Последняя битва. Штурм Берлина глазами очевидцев

Именно из-за Ольберца Герберт и попал в тюрьму. Через несколько дней после покушения на Гитлера Ольберц попросил Герберта провести срочную транспортировку. Взяв военную машину «Скорой помощи», они подобрали неизвестного Герберту человека – старшего офицера гестапо, начальника криминальной полиции, генерала Артура Небе, уже вызванного на допрос. Вскоре Небе, Ольберца и Герберта схватили. Ольберц совершил самоубийство, Небе был казнен, Герберта пытали, а затем гражданский суд вынес ему смертный приговор. Однако из-за того, что Герберт все еще оставался военнослужащим, необходим был повторный суд, теперь уже военный. Герберт понимал, что это чистая формальность, а формальности мало волновали шефа гестапо Мюллера. Глядя в зарешеченное окошко своей камеры, Герберт Косни размышлял, сколько ему осталось до казни.

Неподалеку еще один человек думал о том, что готовит ему будущее, – брат Герберта Курт Косни. Его непрерывно допрашивали в гестапо, но пока он ничего не рассказал о своей коммунистической деятельности. И конечно, он не сказал ничего, что могло бы повредить его младшему брату. Курт тревожился о Герберте. Что с ним случилось? Куда его увезли? Только несколько камер разделяло братьев, но ни Курт, ни Герберт не знали, что заключены в одну и ту же тюрьму.

Еще одна группа узников находилась в Берлине, хотя и не за тюремными стенами. Оторванные от своих семей, насильно угнанные с родины, все они, как и многие другие, желали одного – скорейшего освобождения, а кто их освободит, не имело для них никакого значения. Это были мужчины и женщины, вывезенные как рабы, почти из всех стран, оккупированных нацистами. Среди них были поляки, чехи, норвежцы, датчане, голландцы, бельгийцы, люксембуржцы, французы, югославы и русские.

Для работы в немецких хозяйствах и на немецких предприятиях нацисты в общей сложности насильно вывезли почти семь миллионов человек – эквивалент населения Нью-Йорка. Некоторые страны были практически обескровлены: из маленькой Голландии с населением 10 956 000 человек было вывезено 500 000, а из крохотного Люксембурга с населением 296 000 человек – 6000. В одном только Берлине работало более 100 000 иностранных рабочих, в основном французов и русских.

Не было ни одной отрасли, ни одного вида трудовой деятельности, в которой не были бы заняты иностранные рабочие. Многие высокопоставленные нацисты получали русских девушек в качестве домашней прислуги. Военные архитекторы укомплектовывали свои штаты молодыми иностранными чертежниками. В тяжелой промышленности трудились электрики, сталевары, механики и неквалифицированные рабочие. Газовые, водопроводные, транспортные компании и муниципальные предприятия «нанимали» тысячи работников, чей труд не надо было оплачивать. Даже армейскому штабу на Бендлерштрассе были выделены иностранные рабочие. Француз Раймон Легатьер имел там постояную работу: по мере того как от разрывов бомб в окнах лопались стекла, он заменял их.

Недостаток рабочей силы в Берлине достиг такого критического уровня, что нацисты, открыто пренебрегая Женевской конвенцией, использовали иностранных рабочих и военнопленных на военных заводах. Поскольку Россия Женевскую конвенцию не подписала, пленных красноармейцев использовали в любых целях. С каждым днем ситуация ухудшалась, и пленных стали привлекать к строительству бомбоубежищ, восстановлению разбомбленных военных объектов и даже к ручной загрузке углем промышленных электростанций. Различия между иностранными рабочими и военнопленными стали ничтожными, только иностранные рабочие пользовались большей свободой, но даже это зависело от района и типа работы. Иностранные рабочие жили в «городках» из деревянных бараков, расположенных рядом с фабриками или на их территории; они питались в общей столовой и носили опознавательные знаки. Некоторые концерны закрывали глаза на инструкции и разрешали своим иностранным рабочим жить не на предписанной территории, а в Берлине. Многие могли свободно передвигаться по городу, ходить в кино или другие увеселительные заведения, при условии строгого соблюдения комендантского часа[3 - Была еще одна категория – добровольные иностранные рабочие. Тысячи европейцев – некоторые из которых были ревностными поклонниками нацизма, другие верили, что помогают бороться с большевизмом, но в подавляющем большинстве циничные авантюристы – откликались на объявления в немецких газетах, где предлагалась высокооплачиваемая работа в рейхе. Эти могли жить вполне свободно рядом с местами своей работы.].

