Сделай, чтоб тебя искали (сборник)

– Может, – ответил папа. – Делай то, что тебе интересно.

Я пошёл в сад. Но мама позвала:

– Вернись! Там сыро.

У крыльца из мокрой земли я долго вытягивал дождевого червя. Он становился всё длиннее, длиннее, растягивался, выскальзывал из пальцев. Не хотел наружу. Когда принёс его на кухню, Настя замахала руками:

– Ты шо, здурiв?

Я объяснил, что он не вредный. И добавил:

– Папа сказал: делай, что тебе интересно.

– Ось i вiднеси своему татовi.

Дни плелись, как волы, – медленно, лениво… Волов я в кино видел. Дождь не выпускал меня во двор. А в ясную погоду взрослые не разрешали за калитку. Собаку не обещали. Гостей давно не было. А про две недели и вспоминать нечего – наверное, они заблудились в лесу…

Неожиданно мама обрадовала:

– Сегодня пойдём к соседу.

Я запрыгал, готов был перелезть через забор, но мама одернула:

– Веди себя прилично.

Я знал: сапожки будут отличные. Как у папы. Ещё бы! Ведь их мастерит тот же Акулыч.

Мама вошла первая, а я замер на пороге. Увидел – не поверил глазам. Забыл, что надо дышать.

…Они стояли на тумбочке, гладкие, блестящие, будто сделанные из тёмного стекла. Казалось, такое невозможно слепить руками. Да как в такой красотище шлёндрать по пыльной улице – и даже по росе?!

Мама сказала:

– Смотри: подошва – бежевая, загляденье!

Акулыч постучал по ней согнутым пальцем:

– Подошва в спирту мочена.

Он впихнул в носок каждого сапожка по клочку светло-серого войлока.

– Ну-ка, примерь.

Внутри голенищ были приделаны по две широкие петельки.

– Это, братец, чтоб натягивать легко. Берёшь пальцами…

Мы возвратились домой. Я – в матроске, коротких штанишках и сапогах. Настя, увидев, всплеснула руками:

– Клопик ти мiй, гарнесенький!

Прижала к себе. Как приятен мне её запах…

Потом строго посмотрела со стороны и грозно решила:

– За нашего парубка в базарный день дадуть добру цiну. Продамо?

Мама улыбается. Мама ей всё прощает. Говорит, что Настя меня выкормила. Я этого не помню.

В нашей передней, недалеко от вешалки, стоял коричневый шкафчик: в нём держали обувь. Рядом с папиными сапогами мои выглядели лилипутами. А ведь мне уже минуло шесть лет и несколько месяцев!

Зато мои сапожки блестели лучше всех. В них можно смотреться, как в зеркало. Только ждать им здесь придётся до самой осени… Мама своё слово не меняет.

Ещё в шкафчике есть особая полка: там разложены в привычном порядке круглая коробка гуталина, разные щётки и папина бархотка. Папа ею наводит на своих сапогах блеск. Жаль, что она совсем потёртая.

Понятно, для новых сапожек подходит только новая бархотка. И приготовить её надо заранее. До осени ещё далеко, и сапожки обязательно покроются пылью. А ведь мама требует чистоты…

Я взял тяжёлые ножницы и уселся в шкафу, где висели мамины вещи. Сначала было трудно: внизу материал был сложен вдвое и ножницы лишь давили его, но не резали. Я старался изо всех сил, пальцы не слушались, одеревенели. Наконец пошло легче, и я вырезал нужную полоску. Бархотка вышла – чудо! Волоски на ней короткие, мягкие, точно на заказ.

Я хотел положить её в шкафчик – и как раз проходил мимо кухни, когда мама окликнула:

– Что это у тебя?

– Бархотка для моих сапог. Сам сделал!

– Покажи.

Я ожидал, что она похвалит.

Мама осторожно провела по бархотке рукой. Задумалась. Чуть слышно ойкнула и побежала в спальню…

Настя подняла бархотку, подула на ворсинки:

– Дивна рiч! От це майстер!..

И вдруг – как сейчас слышу – мамин крик:

– Котик! Мой котик!..

А я не мог взять в толк: при чём тут какой-то кот? У нас в доме нет кота… Или «котик» – это я?..

…Потом было мокрое, хлёсткое полотенце… Настя гладила, утешала маму… На полу валялась мамина шуба…

А я всхлипывал, задыхался, – не от боли, от обиды – и повторял, повторял прерывисто:

– Ма-а-а! Никто не увидит!.. никто не увидит… Это ведь сзади, никто не увидит!..

Рваные губы