Альманах «На Святой Земле». Третий выпуск

– И в заключение, Ваши творческие планы в обозримом будущем?

Шамир:

– Я продолжаю наблюдать за событиями, каждый месяц пишу по несколько статей и надеюсь на лучшее для Палестины и Мира.

Проза

Артём Кирпичёнок

Артем Кирпиченок (р.1975) В 1993—2003 годах учился в Иерусалимском университете, где защитил докторскую диссертацию. Автор монографии и ряда статей.

Историк и известный публицист. Постоянный автор альманаха «На Святой Земле». Член редакционного совета.

И были они смуглы и рыжеволосы

«И были они смуглые и золотоглазые»

Рей Бредбери

– Я поведу тебя в музей, – сказала Халилу сестра. – Сегодня день Накбы и Героизма.

В этот нежаркий майский день Халилу не хотелись идти ни в какой музей. В его планах значился гироскутер, море и возможно, если очень повезет, вечерняя прогулка с Захирой вдоль пардеса. Но отсутствие в музее в такой день, конечно, будет заметно. Учитель скажет об этом директору, директор – родителем, вообщем, надо было идти…

Музей Накбы в Маджале располагался в самом центре города, на проспекте Ясера Арафата, между театром и больницей, там, где магистраль устремлялась с холма к синеющему внизу Средиземному морю. Музей был невелик, и внешне напоминал типичную палестинскую деревню, устроенную на склоне холма. Постройки окружали оливы, а каждый дом был посвящен десятилетию борьбы палестинцев с израильским владычеством.

Вместе с одноклассниками Халил шел из дома в дом, от десятилетия к десятилетию, и слушал рассказ про историю своего народа, о приплывших из-за моря жестоких колонистах, которые больше века огнем и мечем пытались покорить и изгнать палестинцев. Голограммы транслировали портреты героев – Жоржа Хабаша, Лейлы Халед, Ахед Тамими, видеокадры с разгонами демонстраций и ковровыми бомбардировками. Но сегодня Халила интересовали не они. Его взгляд привлекали образы врага.

Израильтяне, кто они? Закованные с головы до ног в доспехи фигуры волокут арестованных подростков. На их головах шлемы с забралами, в которых отражаются лица жертв. Агенты спецслужб в балаклавах. Темные, зловещие силуэты на заднем плане. «Лица, где их лица?» – думал Халид. Не первый раз его интересовал этот вопрос. Когда-то он даже задал его наставнику, и тот улыбнувшись ответил, что задача музея показать, что палестинцы вели борьбу прежде всего против людоедских идей колониализма, расизма и империализма, в которых нет ничего человеческого. Конечно, когда он будет старше, он легко сможет найти в книгах и в Интернете все изображения, которые сочтет нужным увидеть. «Даже израильтян?» – Спросил Халид – «Даже израильтян» – улыбнулся наставник.

Мысль посмотреть на врагов не оставляла Халида и по возвращению домой. Он уже собирался развернуть планшет и войти в сеть, как снизу раздался призывный свист и мальчик вспомнил о своих обязательствах перед Захирой. «Картинки никуда не убегут. Я посмотрю их завтра. Или послезавтра. Или зимой, когда пойдут дожди, и я буду сидеть дома. Иншалла». Захлопнув планшет Халид выскочил за дверь, и кубарем скатившись по лестнице, побежал на улицу к подружке.

…Несколько лет назад, забравшись в шкаф в спальне родителей, Халид нашел коробку с бумагами на незнакомом языке. Наверное, если бы Халид знал русский, он бы смог прочитать приглашение семье Поляковых приехать на постоянное место жительства в Государство Израиль, удостоверение к медали «За доблестный труд в Великой Отечественной войне» и переписку Сары Соломоновны Цинклер из Ленинграда с уехавшими в Ашкелон внуками. Но Халид не знал этого языка и просто сложил бумаги обратно в коробку, закрыл ее и убрал подальше в шкаф.

Игорь Витальевич Масленков

О себе. Выпускник исторического факультета Харьковского Государственного университета. Работаю на стыке жанров – истории, мистики, фантастики, фэнтези. Автор четырех фантастических романов, десятка рассказов и нескольких научных работ по археологии.

Брат мой, Иуда

Последняя беседа Иуды Симонова с Иисусом из Назарета. Альтернативно-исторические измышлизмы.

Жизнь прожита, дорога пройдена.

Одинокого странника охватило дурное предчувствие. Сердце трепетало, ноги ослабли, страх объял душу. «Господи, Господи…», – шептал он, едва шевеля обветренными губами.

Босоногий мальчишка скрылся во тьме дома.

Старик остановился.

Скрюченные хворями пальцы коснулись рваной каменной кладки. Стены дышали полуденным зноем. Город погрузился в липкую дремоту. Люди прятались от гнева небесного светила по дальним углам. Южный ветер – вестник смерти, витал всюду, властвовал над миром.

