Желанная недотрога

Процессия будет долгой, подумала Миа, даже несмотря на то, что большая часть земли, что их окружала, принадлежала компании, частные владения Рафаэля включали дома прислуги, озеро и маковые поля. Она внутренне содрогнулась при мысли о том, что придется ехать одной за катафалком, – и всеми силами постаралась отогнать воспоминания о похоронах родителей.

На время за столом воцарилось молчание – для Миа это было настоящей пыткой. В какой-то момент она ощутила руку Сильвии на своем плече и, подняв глаза, благодарно улыбнулась ей. Данте не преминул это отметить – он вообще замечал не раз, что прислуга боготворит Миа, и это было для него загадкой. Разумеется, это не показывалось в открытую, но подобные маленькие жесты свидетельствовали о глубоком уважении и даже любви. Бросив взгляд на Миа, Данте подумал, что она вовсе не выглядит заплаканной – лишь губы немного припухли. Интересно, она пролила хоть одну слезинку?

Словно почувствовав что-то, Миа подняла глаза – и Данте понял, что не может не смотреть на нее и что в его взгляде вовсе не читается неодобрение – скорее наоборот… Миа смотрела на него словно завороженная, плохо понимая, что происходит вокруг. Кажется, кто-то вновь наполнил ее бокал, что-то говорила Элоа, но ей казалось, что они с Данте одни за столом. И это после двух лет попыток игнорировать его и держаться холодно-отстраненно, не замечать то странное чувство, что неизменно пробуждало его присутствие – покалывающее возбуждение, до этого ей незнакомое. Вот и сейчас волна тепла распространилась с щек к шее и ниже, к груди… ей не сиделось на месте, хотелось поднести руку к губам, что, казалось, горели и выдавали ее с головой. Желая, чтобы Данте отвернулся, Миа не могла оторвать от него глаз – впервые с момента их встречи отвечая на его взгляд. Первым опомнился он – и, отводя глаза, подумал: «Ах, Миа, ты вовсе не такая чопорная, какой желаешь казаться».

Подали второе – молочного поросенка – и к этому моменту атмосфера за столом накалилась невероятно. Миа испытывала непреодолимое желание последовать за Арианой и спасаться бегством, но ограничилась тем, что попросила себе положить ей меньше, чем остальным.

– Где будет сидеть в церкви Анджела? – спросила жена Луиджи.

– Где захочет.

– На какой скамье? – настойчиво уточнил Луиджи. – Конечно же, дети усопшего должны сидеть впереди вместе с матерью.

– Впереди будет сидеть Миа, – сказал Данте. – По правилам этикета бывшая жена должна держаться в стороне. – Про себя он подумал, что мать, конечно, не из тех, кто будет неукоснительно соблюдать это правило. Она будет восседать за спиной Миа, всем своим видом показывая, как ее оскорбили, – и на миг в нем зародилось сочувствие к молодой вдове. Пришлось приложить усилие, чтобы отодвинуть подобные мысли вглубь сознания и перейти к обсуждению завтрашней церемонии. – Отца похоронят здесь у озера, церемония будет очень недолгой, и на ней будут присутствовать дети и… – Данте нервно запнулся, – его вдова. Потом все вернутся сюда, где будут поданы напитки и закуски… Затем прочитают его завещание. – Он сделал глоток бренди, и Миа, не в силах есть, отложила вилку, в молчании уставившись в тарелку. – Забыл сказать, – продолжал Данте спокойно. – Я прочитаю надгробную речь. Миа, – внезапно обратился он к девушке, и она вздрогнула от неожиданности. – Я спрашивал всю семью о том, что они хотят туда включить, а теперь спрашиваю вас: вы хотите, чтобы я что-то добавил?

Миа не ожидала того, что ей предложат внести какую-то лепту в последнее слово, что будет сказано над умершим, и не знала, как ответить так, чтобы не оскорбить чувства тех, кто любил Рафаэля по-настоящему, – в конце концов, она понимала, что их брак был лишь фикцией.

– Миа? – повторил Данте более настойчиво.

