Испытание Гилберта Пинфолда

– Рады служить, сэр. На сходнях дежурит мальчик.

– Я не очень хорошо себя чувствую. Вы не будете так любезны записать ее своей рукой?

Кассир поднял на него тяжелый взгляд, отметил небритые щеки, учуял запах бренди и, умудренный опытом, смирился.

– Сочувствую вам, сэр. Буду рад помочь. Мистер Пинфолд продиктовал «На пароходе всяческое понимание. С любовью. Гилберт», брякнул на стол пригоршню серебра и пробрался обратно к себе в каюту. Там он принял большие серые пилюли и глотнул снотворное. После чего, не помолившись, улегся в постель.

3. Злополучный корабль

Ведомый капитаном Стирфортом пароход «Калибан» был среднего возраста и класса судно – чистый, надежный и удобный, без претензий на роскошь. Отдельных ванн здесь не было. Еду в каюты подавали только по распоряжению судового врача. Общие комнаты обшиты мореным дубом, как это было принято лет тридцать назад. Пароход курсировал между Ливерпулем и Рангуном, заходя в попутные порты, и имел на борту смешанный груз и более или менее однородный контингент – в основном, шотландские супружеские пары, едущие по делам или в отпуск. Экипаж и стюарды были ласкары [7 - Матросы-индийцы на европейских судах.].

Когда мистер Пинфолд очнулся, был совсем день, и ровное волнение открытого моря поматывало его с боку на бок на узкой постели.

Вчера вечером он едва разглядел каюту. Сейчас он видел, что это большая каюта, с двумя койками. Имелось оконце, забранное матовым стеклом, с плотными муслиновыми занавесками в пестрых узорах и раздвижными ставнями. Окно выходило не в море, а на палубу, где время от времени мимолетной тенью обозначались люди, беззвучные из-за стука машины, размеренного скрипа металла и дерева и немолчного жужжания вентилятора. Потолок, куда был устремлен взгляд мистера Пинфолда, подобно балке в коттедже, перекрывала вентиляционная шахта в пупырышках, вся оплетенная трубками и кабелем. Мистер Пинфолд еще полежал, глазея и покачиваясь, не вполне уверенный в своем местопребывании, но, пожалуй, удовлетворенный им. Незаведенные на ночь часы стали. Во время сна его навестили. На полочке сбоку, в мокром блюдце, стояла чашка совершенно холодного чая, а рядом, закапанный пролившимся чаем, лежал список пассажиров. Он нашел себя под именем «мистер Г. Пенфолд» и подумал, что это выглядит не хуже, чем лондонский лорд-мерин. Опечатка его устраивала как средство маскировки, как непрошенная гарантия уединения. От нечего делать он пробежал глазами другие имена: «Доктор Аберкромби, мистер Аддисон, мисс Амори, мистер, миссис и мисс Маргарет Ангел, мистер и миссис Бенсон, мистер Блэкаддер, майор и миссис Коксон» – никого из них он не знал, ни от кого вроде бы не мог ждать для себя беспокойства. Полдюжины бирманцев направлялись в свой Рангун, остальные были несомненные британцы. Никто, он был уверен, не читал его книг и не будет навязываться с литературным разговором. Как только поправится здоровье, у него будут три спокойных рабочих недели на этом корабле.

Он сел в постели и спустил ноги на пол. Суставы ломило, но вроде уже не так, как в прошедшие дни. Он прошел к умывальному тазу. В зеркале тревожно отразилось постаревшее и больное лицо. Он побрился, причесался, принял серую пилюлю, вернулся в постель, прихватив книгу, и моментально провалился в сон.

Его поднял пароходный гудок. Вероятно, был полдень. Едва слышный за морскими шумами раздался стук в дверь и просунулось темное лицо его стюарда.

– Нехорошо сегодня, – сказал человек. – Много пассажиров больные.

Он забрал чашку с чаем и выскользнул наружу.

Мистер Пинфолд хорошо переносил качку. В войну, мотаясь главным образом на всевозможных судах, он лишь однажды страдал от морской болезни, но в тот раз весь экипаж был в лежку. Не будучи ни красавцем, ни атлетом, мистер Пинфолд дорожил этим единственным даром нещедрой природы. Он решил подняться наверх.

Когда он выбрался на верхнюю палубу, та была почти пуста. Мимо штабелями составленных складных стульев брели об руку две растрепанные девицы в толстых свитерах. Мистер Пинфолд проковылял в бар за курительной комнатой. Четверо-пятеро мужчин сбились там в одном углу. Он кивнул им, нашел себе стул в другом углу и заказал бренди и имбирный эль. Ему было не по себе. Подобно тому, как он знал или полагал, что знает те или иные исторические события, он отвлеченно знал, что находится на пароходе, совершает оздоровительное путешествие, и как это сплошь и рядом бывало с ним в истории, он попадал впросак с хронологией. Он не знал, что двадцать четыре часа назад он был в поезде Лондон-Ливерпуль. Сон и пробуждение чередовались без всякой связи со сменой дня и ночи. Он тихо сидел в курительной комнате и тупо смотрел перед собой.

Через некоторое время вошли две веселые дамы.

Мужчины приветствовали их:

– Доброе утро, миссис Коксон. Рады видеть вас на ногах в столь радостное утро.

– Доброе утро, здравствуйте, все. Вы знакомы с миссис Бенсон?

– Вряд ли имел это удовольствие. Вы не составите нам компанию, миссис Бенсон? Я тут за председателя, – говоривший обернулся и позвал стюарда: – Бой!

Мистер Пинфолд благосклонно обозрел это собрание. Поклонниками его творчества тут не пахло. Вскоре, в час дня, появился стюард с гонгом и мистер Пинфолд послушно проследовал за ним в кают-компанию.