Некоторые охранники ослабляли бдительность. Многие иностранные рабочие, иногда даже военнопленные, обнаружили, что могут время от времени уклоняться от работы. Один охранник, сопровождавший двадцать пять французов, которые каждый день ездили на работу в город на метро, теперь даже не утруждал себя пересчетом подопечных, сходивших с поезда. Ему было наплевать, сколько их «потерялось» во время переезда, лишь бы к шести вечера все они собрались на станции «Потсдамер-Плац», чтобы вернуться в лагерь.

Не всем иностранным рабочим так везло. Тысячи практически не имели никакой свободы. Главным образом, это касалось рабочих муниципальных и государственных заводов. Французы, работавшие в газовой муниципальной компании в Мариенфельде в Южном Берлине, имели гораздо меньше прав и хуже питались, чем работники частных компаний. И все же они жили гораздо лучше русских. Француз Андре Бордо записал в своем дневнике, что начальник охраны Феслер «никогда никого не посылает в концентрационный лагерь», а по воскресеньям в дополнение к пайку «позволяет нам уходить в поле, чтобы найти пару картофелин». Бордо радовался, что родился не на востоке. Как он отмечал в дневнике, «русский блок ужасно перенаселен, там вместе живут мужчины, женщины и дети… а то, чем они питаются, по большей части несъедобно». Правда, на некоторых частных предприятиях с русскими рабочими обращались так же хорошо, как с западными.

Западные рабочие по всему Берлину с любопытством замечали, как с каждым днем меняются русские. На химическом заводе Шеринга в Шарлоттенбурге русские, которые, казалось бы, должны ликовать, становились все более подавленными. Особенно возможность захвата города соотечественниками тревожила украинских и белорусских женщин.

Два-три года назад эти женщины приехали в Германию в простенькой крестьянской одежде. Постепенно их одежда и манеры становились все более изысканными. Многие впервые начали пользоваться косметикой. Заметно изменились прически. Русские девушки подражали окружающим их француженкам и немкам. Все отметили, что почти в один день русские девушки вновь надели свои крестьянские платья. Многим казалось, что русские предчувствуют репрессивные меры со стороны Красной армии, хотя и были вывезены из России против своей воли. Эти женщины явно ожидали наказания за то, что стали выглядеть по-западному.

Моральное состояние западных рабочих было высоким по всему Берлину. На заводе Алкетта в Рухлебене 2500 французов, бельгийцев, поляков и голландцев производили танки, и все они, за исключением немецких охранников, строили планы на будущее. Особенно ликовали французские рабочие. Вечерами они собирались за ужином и говорили, говорили о той минуте, когда ступят на землю Франции, пели песни. Самыми любимыми были «Ma Pomme» и «Prospere» Мориса Шевалье.

Жан Бутэн, двадцатилетний механик из Парижа, был особенно весел; он знал, что сыграл кое-какую роль в падении Германии. Бутэн и несколько голландских рабочих уже несколько лет занимались саботажем: портили детали танков. Немецкий бригадир неоднократно угрожал отправить саботажников в концентрационные лагеря, но так и не выполнил свою угрозу, на что имелась веская причина: на заводе остро не хватало рабочих рук, и он всецело зависел от иностранных рабочих. Жан считал сложившуюся ситуацию чертовски забавной. На обработку каждого шарикоподшипника отводилось пятьдесят четыре минуты. Жан почти всегда сдавал законченную деталь не раньше чем через двадцать четыре часа и с дефектами. У подневольных рабочих Алкетта было одно нехитрое правило: каждая бракованная деталь, которую удается поставить тайком от бригадира, приближает победу над Германией и падение Берлина. До сих пор ни один из них не попался.

Глава 6

Несмотря на постоянные бомбежки, несмотря на «призрак» Красной армии на Одере, несмотря на все более съеживавшуюся территорию Германии, на которую с запада и востока надвигались союзники, неизбежно находились и такие, кто упрямо не желал даже думать о возможности катастрофы. Это были фанатичные нацисты. Большинство из них, казалось, воспринимали трудности и лишения как своего рода чистилище, как проверку и закалку их преданности нацизму и его целям. Они были убеждены в том, что, если продемонстрируют свою лояльность, все устроится: не только Берлин никогда не падет, но и победа Третьего рейха станет реальностью.