Не осмеливаясь поднять на него глаза, Миа ответила:

– Я уже сказала все, что хотела, вашему отцу. Уверена, написанная вами речь идеальна.

– Так вы не хотели бы ничего добавить? – уточнил Данте.

Миа замешкалась, и на какое-то время за столом воцарилось молчание, что было нарушено скрипом отодвигаемого стула. Луиджи, поднявшись, окинул ее взглядом, в котором читалось столько презрения, что казалось, он вот-вот выплеснет вино из своего бокала ей в лицо, а затем сказал:

– Я пойду в церковь, там должно быть теплее, чем здесь, несмотря на открытые двери.

– Мы тоже пойдем, – произнес Стефано, вставая и жестом приглашая Элоа присоединиться к нему. Быстро взглянув на Миа, он посмотрел на брата: – Ты идешь, Данте?

– Мне еще нужно кое с чем разобраться, – ответил Данте.

– Тогда я приду позже, чтобы забрать тебя на ночную службу.

Оставшиеся члены семьи решили, что не будут ждать подачи десерта, и начали вставать из-за стола. Миа услышала, как кто-то вполголоса сказал нечто нелицеприятное в ее адрес, – были и комментарии на итальянском относительно того, что молодая вдова не очень-то горюет и не пролила ни одной слезинки, а также не нашла добрых слов для ушедшего в лучший из миров мужа. Сидеть остался лишь Данте.

– Что ж, все прошло хорошо, – сказала Миа, и голос ее был неестественно пронзительным, а вымученный смешок – полным отчаяния.

– Это ни при каких условиях не могло пройти хорошо, – возразил Данте, подняв на нее свои темные глаза. – Понятия не имею, о чем думал отец, пожелав, чтобы мы ужинали все вместе.

– Я тоже, – призналась Миа, все еще не осмеливаясь взглянуть на него и нервно крутя в руках салфетку. – Данте, я не имею ничего против того, что ваша семья будет сидеть впереди – со мной или нет, я могу отсесть дальше…

– Нет, – прервал ее Данте, – не отсядете. Я поговорю с матерью. Но, Миа, сейчас я откровенен как никогда, обычно выступления с речью даются мне легко, но сейчас я понятия не имею, что говорить. Сказать, что вы были счастливы эти последние годы? Или что отец наконец встретил любовь всей своей жизни? – Он в отчаянии вскинул руки. – Неужели вам и впрямь нечего сказать?

Миа помолчала. Все, что Данте только что сказал, прозвучало бы как жестокая насмешка над его семьей. Поэтому, ненавидя себя, она произнесла:

– Я же говорила, все, что хотела, я уже сказала вашему отцу.

Ответом ей был его взгляд, в котором читалось такое презрение, что, казалось, оно было осязаемо. Внезапно она поняла, что ни о каком десерте не может быть и речи.

– Прошу меня извинить, – произнесла Миа, кладя салфетку.

– Разве вам требуется мое разрешение, чтобы выйти из-за стола, Миа? – ответил Данте. – Прошу вас, уйдите.

Она устремилась вверх по лестнице к себе в комнату – и очень пожалела о том, что не отдала заранее распоряжение принести ужин туда. Она вообще привыкла проводить вечера в одиночестве в своей лимонной комнате. И сейчас, приняв душ и надев ночную сорочку, Миа легла в постель, с ужасом думая о предстоящих завтра похоронах. В памяти всплыли картины с похорон родителей – и, как бы она ни старалась задвинуть эти воспоминания подальше вглубь сознания, при мысли о том, что она поедет одна за похоронным катафалком, начинала кружиться голова. Неплохо бы было выпить горячего чаю, но, пока Данте не ушел, о том, чтобы спуститься, не может быть и речи. А как бы ей ни хотелось, чтобы он ушел, она боялась оставаться ночью одна – с того самого момента, как Рафаэль покинул ее. Она, чопорная леди Миа, боялась привидений. Конечно, Сильвия с мужем жили в коттедже неподалеку, и им можно было позвонить, но Миа никогда не побеспокоила бы их по столь глупой причине. Однако решила, что сегодня ее последняя ночь в этом поместье – она просто не сможет здесь жить, зная, что Рафаэль похоронен на этой земле. Чемоданы ее были упакованы, и завтра после прочтения завещания Миа собиралась уехать навсегда. К тому же семья Романо так хочет этого.

