Луна и солнце Людовика XIV

Можно ли считать его только основателем современной медицины? С полной: уверенностью об этом сказать нельзя. В связи с его путешествиями я упомянул слово «инициация». Именно к такому выводу пришел мой друг Серж Ютен в своем исследовании о Парацельсе: «Разумеется, Парацельс был посвящен в тайны розенкрейцеров и, весьма вероятно, принадлежал к числу миссионеров самого высокого ранга, которые призваны нести божественный свет людям (большей частью, увы, не способных его воспринять) и ради этого терпят – о, печальный, превышающий человеческие возможности удел! – гонения, притеснения, черную зависть. ненависть, нищету. Все это в полной мере довелось испытать Парацельсу – включая, возможно, и мученическую смерть (вспомним о загадочной смерти великого врача, оставшегося, судя по всему, в полном одиночестве)».

Итак, мы можем заключить, что Теофраст Парацельс был, вероятно, посвященным Розы и Креста. вне всяких сомнений – гениальным врачом, наверняка – пьяницей и фантазером, а кроме того, хвастуном и немного шарлатаном, когда говорил об оккультизме. Одновременно он был выдающимся химиком, ибо первым пришел к выводу о существовании цинка как особого металла, доказал токсичность мышьяка и обнаружил терапевтическую эффективность красной окиси ртути при лечении сифилиса. Однако с точки зрения алхимии Парацельс, хоть и не был суфлером, адептом, по всей очевидности, так никогда и не стал.

Дени Зашер

Как в случае с Василием Валентином, а позднее с Филалетом и Фюльканелли, мы не знаем подлинного имени адепта, ставшего известным под псевдонимом Дени Зашер. Нам известно только, что он родился в 1510 году в Гиени и принадлежал к знатному семейству. Получив основы образования в родительском замке, он отправился в Бордо с целью изучать философию в Коллеже искусств. Там он получил в наставники человека, который сам как раз постигал азы герметической науки. И юный Дени сразу приобщился к алхимическим исследованиям. Вместо того чтобы заниматься предметами, входившими в программу, он в течение целого учебного года, проведенного в Бордо, пытался найти рецепты трансмутации. Покидая университетский город, он увез с собой огромную тетрадь, в которой излагались рецепты, принадлежащие разным знаменитостям. Так, в его распоряжении оказались и «Деяние королевы Наваррской», и «Деяние кардинала Турнонского» и «Деяние кардинала Лотарингского» – сами названия эти были как бы гарантией надежности описанных процедур.

Затем молодой Дени. сопровождаемый своим бордосским наставником, направился в Тулузу, на сей раз – для изучения права[43 - Это наводит меня на мысль, что Зашер был уроженцем Ажана, поскольку именно студенты этого города имели обыкновение учиться на факультетах Бордо и Тулузы попеременно.]. На самом деле как юноша, так и его наставник желали одного – осуществить на практике рецепты, привезенные из Бордо. Поэтому сразу же по приезде они закупили печи, стеклянную посуду, реторты, колбы и все прочее, что было необходимо для дистилляции, кальцинации и прочих алхимических операций. Разумеется, все собранные ими рецепты оказались обманом, и выделенные семьей двести экю, на которые Зашер должен был жить с наставником в течение учебного года в Тулузе, быстро вылетели в трубу вместе с дымом, поднимающимся над тиглями.

У историков можно найти превосходное описание странствий будущего адепта; но наиболее интересным мне представляется рассказ самого Дени Зашера, который включил свою автобиографию в трактат под названием «Краткое сочинение о природной философии металлов» («Opuscule de la philosophie naturell e des metaux»).

«Еще до конца года мои двести экю растаяли, как дым, а учитель мой скончался от лихорадки, каковую подхватил он летом из-за того, что раздувал мехи и постоянно пил воду, из комнаты же своей почти не выходил, и было там жарче, чем в венецианской оружейной мастерской. Смерть его огорчила меня тем сильнее, что родители мои соглашались высылать мне деньги только на содержание, тогда как для продолжения работы моей мне нужно было гораздо больше.

Чтобы преодолеть эти трудности, я вернулся в 1935 году домой, с целью выйти из-под опеки, и заложил все имущество мое на три года за четыреста экю. Средства были необходимы мне для осуществления операции, о которой рассказал мне в Тулузе один итальянец, утверждавший, будто видел этот опыт собственными глазами. Я оставил его при себе, чтобы довести дело до конца; итак, я произвел кальцинацию золота и серебра с помощью кислоты, но без результата, ибо из взятого мною золота и серебра извлек я только половину, а из четырехсот экю вскоре осталось у меня двести тридцать. Двадцать я вручил моему итальянцу, дабы тот отправился за разъяснениями к автору рецепта, автор же, по его словам, жил в Милане. Итак, на зиму я остался в Тулузе, дожидаясь его возвращения, но мог бы ждать и по сию пору, ибо больше я его никогда не видел.