Капитанский стол был накрыт на семь персон. Сетки на столе были подняты, скатерть влажная; кают-компания заполнилась едва ли на четверть.

Из сотрапезников капитана к ленчу пожаловал еще только один – высокий молодой англичанин, легко завязавший разговор с мистером Пинфолдом, отрекомендовавшись Главером, управляющим на цейлонской чайной плантации: райская жизнь, живописал он, все время в седле, с частыми и продолжительными отлучками в гольф-клуб. Главер был помешан на гольфе. Дабы сохранить на корабле спортивную форму, он взял с собой нагруженную клюшку с пружиной в рукоятке и утром и вечером делал по сто махов. Тут выяснилось, что его каюта дверь в дверь с мистером Пинфолдом.

– У нас общая ванная комната. Вы когда принимаете ванну?

Беседа с Главером не требовала напряженного внимания. Отвлекшийся мистер Пинфолд был принужден вернуться в действительность и ответить следующее: – Видите ли, в море я практически не принимаю ванну. Тут держишь себя в опрятности, да и не люблю я горячую соленую воду. Я чуть не заказал отдельную ванную комнату. Непонятно зачем.

– На этом корабле нет отдельных.

– Это я понял. По-моему, очень пристойный корабль, – сказал мистер Пинфолд, грустно задерживая взгляд на карри [8 - Острая индийская приправа.], на неустойчивом бокале вина, на пустующих местах за столом и всячески стараясь быть любезным с Главером.

– Да, тут все знают друг друга. Тут каждый год едут одни и те же люди. Людям подавай свое общество, иначе они зачахнут.

– Мне не обязательно, – сказал мистер Пинфолд. – Я тут, знаете, приболел. Мне нужен покой.

– Огорчительно слышать. Тут вам будет вполне покойно. Кое-кто находит, что тут слишком покойно.

– Слишком мне не будет, – сказал мистер Пинфолд.

Он церемонно распрощался с Главером и не вспоминал о нем до самой каюты, когда вдруг среди прочих стуков различил звуки джаз-банда. Мистер Пинфолд озадаченно застыл. Он не был меломаном. Уяснилось одно: где-то совсем близко играет джаз. И тогда он вспомнил.

– Это игрок в гольф, – подумал он, – молодой сосед. У него граммофон. И более того, – сделал он неожиданное открытие, – у него собака. – Он совершенно отчетливо слышал изнутри, аккурат между их дверьми, стук когтей по линолеуму. – Готов поспорить, это нарушение. Не знаю я таких кораблей» где разрешают провозить в каютах собак. Смею думать, он подкупил стюарда. Впрочем, возражать нет причин. Мне все равно. Он, по-моему, очень приятный парень.

Ему попались на глаза серые пилюли, он принял одну, лег на койку, раскрыл книгу и под звуки танцевальной музыки и принюхивание собаки снова заснул.

Возможно, ему что-то снилось. Он моментально забыл, что заполняло эти провальные часы. Было темно. Он не спал, и где-то поблизости, похоже, под полом разыгрывалась странная сцена. Он отчетливо слышал, как священнослужитель проводит молитвенное собрание. По личному опыту мистер Пинфолд не знал протестантсткую службу. Дома и в школах исповедовалось англиканство – от терпимого до нестерпимого. Свои представления о нонконформизме он почерпнул из литературы, у мистера Чадбенда и Филипа Хенри Госса, из шарад и старых номеров «Панча». Поспешавшая к концу проповедь была явно голосом этой веры – библейский словарь, эмоциальный тон. Обращалась она, очевидно, к членам экипажа. Мужские голоса запели гимн, который мистер Пинфолд помнил еще по детской: его няня, как почти все няни на свете, была кальвинистской. «Греби к берегу, моряк. Греби к берегу».

– Я хочу остаться с Билли, когда вы все разойдетесь, – сказал священнослужитель. Нестройная, наспех молитва, шарканье ног и стук отодвигаемых стульев, и тишина, и настоятельный голос священнослужителя: – Ну, Билли, что ты имеешь мне сказать? – и безошибочный звук рыданий.

Мистер Пинфолд почувствовал неудобство. Такое не полагается слышать посторонним.

– Билли, ты должен сказать мне сам. Я тебя ни в чем не обвиняю. Не навязываю тебе никаких слов. Молчание в ответ, не считая рыданий.

– Билли, ты знаешь, о чем мы говорили последний раз. Ты снова это делал? Ты осквернился, Билли?

– Да, сэр. Я не могу удержаться, сэр.

– Господь не искушает нас сверх наших сил. Билли. Я говорил тебе, помнишь? Думаешь, я сам не знаю этих искушений. Билли? Еще как знаю! Но я не поддаюсь им. Ты знаешь, что не поддаюсь – да, Билли?

Мистера Пинфолда объял ужас. Его сделали невольным участником совершенно непотребной сцены. Под рукой лежали трости. Он взял терновую и сильно постучал в пол.

– Чу! Ты слышал. Билли? Стук. Это Господь стучится в дверь твоей души. Он не сможет войти и помочь тебе, если ты не будешь чист, как я.

Более мистер Пинфолд не мог выносить. Он мучительно поднялся на ноги, надел пальто, причесался. Голоса снизу продолжали свое.

– Я не могу удержаться, сэр. Я хочу быть правильным. Я стараюсь. Я не могу.

– Над твоей койкой приколоты картинки с девицами – так?

– Да, сэр.

– Поганые картинки.

– Да, сэр.

– Как же ты хочешь быть правильным, умышленно держа перед глазами искушение? Я приду и порву эти картинки.

– Не надо, сэр, пожалуйста. Мне нужно.