Волчара выходит на след

– Я все, – отфукиваясь, пробормотал Андрей.

– Какой «все»?! – вскинулся Славкин. – Мы же только начали?! А знаешь, сколько мы этого чифирка ядреного на грудь в Афгане после рейда принимали? По полведра на братца…

– Да все, сказал… Не буду больше. И так полночи теперь в очко носиться.

– А ты чё, братиша, спать собрался? И не думай даже! Забыл, что ли, что мы с тобою той деточке курносенькой с пятого вагона обещали? Какой вечер ждет… Поди уж заждалась, сердешная. В конце концов – и совесть иметь надо.

– Так это ж ты обещал, Санек. Не я, – рассмеялся Мостовой.

– Ты ли, я ли? Все равно – вдвоем. Ты что, от инфаркта загнуться хочешь?

– Не понял?

– Да прочитал я где-то, помню, что сперматозоид, зараза вредная, если слишком долго в мошонке задержится, запросто может в нервном расстройстве до самого сердца дойти. Он же махонький да верткий – страсть! Так вот я и спрашиваю тебя, Андрюша, ты что же это – хочешь от постыдной смертушки загнуться?

– Да хватит тебе нести, балаболка. Давай курнем да отбиваемся.

– Да я серьезно, Андрюх… По-любому идти надо. Пять дней уже без женской ласки. Кошмар да и только!

– Ну, так иди, если приспичило, а я однозначно отбиваюсь. После пьянки этой никаких сил уже не осталось. Уже глаза слипаются.

– Ладно… Не настаиваю… Как знаешь, – шустро засобирался Санек. И по его цветущей физиономии было видно, что отказ друга составить компанию ему настроения нисколько не подпортил.

– И скажи там проводнику, чтобы больше никакого чая не таскал… Я все равно не буду…

Оставшись в одиночестве, Мостовой еще долго лежал на полке с открытыми глазами, закинув руки за голову. Спать хотелось зверски, но монотонный, размеренный стук вагонных колес почему-то не убаюкивал его, как обычно. Напротив – раздражал и тревожил. Казалось, что-то зловещее таится в этом занудном грохочущем металлическом звуке. Какое-то смутное, необъяснимое предостережение.

САЗОНОВ

– Так что ты все-таки на это скажешь? – теряя терпение, спросил у подчиненного прокурор Зареченска Иван Петрович Степанчук, и его широкое массивное лицо с выступающими вперед надбровными дугами и рубленым подбородком пошло багровыми пятнами, как у штангиста, пытающегося зафиксировать предельно тяжкий вес. – Ну, может, возникло в голове хоть что-то дельное? – Спросил и, запустив за воротник рубашки короткопалую пятерню, попытался ослабить тугую резинку галстука.

Вот уже в десятый раз, наверное, оставшись после совещания вдвоем в кабинете, они гоняли взад-вперед опостылевшую запись с камеры наблюдения – единственный вещдок с места жуткого, взбудоражившего город происшествия.

– Да ничего пока на ум-то не приходит, – с усталым вздохом ответил Сазонов, не отрывая глаз от монитора. – Надо бы, Иван Петрович, со спецами поглядеть… Пускай они помаракуют… Все здесь почистят и подправят, приведут в нормальный вид… Тогда, возможно, что-нибудь существенное и проклюнется… А пока тут ни черта не разберешь… Одна муть сплошная… – Сказал, а сам подумал: «И какого ж хрена ты, павиан старый, в таком случае эту запись столько времени у себя держал? Корпел и чах над ней, как Кощей над златом? Так хотелось из нее хоть что-то самому выдавить, чтобы подчиненным в очередной раз нос утереть? Показать, какой ты до сих пор дюже вумный да глазастый?»

– Вот и смотри, если нужно… – раздраженно брякнул прокурор. – А результат – чтобы к вечеру…

Изображение действительно было отвратительного качества: темное, неконтрастное, дрожало и двоилось. Мало того – большая часть двора начисто выпадала из поля зрения камер. А потому и сама запись, фактически с единственной из них, дробилась на четыре коротких, буквально трехсекундных фрагмента. По два в одну и в другую сторону.

«И что тут можно разобрать в этой дикой мельтешне? – едва слышно бубнил под нос Сазонов. – Надо точно быть полным идиотом, чтобы так камеры расположить… Вот он, циркач, – махнул через забор и тут же исчез, пропал из вида… Едва из-за угла показался, а через пару мгновений уже вон – в окно лезет…»

– К вам Бельдин, Иван Петрович, – раздался в тишине голос секретарши.

– Проси, – моментально, без раздумий, откликнулся прокурор и дернулся в сторону двери, но вовремя, через пару шагов передумав, остановился и, подобравшись, оправил китель, при этом воровато глянув на Сазонова краем глаза: не заметил ли тот его неловкого, постыдного телодвижения.

Дверь неслышно распахнулась и на пороге, улыбаясь во всю щеку, замер одетый с иголочки лощеный хлыщ – чуть выше среднего роста, лет пятидесяти с небольшим:

– Разрешите?.. Или я не вовремя?