Пришелец огляделся. Ничто не радовало утомленный взор. Все вокруг, включая изувеченную временем смоковницу, сиротливо ютившуюся в тесном дворике, источало усталость и печаль. Рябая колченогая собачонка несколько раз хрипло тявкнула, но тут же успокоилась, лениво подошла к гостю, обнюхала его, завиляла облезлым хвостом.

– Отче, отче…, – любопытные детские глазенки блеснули в дверном проеме.

Путник колебался, мучаясь сомнениями. Много дней он провел на дорогах иудейских, самарянских и галилейских. Стерлись подошвы сандалий, сума опустела. Настал час, которого он ждал и боялся. Что-то нашло на Иуду, предательски кольнуло в груди. Захотелось бросить посох в пыль, схорониться в пещере, пропасть в объятиях каменного утеса. В полдень солнце зашло в утомленной душе. Свет дня обратился в ночь. Силы ушли прочь, оставили его, как воды речные древнее русло в летнее время.

Старик застонал, сделал шаг, другой и, превозмогая себя, переступил порог, погрузился в душную тьму.

– Мир дому сему, – прокряхтел сын Симонов.

– Мир тебе, отче.

Усталые глаза не сразу разглядели хозяйку ветхой лачуги. Бесплотным призраком парил ее силуэт в полумраке. Старцу иерихонскому на мгновение показалось, что выцветшая латаная накидка женщины излучает ангельский свет. Неведомая сила едва не вырвала вопль из груди Иуды. Но он сдержал себя, не вскрикнул, не упал ниц.

Мальчик обнял мать и внимательно, с опаской разглядывал старца. Нечесаная борода, грязный хитон, длинные растрепанные волосы испугали маленького Луку.

– Не ты ли Анна, вдова каменщика Елеазара? – уже спокойно произнес гость.

– Я, отче.

– Не ты ли посылала за мной в Иерихон Иакова, сына Закхея?

– Да, отче.

– Так веди меня скорее к тому, ради которого я пренебрег покоем и уединением.

– Он здесь, в соседней комнате, – Анна взяла гостя за руку и подвела к проему, занавешенному куском шерстяной ткани.

Сердце старика яростно забилось, разгоняя по жилам стылую кровь. Тошнотворный запах человеческого пота мешался с благоуханием лавра и мирта. Сквозь решетку единственного окна едва пробивался дневной свет, тускло освещая тесную комнатушку. Всюду на стенах висели пучки сушеных трав. В дальнем углу на соломе под козьей шкурой лежал человек. Рыжая с проседью борода его топорщилась, словно царский обелиск земли египетской. Уста иссохли, как дальний колодец в месяц Ав. Волосы слиплись. Лицо избороздили глубокие морщины, щеки впали. Полуоткрытый рот чернел бездонным провалом.

– Раввуни! Ты ли это? – старик бросился к больному, упал на колени, обнял изможденное недугами тело. Заливаясь слезами, он целовал лицо и бороду немощного и радостно твердил: «Учитель, Учитель».

– Ты…, – простонал умирающий и улыбка, полная добра и света, прочь отогнала смерть.

– Успел, успел! Долго я шел каменистой дорогой, претерпел невзгоды и лишения. Но мысль о тебе согревала меня в ночи, усмиряла отчаяние, дарила надежду. Ужели вижу тебя, Учитель? Ведь столько лет прошло…

– Призвал я двенадцать, а пришел лишь ты, брат мой, Иуда. Где же они?

– Разве ты не знаешь? – сын Симонов отпрянул, вытирая глаза рукою.

– Помнишь, как мы бежали из Иерусалима? Многие тогда отпали от меня. Иные позабыли, иных я позабыл. После долгих странствий осел здесь, в Назарете. Пребывал в доме матери и братьев, пока те были живы. Мастерил детям свирели и флейты, исцелял больных. И ждал… Нынче я состарился, кожа моя лопается и гноится. Тело покрыто струпьями. Пожирают его черви, – грусть и разочарование застыли на старческих устах.

– Учитель! Но я не вижу струпьев, я не вижу червей!

– Эх, Иуда! Ты всегда был маловерным. Впрочем, как и те. Я так хотел их увидеть…

– Сколько лет-то миновало. По всему, видать, ничего ты не знаешь. Симон, прозванный Петром, и брат его, Андрей, утонули в бурю на море Галилейском. Иоанн от избыточного рвения повредился рассудком. Матфей, мытарь, вновь взялся за старое. Собирает кесарю подати. Одет он теперь в виссон и пурпур. Остальные разбежались кто куда. Как ты и говорил, стали они изгнанниками и скитальцами. Спасаются средь чужих земель и хоронятся в пещерах от злобы фарисейской.