздна, увлекая Фрола беседами, что начитанной Дарье было нетрудно делать, проникалась волнениями по поводу хода войны, не стеснялась высказывать свое мнение. И однажды он ее поцеловал. Однако внезапный порыв Фрола не вышиб у Дарьи мозги:

– Ты… решил посмеяться надо мной, Фрол?

До этого она называла его только на «вы», имя произносила всегда с отчеством. Строгий тон, одновременно дрожащий голос, символизирующий высшую степень недоумения, а также влажные глаза с растерянностью в них – все говорило: я порядочная девушка. В то же время она сказала «ты», тем самым поставила себя вровень с ним, а проще – дала понять, что их отношения перевалили за просто дружеские. Он не понял хитросплетений, мгновенно выстроившихся в головке Дарьи, смутился, буркнул извинение… Перегнула палку! Фрол наверняка не из тех, кому указали на место, а он все равно лезет с приставаниями. Дарья вмиг опомнилась, уткнулась носом в его грудь и едва выговорила:

– Только не думай обо мне плохо… Меня никто не целовал… мне… немножко страшно… и… понравилось.

Потом был еще поцелуй, еще. Потом была кровать… Кроме стыда и неприятных ощущений, Дарья ничего не испытала. Лежала рядом с Фролом, глядя на его профиль, и думала: «Почему бабы так за мужиков цепляются? Что в этом хорошего?» Куда делся тот трепет ожидания неземного блаженства, когда вспоминала Фрола и Василису голыми? Не понимала. Тем не менее Дарья была счастлива.

Через два с половиной месяца мамаша с подозрением спросила:

– Чего это тебя рвет по утрам?

– Отравилась, – сказала Дарья, не придавая значения словам мамаши. – Пирожок с ливером съела на работе.