Нацисты занимали особое место в жизни города. Берлинцы так полностью и не приняли Гитлера и его фанатизм. Их мировоззрение всегда было и более сложным, и более интернациональным. Фактически, едкий юмор берлинцев, их политический цинизм и почти абсолютное отсутствие энтузиазма по отношению к фюреру и его «новому порядку» давно досаждали нацистской партии. Когда в Берлине проводились факельные шествия или другие нацистские демонстрации, призванные потрясти мир, из Мюнхена приходилось привозить тысячи штурмовиков для подкрепления толп марширующих. «В кинохронике они смотрятся лучше нас, – острили берлинцы, – и ноги у них гораздо больше!»

Как ни старался Гитлер, он так и не смог завоевать сердца берлинцев. Задолго до того, как город был разрушен бомбами союзников, разочарованный и разгневанный Гитлер планировал перестроить Берлин в соответствии с нацистскими вкусами. Он даже собирался дать ему новое имя – Германиа, ибо никогда не забывал, что на всех свободных выборах тридцатых годов берлинцы его отвергали. В решающем 1932 году, когда Гитлер не сомневался, что победит Гинденбурга, Берлин подал за него меньше всего голосов – только 23 процента. Теперь фанатики решили превратить Берлин, наименее нацистский город Германии, в последнюю FESTUNG (крепость) нацизма. Хотя нацисты составляли меньшинство, власть все еще была в их руках.

Тысячам берлинских фанатиков не исполнилось и двадцати лет. Как большая часть этого поколения, они знали только одного бога – Гитлера. С раннего детства их пичкали идеологией национал-социализма. Многих также учили защищать правое дело с помощью самого разного оружия: от винтовок до противотанковых одноразовых реактивных гранатометов – фаустпатронов. Пятнадцатилетний Клаус Кюстер был типичным представителем этой подростковой группы. Член гитлерюгенда (в Берлине таких была не одна тысяча), он ловко подбивал танки с расстояния менее шестидесяти ярдов.

Самыми преданными были члены СС. Они были убеждены в окончательной победе и так преданы Гитлеру, что это было выше понимания остальных немцев, а их фанатизм был настолько силен, что, казалось, проникал в подсознание. Доктор Фердинанд Зауэрбрух в больнице «Шарите» давал наркоз тяжело раненному на Одере эсэсовцу. И вдруг в абсолютной тишине операционной раздался тихий и отчетливый голос: на столе под наркозом эсэсовец снова и снова повторял: «Хайль Гитлер!.. Хайль Гитлер!.. Хайль Гитлер!»

Кроме этих военных экстремистов, были сотни тысяч гражданских лиц, почти столь же сильно зараженных национал-социализмом. Некоторые были ходячими карикатурами, точно такими, какими свободный мир представлял фанатичного наци. Одним из них был сорокасемилетний Карл Готтхард. Хотя Готтхард был всего лишь мелким чиновником, временно работавшим бухгалтером в люфтваффе, он носил щегольскую синюю форму с гордостью и надменностью первоклассного летчика-истребителя.

Войдя в свою квартиру поздним вечером, он резко щелкнул каблуками, выбросил вверх правую руку и крикнул: «Хайль Гитлер!» Этот спектакль Готтхард повторял уже много лет, и его фанатизм ужасно наскучил Герде, его жене, но сегодня она была встревожена. Ей не терпелось поговорить с мужем и выработать какой-нибудь план выживания. Герда только успела сказать, что русские подошли очень близко к Берлину, как Готтхард гневно перебил ее: «Слухи! Слухи! Нарочно распускаемые врагом слухи». В искаженном нацистской идеологией мире Готтхарда все шло по плану. Победа Гитлера не подвергалась сомнению. Русские не стояли у ворот Берлина.

Еще были восторженные и впечатлительные. Эти даже не рассматривали вероятность поражения. К таким относилась Эрна Шульце, сорокаоднолетняя секретарша штаба Главного командования военно-морского флота. Она только что осуществила мечту всей своей жизни: ее назначили секретарем адмирала, и это был ее первый день на новой работе.