– Да что вы, Алексей Константинович? – осклабился Степанчук. – Для вас – всегда вовремя, – засуетился Степанчук. – Ну, что же вы стоите? Проходите, пожалуйста, присаживайтесь. Я сейчас освобожусь. Одну минутку… – И, резво развернувшись, торопливо бросил подчиненному: Андрей Степаныч, вы сбросьте все на флешку. Потом со своими как следует обмозгуете…

– А можно мне полюбопытствовать, если, конечно, это не сугубо конфиденциальная информация? – неожиданно попросил Бельдин.

– Да-да, пожалуйста, Алексей Константинович, – сходу согласился прокурор, словно речь зашла о чем-то совершенно тривиальном. – От вас же однозначно – никаких секретов.

Бельдин подошел к столу и по-хозяйски, бесцеремонно уставился на экран. Потом попросил прокрутить запись еще раз.

– Так это и есть, значит, ваш загадочный неуловимый потрошитель? – спросил с нескрываемой иронией.

– Ну, зачем же так, Алексей Константинович? Почему – неуловимый? – обиженным тоном пробасил Степанчук. – Следствие ведь еще только в самом начале… Пока вроде рановато делать какие-то выводы…

– Да-да, конечно… – легко поправился Бельдин. – Извините, Иван Петрович… Я не совсем это имел в виду…

– Вы все уже? Закончили? – сурово сдвинув кустистые брови, спросил у подчиненного прокурор.

– Да. Я уже все закончил, – спокойно отозвался Сазонов, извлекая флешку из разъема.

– Тогда свободны… В восемнадцать жду доклада… И чтобы – полный план мероприятий…

«Да вот же гнусь какая! – негодовал Сазонов, нервно вышагивая по длинному, заполненному людьми коридору прокуратуры. – И что ж он так помойно лебезит перед этим лощеным гадом? Да прям смотреть противно!.. Чего он так его боится? Такое впечатление, что этот поганец наглый его бульдожьей хваткой за яйца держит… А может, так и есть на самом деле?»

С Бельдиным Сазонов никогда близко знаком не был, хоть и приходилось довольно часто с ним пересекаться. В основном – в высоких кабинетах городской администрации и на ковре у своего непосредственного начальства. Какие интересы связывают этого нахального сладкоречивого типа с городской головой, Андрей Степанович в точности не знал. Да и особо не ломал себе голову на этот счет. Единственный раз попробовал было издалека «закинуть удочку» прокурору, когда до него стали доходить смутные слухи, что где-то в тайге за Преображенкой бандиты наладили нелегальный прииск и Бельдин ко всем этим делам имеет самое непосредственное отношение. Но не успел Сазонов об этом заикнуться, как прокурора просто переклинило, перекосило от страха. Он, как больной, замахал на подчиненного руками. Пришлось мгновенно отыграть назад – того и гляди начальство с перепугу кондрашка хватит. Больше в эту «гнилую тему» Андрей Степанович не лез. Вовремя сообразил – себе дороже. Ведь явно всю эту малину крышует край, а может, и сама Москва. По дури сунешь нос поглубже во все это дерьмо, и тут же отчихвостят по самое не хочу…

До назначенного им совещания следственной группы оставалось чуть больше часа, и Сазонов, войдя в кабинет, закрыл дверь на ключ и загрузил компьютер. У него почему-то тоже возникло желание еще раз самостоятельно отсмотреть запись, пока она не ушла в чужие руки, хотя еще пять минут назад сам же мысленно критиковал своего патрона за подобную «начальственную» глупость. На вопрос, зачем ему это было нужно, Сазонов бы не ответил. Да просто захотелось, и все тут.

«Странное дело, – крутилось у него в голове, – а ведь шеф больше так ни разу и не заикнулся о подмоге из краевой? Вроде как нам самим, безо всякого контроля с их стороны над этим поганым делом корпеть придется?.. Неужели действительно там, наверху, приняли решение Тошу окончательно со счетов списать?.. А что?.. Это вполне вероятно… Он же теперь после такой гнусной опустиловки – фигура весьма одиозная… Да и браткам отнюдь не по понятиям теперь его у руля держать…»

Приготовив крепкий растворимый кофе, Андрей Степанович удобно устроился у экрана. Отхлебывая по глотку горячий ароматный напиток, опять прокручивал запись туда-сюда, останавливал ее в разных местах, гонял покадрово в фотошопе. Но, как ни старался – ничего путного из этого у него не выходило. Эта программа, как видно, не способна была серьезным образом изменить изображение к лучшему. Требовалось что-то более радикальное, какие-то более профессиональные действенные ухищрения, известные только специалистам. Но что-то по-прежнему мешало ему бросить свои жалкие потуги.

Тогда он, остановив изображение в наиболее «читаемом» месте, максимально его увеличил и, подперев кулаком подбородок, замер в глубоком раздумье.

