Дневник 1917–1918 гг.

А в Кремль нельзя. Окопались «…» Тр… (?) пропустил только пятьсот – избранных – да и то велел не шататься возле церквей. «Пришли молиться, так молитесь!»

О, Господи, неужели не будет за это, за эту кровавую обиду, ничего?! О какая у меня нестерпимая боль и злоба к этим Клестовым, Троцким, матросам.

Матрос убил сестру милосердия – «со скуки» (нынешний номер подлейшей газеты «Жизнь»).

У светлой заутрени Толстой с женой. В руках – рублевые свечи. Как у него все рассчитано! Нельзя дешевле. «Граф прихожанин»! Стоит точно в парике в своих прямых бурых волосах a la мужик.

Нынче шла крупа. Весь день дома.

Пасхальные номера газет – верх убожества.

Какой напев нынче «Волною морскою…». Нежная гордость, что Господь покарал «гонителя – мучителя», скромная радость, грусть…

5 мая (22 апреля) 1918 г.

Плохие писатели почти всегда кончают рассказ лирически, восклицанием и многоточием.

Как дик культ Пушкина у поэтов новых и новейших, у этих плебеев, дураков, бестактных, лживых – в каждой черте своей диаметрально противоположных Пушкину. И что они смогли сказать о нем, кроме «солнечный» и тому подобных пошлостей! А ведь сколько говорят!

Светлый день, а я все думаю о народе, о разбойниках мужиках, убийцах Духонина, Кокошкина, Стрельцовой. Нет, надо бы до гробовой доски не поднимать глаз на этих скотов! Вместо Немецкой улицы – исторического, давнего названия – улица Баумана! О! И этого простить нельзя!

Прошлую ночь заснул в пять часов утра.

7 мая (24 апреля)

Вечером на первый день у Зои (сперва у Каменских) очень напился. Как только дошел – как отрубило – с этого момента ничего не помню. Очнулся в пять утра. Весь день очень страдал – сердце. Нельзя, нельзя пить уже так много.

От Каменских шли мимо памятника Александру III. У него отбили нос. Кучка народа, споры – диаметрально противоположные мнения. Много озлобленных против большевиков. (Я шел к Каменским – вслух ругал засевших в запертом Кремле – проходящие – из народа – горячо подхватывают.) И тут – самый мерзкий и битый дурак – студент…

Вчера у Чулковых. Кайранские, Щепкина-Куперник (очень, очень приятна, – что значит прежнее литературное поколение!). Все нездоровилось – все около 37 – погибаю в этом подвале у Муромцевых – а деться буквально некуда! Всю зиму голову ломал – куда бы уехать! Нынче с утра температура почти 37. К вечеру нынче чувствую себя лучше. Холод на дворе, у меня холод как в могиле.

Ездил искать «Речь» пасхальный номер – на трамвае солдат у солдата разрезал мешок, накрал, в колени зажал пирожков. «Отдай, сукин сын!» Кругом: «В морду, в морду-то его! В комиссариат!» Злоба, грубость всюду – несказанные!

Опять слухи: в Петербурге – бунт, в Киеве уже монархия.

Перечитал Записную книжку» Чехова. Столько чепухи, нелепых фамилий записано – и вовсе не смешных и не типичных – и какие все сюжеты! Все выкапывал человеческие мерзости! Противная эта склонность у него несомненно была.

8 мая (25 апреля)

День большого беспокойного волнения: переворот на Украине («Экстренный выпуск „Известий“). Прочли этот выпуск с Колей у Юлия. Радость, злорадство острое.

Светлый холодный день.

У нас было много народу (наша «Среда»). Масса слухов: Мирбах требует выгнать латышей, Мирбах отзывается, на его место – фон Тирпиц (Мирбах слаб!) и т. д.

9 мая (26 апреля)

Самый лучший, необходимый паспорт, и теперь еще выдаваемый газетами общественному деятелю: он верит… он верит… я верю в светлое будущее России, «в революцию» и т. д.

notes

Примечания

1

«очень мил» (англ.).

2

Как ни прекрасна юность,

Все же она убегает;

Кто хочет радоваться, пусть радуется,

В завтрашнем дне нет уверенности (ит.).

Перевод С. Ошерова.

3

«Внемлите, прошло еще четверть часа вашей жизни» (итал.)