В предыдущие сорок восемь часов Шелль-Хаус, где размещался штаб, серьезно пострадал от бомбежек. Однако это не беспокоило Эрну, не смутил ее и приказ, только что поступивший на ее рабочий стол. В приказе говорилось, что все совершенно секретные документы должны быть сожжены. А в конце первого же дня новой работы Эрну ждало печальное известие: она и все другие служащие отправляются в «бессрочный отпуск», а чеки на зарплату им вышлют позже.

И все же Эрна не унывала. Ее вера была столь сильна, что она отказывалась верить даже официальным сообщениям о поражениях. Она верила в боевой дух берлинцев и считала, что триумф рейха – всего лишь вопрос времени. Покидая здание, Эрна не сомневалась в том, что через несколько дней военно-морской флот призовет ее обратно.

Были и другие, столь лояльные и столь тесно связанные с верхушкой нацистской иерархии, что они почти не думали о войне и ее последствиях. Опьяненные головокружительной роскошью своего привилегированного положения и слепо преданные Гитлеру, они чувствовали себя не просто в безопасности, но абсолютно защищенными. Одной из таких была симпатичная, синеглазая Кете Райсс Хойзерман.

В доме номер 213 по Курфюрстендам белокурая, жизнерадостная тридцатипятилетняя Кете, ассистентка профессора Хуго Блашке, стоматолога нацистских лидеров, была полностью поглощена своей работой. Блашке обслуживал Гитлера и его приближенных с 1934 года, и ему был пожалован военный чин бригадефюрера СС. Он также был назначен руководителем стоматологического отделения Берлинского медицинского центра СС. Ревностный нацист Блашке, выгодно используя свое сотрудничество с Гитлером, создал самую большую и самую прибыльную частную зубоврачебную практику в Берлине. Сейчас он готовился еще раз извлечь выгоду из этого сотрудничества. В противоположность Кете, Блашке ясно видел зловещие предзнаменования и планировал покинуть Берлин при первой же возможности. Если он дождется прихода русских, высокий эсэсовский чин сильно усложнит его положение.

Кете почти не обращала внимания на то, что происходит вокруг. Она была очень занята. С раннего утра до позднего вечера была на ногах, ассистировала Блашке в различных клиниках и главном офисе его частной практики на Курфюрстендам. Нацистская элита полностью доверяла компетентной и обаятельной ассистентке профессора, и Кете посещала почти все окружение Гитлера, а однажды – даже самого фюрера.

Это событие было кульминационным в ее карьере. В ноябре 1944 года Блашке и Кете были срочно вызваны в ставку фюрера в Растенбурге в Восточной Пруссии. Гитлер мучился острой зубной болью. «Его лицо – особенно правая щека – ужасно распухло, – вспоминала позже Кете. – У фюрера вообще были очень плохие зубы: три моста и всего восемь собственных верхних зубов, да и те с золотыми пломбами. Верхний мост был надежно закреплен на оставшихся боковых зубах, и один из них, зуб мудрости с правой стороны, был серьезно инфицирован».

После осмотра Блашке объяснил Гитлеру, что спасти зуб невозможно и его придется удалить. Более того, необходимо удалить два зуба: последний зуб протеза и инфицированный. Это означало, что придется распилить фарфор и золото зубного протеза перед последним искусственным зубом, а позже сделать новый протез или починить старый.

Операция предстояла сложная, и Блашке нервничал, потому что невозможно было предсказать, как поведет себя Гитлер. Ситуация осложнялась тем, что фюрер не любил обезболивающие средства. Кете вспоминала, как фюрер сказал Блашке, что согласен только на «необходимый минимум». И Блашке и Кете понимали, что Гитлеру придется претерпеть мучительную боль. Операция могла продлиться от тридцати до сорока пяти минут, но другого выхода у них не было.

Блашке сделал Гитлеру укол в верхнюю челюсть, и операция началась. Кете стояла рядом с фюрером, одной рукой оттягивая его щеку, а в другой держала зеркало. Блашке быстро вонзил сверло бормашины в зубной протез, затем сменил наконечник и начал пилить. Гитлер не шевелился, «как будто заледенел», вспоминала Кете. Наконец Блашке очистил зуб и удалил его. «За всю операцию Гитлер даже не пошевелился, не издал ни слова, – говорила потом Кете. – Это было потрясающе. Мы изумлялись его выдержке».