Обыкновенный заношенный армейский бушлат старого образца… Черная лыжная шапочка, натянутая на лицо… В руке – кондовый черный дипломат еще советского производства… Сазонову даже припомнился вдруг тот гулкий грохочущий звук, который, будучи пустой, издавала эта громоздкая штуковина при малейшем к ней прикосновении. Сам когда-то имел точно такой же… Короткие берцы на толстой литой подошве, какие сейчас таскает едва ли не каждый второй неимущий мужик… Ничего… Ни одной существенной зацепки… Но что же тогда по-прежнему держит у монитора? Какая выпадающая из поля зрения деталь мешает закончить пустопорожнее занятие?… И тут Сазонов наконец догадался обратить внимание на вшитые погончики. И радостно хмыкнул от удовлетворения: «Ну как же я не дотукал-то сразу?! Вот эти же черные пятнышки – определенно следы от звездочек!.. И их… – по четыре на каждом погоне. А это значит, что он – капитан?.. Точно – капитан!.. Или был им когда-то?..»

Зацепка, конечно, была достаточно хиловатой, но Сазонов по опыту знал, что очень часто именно такая, на первый взгляд, пустяковая деталь и становится отправной точкой в раскрытии самых запутанных гиблых дел. Потому и отработать ее надо по полной программе. Буквально – от и до.

Андрей Степанович выбрался из-за стола. Подошел к двери, но, взявшись за дверную ручку, застыл в нерешительности, с удивлением обнаружив, что радостное возбуждение от счастливой «находки» уже бесследно растворилось, улеглось внутри. И он неожиданно для самого себя, досадливо поморщившись, обронил вслух: «А все-таки ты, парень, лоханулся!»

БЕЛЬДИН

Выйдя из прокурорского кабинета, Алексей Константинович моментально растерял весь свой лоск. Он пошатнулся. Привалился плечом к стене. Мертвенная нездоровая бледность залила его лицо. С большим трудом, цепляясь за перила, на непослушных ватных ногах спустился по лестнице. Вышел на крыльцо. Доковылял до машины.

Весь взмок, пока удалось с десятой попытки попасть ключом в замок автомобильной дверцы: руки, в полном смысле слова, крутило и ломало, как у эпилептика. Обессиленно бухнулся, рухнул на сиденье. Прикурил и тут же, выпучив глаза, зашелся в кашле, как чахоточный. От едкого дыма горящего фильтра болезненно резануло в горле, в легких. Выругался. Обжигая пальцы, сплющил, затер сигарету в пепельнице и, жалко, постыдно всхлипнув, как ребенок после горькой незаслуженной обиды, уронил лицо в ладони: «Господи, ну неужели?.. Неужели все сначала?!»

Поначалу, просматривая злополучную запись с камеры наблюдения, Бельдин скользил по экрану монитора совершенно равнодушным взглядом. И только на самых последних кадрах будто что-то кольнуло его в груди. Он попросил перемотать запись к началу и запустить ее вторично. Просмотрел еще раз, теперь уже внимательнее приглядываясь к мельтешащей перед глазами фигуре мужика с натянутой до подбородка черной маской… Вот тут-то его и обожгло! Будто крутым кипятком обварило! Он узнал этого страшного человека! Не видя лица, узнал! Опознал со спины, по походке. Вот именно так, очень характерно, тот припадал на правую ногу при ходьбе. Бельдину эта подробность намертво врезалась в память еще тогда, когда он, избитый и униженный бесконечными страшными километрами, тащился за ним по тайге.

И стало худо до тошноты. И все поплыло перед глазами. И только огромным волевым усилием ему все-таки удалось сдержаться, не выдать бушевавших внутри чувств. Удалось дождаться окончания еще недавно такого важного для него, необходимого, а теперь вдруг ставшего абсолютно ненужным разговора с прокурором…

«И что же теперь будет? – немного успокоившись, спрашивал себя Бельдин. – Ведь этот же скот неуемный опять бродит где-то совсем рядом?.. Ведь он же явно мстить затеял?! Да это ж яснее ясного!.. И этот тихий ужас с Тошей – только пробный шар с его стороны… Он же теперь никого из нас в покое не оставит… И до меня доберется рано или поздно… Ну обязательно доберется!.. Да он же маньяк законченный!.. И что же теперь делать? Что?!.. Сдать его ментам? Прокурорским?.. Невозможно! Да это же значит самому себе приговор подписать… И не судейский, а похуже!.. Да он же поплывет на следствии… Непременно поплывет… Такого, сволочь, порасскажет… И про алмазы, и про лабораторию…Тогда уж точно не отмоешься… Никаких концов в воду не спрячешь… Надо как-то опередить… И его, и ментов… А лучше, так вообще – найти его и кончить. Естественно, не самому… Поручить кому-то… Но кому?.. Нет. Надо что-то делать, пока еще не поздно!.. Но что?!. Что?!. Еще и эти китаезы со своей проверкой – так некстати…»