Петля Афродиты

Удивительное дело – сестрички не ломались, обе были доброжелательны и настолько просты в общении, естественны в проявлениях, что складывалось впечатление, будто они здесь свои с давних пор. Но одна общая черта девушек всех удивляла: мера. И в доброжелательности, и в простоте, и в общении – во всем присутствовала мера.

Попели, еще поели, выпили кофе-чаю, пора настала заканчивать уикенд. Женщины убирали со стола, Костя с Кириллом растаскивали по комнатам стулья, Артем сидел надутый в углу, а Болотов с Богданом Петровичем вышли во двор подышать воздухом. Вечерами здесь особенно хорошо, и притом в любое время года. Удаленность от города дает не только желанную тишину и покой, но и потрясающее ощущение пространства вокруг, которое никто не способен сузить. Казалось бы, это дивное место способствует выделению необходимого и неуловимого гормона счастья, однако друг Валера был невесел и неразговорчив.

– Как тебе Сати? – задал ожидаемый вопрос Богдаша.

– Слишком, – непонятно выразился Болотов.

– А что сие короткое слово означает? Извини, с метафорами не дружу, я натура упрощенная.

– Слишком красивая, слишком холодная, слишком стильная, слишком независимая. Вряд ли Косте по зубам эта птица Гаруда.

Вместо того чтобы посмеяться, оценив удачное сравнение, Богдаша с серьезной миной погрозил пальцем:

– Валера, ты это брось…

– Что именно? – изумился тот.

– Глаз положил на Сати? – поставил диагноз Богдаша.

– Сбрендил, да? – рассердился Болотов. – Какой глаз! Буквально на днях, точнее, неделю назад она врезалась в мою машину! День был хуже некуда: Инна плешь проела, что больше не может жить в подполье, тещу в парке удар хватил, и эта… снесла мне фару. Как думаешь, приятно ее видеть?

Но сердитость не подействовала. Богдаша, предварительно и украдкой оглядевшись по сторонам и убедившись, что рядом никого, приблизился к другу и шепотом процедил:

– Да я тебя как облупленного знаю. При виде красивой бабы у тебя портится настроение – раз. Ты обязательно высказываешься о ней негативно – два. И последнее – смотришь на нее глазами голодного дракона. Есть еще мелкие факторы, подтверждающие: ты на охоте. Не забудь только, охотник: Сати нравится твоему родному сыну. Надеюсь, ты услышал меня.

Хотел было Болотов возмутиться, да, немного подумав – совсем чуть-чуть, решил для начала уточнить:

– Что, я действительно… все это проделываю? – Богдаша лишь утвердительно закивал. – Хм… Тебе показалось.

– Я не женщина, чтобы мне что-то там казалось, – отрубил Богдаша. – Знаешь, дорогой друг Валера, с возрастом ты стал читаем, как букварь. Если раньше хотя бы придерживался подпольных правил, то сейчас… Думаю, не только я такой наблюдательный, у тебя умная жена, умные дети. Когда ты успокоишься, старый пень?

Болотов задумался. Вот так в лоб ему никто не скажет, кроме Богдаши, хотя далеко не все он видит правильно. Но, может быть, стоит прислушаться к нему? Ведь что-то внутри Валерия Витальевича бьется и трепещет в какой-то адской пляске, бросая его из одной крайности в другую. Они давно не говорили откровенно, то есть от прямых разговоров уходил Болотов, наверное, настал миг, когда ему нужно исповедаться.

– Знаешь, Богдаша… Нет, ты не так понял. Последнее время у меня состояние… как бы сказать… неудовлетворенности, что ли. Жизнь проходит. Она проходит безумно быстро, а я не все узнал, понял, испытал, достиг. Возможно, вообще не тем занимался, не то делал… Почему-то тяжело. Те, кого любил, стали раздражать, кого ненавидел и осуждал – привлекают… наверное, порочностью… тем, что они позволяют себе запретные вещи. И всегда со мной ощущение, будто я потерял свое законное место.

Богдан Петрович некоторое время глубокомысленно молчал. Этот мир ему представлялся большим подарком, где нет места пессимизму и уж точно не стоит размениваться на заурядные интрижки, когда столько неизведанного. Как врач он видел истинное горе, знал, в чем счастье, – в жизни. Да, счастье – чтобы жить. Не все это понимают. Если же эту жизнь искажают, как Болотов, то правомочен единственный совет:

– Валера, сходи к психиатру, у тебя проблемы.

– Ну, вот… – неожиданно рассмеялся Болотов. – Я тебе о возвышенном, а ты переводишь на низменные рельсы. Идем, нас зовут.

Прощание длилось недолго, выглядело поспешным. Поскольку Богдан Петрович был сердит и не хотел ждать.