Так она и лежала, тщетно стараясь читать, однако мысли улетали далеко от книги; наконец, услышав, как пришел Стефано, чтобы забрать Данте на ночную службу, отложила книгу. Вот закрылась парадная дверь, послышался звук колес, отъезжающих по гравию, и только тогда Миа надела пеньюар и вышла из комнаты и направилась вниз, включая свет повсюду на своем пути и шарахаясь от каждой тени. Открыв дверь кухни, она обнаружила Данте, сидящего в абсолютной тишине и держащего в руках бокал бренди.

– О! – воскликнула Миа, судорожно запахнув пеньюар. – Я думала, вы уехали.

– Нет, я решил не являться на службу, – ответил Данте, удивляясь тому, что пытается объясниться, – никогда и ни с кем он этого не делал. – Я только что сказал Стефано, что уже видел отца в день его смерти – не хочу повторять этот скорбный опыт.

Миа кивнула. Она вообще не могла понять, каково это – провести у открытого гроба всю ночь.

– Я хотела что-нибудь выпить. Вы хотите?

Данте покачал головой, но, вспомнив, что им предстоит провести завтра весь день в обществе друг друга, ответил более вежливо:

– Нет, спасибо. Я намеревался отправиться в отель. А кстати, завтра ожидается небольшая перемена в планах. Стефано настоял, что Элоа должна прийти на похороны.

– Разумеется, – отозвалась Миа, но осеклась, заметив явное неодобрение на лице Данте. – Что, вы ее недолюбливаете?

– Какое, к черту, это имеет значение?! Дело в том, что отец хотел бы видеть своих детей, а не всяких проходимцев.

– Вряд ли ее можно так назвать, – заметила Миа. – Они со Стефано помолвлены.

– Будем надеяться, что Роберто составит надежный брачный контракт.

– Вам не приходило в голову, что они любят друг друга?

– Если так, я им не завидую: любовь приносит одни лишь проблемы.

– Вы чересчур циничны.

– И это говорит молодая вдова накануне похорон мужа!

Миа хотелось бросить ему какое-нибудь ругательство, но она лишь отвернулась и промолчала. Данте, наблюдая, как она готовит чай, заметил, что руки ее дрожат, это его удивило. Впрочем, как и тот факт, что она не обращается за помощью к прислуге. Если он и представлял себе, как Миа пьет чай, то перед взором его вставала картина: вот она сидит в постели и звонит в колокольчик. Прежде чем его воображение развернуло перед ним малейшие детали, включая то, во что она одета, он одернул себя. Он не мог не обратить внимание на то, что Миа явилась на кухню в пеньюаре, под которым угадывались женственные очертания ее фигурки. Данте обнаружил, что ему труднее сдерживать подобные мысли – с момента смерти отца собственноручно наложенные правила начали давать сбой.

Данте бросил взгляд в окно – но такая темень стояла за ним, что стекло было словно зеркало, и в нем он внезапно поймал взгляд Миа.

– Данте, я не хочу ехать во главе процессии, – обратилась она к нему.

– Смелое заявление, – ответил он. – Вы его вдова!

– Но я не хочу ехать в одиночестве.

– Тогда где же ваши родные и друзья? – начал было Данте, но тут же остановился, вспомнив то немногое, что рассказывал ему отец: отец и мать Миа погибли. Не желая, однако, поддаваться чувству вины, он продолжал: – Вы же настаиваете на том, что ваш брак был настоящим, – почему же рядом нет никого, кто мог бы вас поддержать? Или, может, они устали от ваших игр? У вас есть брат, – заметил он, – но его не было на свадьбе, и его нет сейчас, а я помню, в прошлом году вы уезжали на его свадьбу. Может быть, вы переживаете о том, что, будь он здесь, ваша ложь будет раскрыта?