Все это случилось пять месяцев назад, но до сих пор так ничего и не было сделано с качающимся зубным протезом фюрера. Кроме ближайшего окружения Гитлера, мало кто знал о деталях операции. Одно из главных правил его соратников – все, что касается фюрера, особенно его болезни, остается совершенно секретным.

Кете прекрасно умела хранить секреты. Например, она знала, что для признанной рейхом, хотя и невенчанной первой леди был сконструирован особый зубной протез. Блашке собирался поставить ей золотой мост, как только она появится в Берлине. Любовнице Гитлера Еве Браун протез был действительно необходим.

И наконец, Кете знала один из самых тщательно охраняемых секретов рейха. В ее обязанности входило посылать полный комплект стоматологических инструментов и лекарств туда, где в данный момент находился фюрер. Более того, она делала новый мост с золотыми коронками одной из секретарш Гитлера: невысокой, полной сорокапятилетней Иоганне Вольф. Скоро Кете должна будет примерить Вольфи новый протез в операционной имперской канцелярии. В последние девять недель Кете почти ежедневно сновала между клиникой Блашке и имперской канцелярией. Адольф Гитлер находился там с 16 января.

С приближением ночи город опустел. В бледном свете луны громада Берлина представляла отличную цель для ночной бомбежки. Затаившись, берлинцы ждали авианалета и задавались вопросом, кто из них доживет до утра.

В девять часов вечера появились самолеты ВВС Великобритании. В четвертый раз за сутки взвыли сирены, и началась 317-я бомбардировка города. Генерал-майор Хельмут Рейман продолжал работать в своем кабинете в штабе на Гогенцоллерндам, не обращая внимания на грохот зениток и разрывы бомб. Ему отчаянно не хватало времени.

Всего шестнадцатью днями ранее в дрезденском доме Реймана затрезвонил телефон. Звонил генерал Вильгельм Бургдорф, адъютант Гитлера. «Фюрер назначил вас командующим обороной Дрездена», – сказал Бургдорф. Поначалу Рейман даже не нашелся что ответить. Столица Саксонии XVI века с ее сказочными соборами, замками и булыжными мостовыми за три массированные бомбардировки была разрушена почти полностью. Подавленный гибелью прекрасного старинного города, Рейман не сдержался. «Передайте ему, что здесь нечего защищать, кроме груды мусора», – выкрикнул он и бросил трубку. Его необдуманные, гневные слова произвели неожиданный эффект. Через час Бургдорф позвонил снова: «Взамен фюрер назначил вас командующим обороной Берлина».

6 марта Рейман принял командование. Через несколько часов он совершил ужасающее открытие. Хотя Гитлер и объявил Берлин FESTUNG (крепостью), укрепления существовали только в воображении фюрера. Никаких мер не было предпринято для защиты города от штурма. Не было ни плана, ни линии обороны, и фактически не было войск. Хуже того, не были сделаны запасы продовольствия для гражданского населения, а плана эвакуации женщин, детей и стариков просто не существовало.

Теперь Рейман работал круглосуточно, лихорадочно пытаясь распутать дикий клубок проблем. Откуда взять войска, артиллерию, боеприпасы и снаряжение для того, чтобы удержать город? Где найти инженеров, технику и материалы для строительства оборонительных сооружений? Позволят ли ему эвакуировать женщин, детей и стариков? Снова и снова он возвращался к главному вопросу: время – сколько у него осталось времени?

Трудно было найти даже старших офицеров. Только сегодня Рейману выделили начальника штаба – полковника Ганса Рефьёра. Компетентный офицер Рефьёр, прибывший несколько часов назад, еще больше Реймана был потрясен неразберихой, царившей в Берлине. Несколько дней назад в иллюстрированном журнале «Рейх» Рефьёр читал статью, в которой Берлин объявлялся практически неприступным. Особенно запомнилась одна строчка: «Берлин напичкан оборонительными сооружениями, как ощетинившийся еж». Если так, то эти сооружения были очень хорошо замаскированы. Рефьёр почти ничего не заметил.

За долгие годы своей военной карьеры седовласый пятидесятитрехлетний Рейман ни на минуту не представлял, что ему придется столкнуться с такой задачей. Однако он должен был найти ответы на каждый вопрос, и быстро. Возможно ли спасти Берлин? Рейман был полон решимости сделать для этого все, что от него зависело. Военная история знала множество примеров, когда поражение казалось неизбежным и все же одерживалась победа. Рейман подумал о Вене, успешно оборонявшейся против турок в 1683 году, и о генерале графе фон Гнейзенау, начальнике штаба Блюхера, который защищал Кольберг в 1806 году. Правда, эти аналогии были не очень убедительными. Рейман понимал, что все зависит от того, удержат ли немецкие армии фронт на Одере, и от общего командования войсками.