Наступило лето, а с ним чума, заставив меня покинуть город; однако о работе своей я не забывал. Я оказался в Кагоре, где задержался на полгода, и там познакомился с одним стариком, коего все звали философом: в провинции часто так называют людей чуть менее невежественных, нежели все прочие; я показал ему сборник моих рецептов и спросил, что он о них думает. Он отметил десять или двенадцать, каковые показались ему лучше других, Чума прекратилась, я вернулся в Тулузу и возобновил работу с таким рвением, что из четырехсот экю осталось у меня лишь сто семьдесят.

Дабы с большей уверенностью продолжать свои опыты, познакомился я в 1537 году с одним аббатом, проживавшим недалеко от города. Обуреваемый той же страстью, что и я, он рассказал мне, что один из его друзей, пребывавший в свите кардинала д’Арманьяка, сообщил ему из Рима способ, каковой он полагает вполне надежным, но затратить на это нужно двести экю. Я дал половину, он добавил остальное, и мы стали работать вместе. Поскольку нам необходим был винный спирт, я купил бутылку превосходного вина из Гайяка, извлек из него спирт и подверг его многократной очистке; взяв его на четыре марки, опустили мы туда марку золота, которую подогревали в течение месяца; затем все было искусно перелито в реторту, накрытую другой ретортой, и выставлено на холод, дабы произвести замораживание. Работа длилась целый год, и, чтобы не оставаться в праздности, мы занимались другими, не столь важными опытами, из которых извлекли столько же пользы, как и из нашего Великого Деяния.

Так прошел весь 1537 год, не внеся в, нашу работу никаких изменений, и мы, вероятно, провели бы всю жизнь в ожидании, пока наш винный спирт замерзнет, потому что золото в воде не растворяется, так что вынули мы порошок таким, каким он был прежде – с той лишь разницей, что стал он чуть легче. Мы совершили проекцию с разогретой ртутью, но все было тщетно. Можете судить сами, как мы были раздосадованы, в особенности господин аббат, который уже объявил своим монахам, что им следует расплавить прекрасный свинцовый фонтан в центре монастырского дворика, а мы по завершении нашего опыта превратим его в золото. Неудача нас не обескуражила. Я вновь заложил имущество и получил четыреста экю; аббат сделал то же самое, и я отправился в Париж, ибо нет в мире другого города, где находилось бы столько знатоков этого искусства. С восьмьюстами экю в кармане я твердо решил оставаться там, пока не потрачу все свои деньги или не добьюсь чего-либо путного. Поездка привела в негодование моих родных и вызвала упреки друзей, которые хотели бы, чтобы я купил место советника, ибо воображали, будто я отменно разбираюсь в законах. Я заверил их, что еду в Париж именно с таким намерением.

Проведя в пути две недели, 9 января 1539 года я прибыл в Париж. Почти месяц я оставался почти никому не ведом: но стоило мне начать заводить знакомства с любителями или даже с изготовителями печей, как обнаружилось более сотни практикующих артистов, каждый из которых применял собственный метод: одни – цементацию, другие – растворы, третьи – порошок. Четвертые пытались извлечь ртуть из металла, чтобы затем связать ее. Каждый Божий день мы собирались на квартире у кого-нибудь из нас, а по воскресеньям и в праздники – в соборе Парижской Богоматери, самой посещаемой из всех церквей города. Мы сообщали друг другу о своих успехах, и одни говорили: если бы удалось начать все с начала, мы бы сделали большое дело; другие: если бы не лопнула колба, удача была бы несомненной; третьи: если бы раздобыть круглый сосуд из меди и хорошенько его закупорить, я бы непременно соединил ртуть с серебром. Не было ни одного, кто не дал бы убедительных объяснений постигшей его неудаче, но я был глух ко всем подобным речам, ибо успел убедиться на собственном опыте, сколь обманчивы все эти радужные надежды.

Появился один грек; с ним я работал – тоже безрезультатно – с гвоздями, изготовленными с добавлением киновари. Затем я познакомился с иностранным дворянином, который приехал в Париж недавно; он часто захаживал в ювелирные лавки, продать плоды опытов своих, и я сопровождал его. Долго я приставал к нему, упрашивая открыть тайну; наконец он согласился, но способ его оказался лишь более искусной фальшивкой, чем все прочие. Обо всем этом известил я тулузского аббата и даже послал ему копию рецепта сего дворянина, и аббат, думая, что я наконец узнал нечто полезное, наказал мне провести еще год в Париже, дабы не испортить столь хорошее начало. Однако, невзирая на все усилия, за три года продвинулся я вперед не больше, чем за все предшествующее время.