Уже и огоньки автомобилей исчезли, и звуков работающих моторов не слышалось, а Болотов торчал на дороге, глядя в темноту, проглотившую два автомобиля. С веранды за ним наблюдала Марьяна, периодически усмехаясь, впрочем, ей виден был только силуэт отца в белом вязаном свитере и светлых джинсах. Последнее время у нее с отцом установились неважные отношения, совсем не те, на которые она вправе рассчитывать. Дело в папе, а он пытается списать свою вину на нее, ищет поводы досадить, не отдает консультацию. В результате Марьяна не может влиться своим не очень дружным коллективом в солидную фирму и стать серьезной организацией под престижной вывеской.

– Что высматриваешь в темноте?

Надежда Алексеевна зашла на веранду, чтобы протереть стол, а тут статуя к окну приросла. Одно то, что Марьяна осталась ночевать на даче, а не рванула тусить в город со своим полуслугой-полукавалером Кириллом, несказанно удивляет – с чего бы это? Дочь не любительница загородной жизни. Короче, девочке что-то надо. И надо от папы.

– Высматриваю? – повторила Марьяна. – Нет, наблюдаю. За нашим папой. Стоит он, как сирота казанская, на дороге и смотрит вдаль, куда уехал дядя Богдаша… или кто-то еще.

Мать не отреагировала на «кто-то еще», а ей пора бы раскрыть глаза, но Марьяна не собиралась становиться открывашкой. Вообще-то, вопреки мнению общественности, их благообразная семейка вся в трещинах, которые члены семейства мужественно замазывают улыбочками, заботой, дежурными фразочками. Марьяна еще рассуждала бы по поводу семейных трещин, но вошел папа, она направилась к нему:

– Пап, мне надо с тобой поговорить…

– Не могу, – не останавливаясь, бросил он.

– Папа! Это очень срочно!

– Я сказал – нет. Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра разговоров у нас не будет, потому что знаю, о чем заведешь песню.

– Но папа!..

– Нет.

И ушел в дом. Пыхнув-фыркнув, Марьяна плюхнулась в угловое кресло, ее просто трясло, она не узнавала родного отца. А маме так и вовсе не стоило в этот плохой час влезать с советами:

– Что, не удалось на этот раз отца раскрутить? Значит, предложение твое никуда не годится. Ты прислушайся к нему, у него все-таки громадный опыт и он тебе не враг…

И вот тут, припомнив дневную стычку, после которой дочь превзошла себя и не довела ее до ссоры, а также копившиеся обиды на мать, Марьяна вскочила на ноги и уже не сдерживала себя:

– Ты хоть помолчи! Могла бы помочь, но от тебя дождешься! Учишь, учишь… Кому нужны твои советы? На себя посмотри, может, ты чего-то не понимаешь? Может, тебе стоит поучиться?

Естественно, Надежда Алексеевна тоже завелась, но она привыкла держать эмоции в узде. К тому же истерические выплески у Марьяны не редкость, да и вечер вытянул силы, поэтому отреагировала она вяло:

– Девочке не дали игрушку, она рассержена, капризничает и грубит. Не пора ли повзрослеть?

– А тебе поумнеть, – агрессивно парировала дочь, но ее же понесло. – Почему ты лезешь туда, где ничего не понимаешь? Не видишь дальше собственного носа, а всем указываешь. Даже папа устал от тебя, поэтому его часто ночами согревают другие.

– Что ты сказала?

– Не притворяйся, что не знала… Хотя с тебя станется. Ха! Только набитая дура не видит, что ее муж спит с другими бабами.

Это был перебор. Надежда Алексеевна подошла к дочери, внимательно рассматривала ее черты, возможно даже, вопрос себе задавала: откуда она такая? При всем при том ответ мать должна знать, но она его не знала. И вдруг… хрясь! Марьяна инстинктивно схватилась ладонью за щеку. Запоздала Надежда Алексеевна с воспитанием, тем не менее пощечина – действенный метод даже в этом возрасте, хотя бы на будущее обозначит границы дозволенного. Но Марьяна урока не усвоила, пылая, как доменная печь, выговорила сквозь стиснутые зубы:

– Ну, мамочка! Ты пожалеешь об этой минуте. Обещаю.

Оскорбленная мамочка, бросив и тряпку, которой вытирала стол, в холеное лицо дочери, ушла в дом. Марьяна опустилась в кресло, в котором сидела до драки, и кусала губы. Она не чувствовала себя победительницей и уже раскаивалась, что повела себя глупо, но поезд ушел. С другой стороны, пощечина…

– Это правда?

Марьяна подняла глаза – у двери стоял Артем. Значит, он все слышал… Но старшая сестра до упора будет делать вид, будто не понимает, про что он спросил:

– Что?

– Про отца?

– Ой, не делай из всего трагедии…