Великие, победоносные лидеры – Роммель, фон Рундштедт, фон Клюге, фон Манштейн, – одни имена которых могли воодушевить войска, – канули в Лету. Кто-то умер, кто-то был дискредитирован или отправлен в отставку. Теперь же, более чем когда-либо, нации и армии необходим был великий солдат – новый стремительный Роммель, новый педантичный фон Рундштедт. От этого зависела судьба Берлина и, возможно даже, Германии как нации. Но где этот человек?

Часть вторая

Генерал

Глава 1

Рассвет 22 марта был туманным и холодным. К югу от города, поблескивая пятнами изморози на асфальте, тянулось через мокрые сосновые леса имперское шоссе Рейхсштрассе 96. В это неприветливое утро второго дня весны шоссе было забито машинами. Даже для военной Германии такое скопление транспорта казалось нереальным.

Некоторые из тяжелых грузовиков были загружены громоздкими картотечными шкафами, ящиками с документами, офисным оборудованием и картонными коробками. Другие были забиты произведениями искусства: прекрасной мебелью, ящиками с картинами, скульптурами, медными украшениями и фарфором. В одном из открытых грузовиков на горе вещей тихо покачивался незрячий бюст Юлия Цезаря.

Среди грузовиков попадались большие легковые автомобили самых разных моделей: «хорхи», «вандереры», роскошные лимузины – «мерседесы». На них серебрились медальоны со свастикой, которыми помечался официальный транспорт нацистской партии. Все машины двигались по имперскому шоссе 96 в одном направлении: на юг. В машинах сидели партийные чиновники Третьего рейха – нацистская элита, «золотые фазаны», те, кто был удостоен чести носить золотые значки-свастику. «Золотые фазаны» эмигрировали вместе со своими женами, детьми и имуществом. Мужчины в коричневых мундирах, злые и мрачные, смотрели прямо перед собой, как будто боялись, что в любой момент их могут остановить и отправить обратно в то единственное место, где они не желали находиться: в Берлин.

В противоположном направлении, на север, спешил большой «мерседес», штабной автомобиль вермахта. На его левом крыле торчал металлический, в черно-красно-белую клетку флажок командующего группой армий. Рядом с шофером сидел, ссутулясь и уныло глядя на дорогу, закутанный в потертую дубленку и теплый шарф генерал-полковник Готтхард Хейнрици. Как все генералы рейха, он прекрасно знал эту автостраду. Кузен Хейнрици фельдмаршал Герд фон Рундштедт когда-то язвительно назвал ее «дорогой в вечность». Многих старших офицеров унесла она в забвение, ибо была прямой дорогой в генеральный штаб немецких войск, находящийся в 18 милях от Берлина. Даже местные жители не знали, что хорошо замаскированый военный мозговой центр гитлеровской Германии прячется в густом лесу прямо за городком XV века Цоссеном. В Цоссен и направлялся сейчас Хейнрици.

Если движущийся навстречу поток – тревожное свидетельство бегства правительственных министерств – и произвел какое-то впечатление на генерала, он не поделился им со своим тридцатишестилетним адъютантом, капитаном Генрихом фон Била, сидящим на заднем сиденье рядом с ординарцем Хейнрици Бальценом. Все многочасовое пятисотмильное путешествие в машине по большей части царило молчание. Еще до рассвета генерал и его спутники покинули Северную Венгрию, где Хейнрици командовал 1-й танковой и 1-й венгерской армиями. Они долетели до Баутцена около чешско-германской границы, а оттуда выехали на автомобиле. И теперь каждый час приближал пятидесятивосьмилетнего генерала, одного из лучших специалистов вермахта по обороне, к величайшему за всю его сорокалетнюю военную карьеру испытанию.

Все детали своего нового назначения Хейнрици должен был узнать в Цоссене, но он уже понимал, что ему придется воевать не с западными союзниками, а со своими старыми врагами – русскими. Горькое, хотя и обычное для Хейнрици задание: он должен принять командование группой армий «Висла», удержать русских на Одере и спасти Берлин.