По крупицам. Российские школьники об истории ХХ века. Сборник работ лауреатов Всероссийского конкурса исторических исследовательских работ старшеклассников «Человек в истории. Россия – XX век»

В настоящее время у нас есть сведения о 54 потомках Евдокии и Федора Залипаевых. Это 3 дочери, 13 внуков, 32 правнука, 6 праправнуков.

Евдокия Александровна прожила долгую и очень трудную жизнь. Какие только испытания ни выпадали на ее долю! И раннее сиротство, и детский дом, и потеря всех родных братьев, и попытка убийства, совершенная родным человеком, теткой. И надежда обрести новую семью, и горькое разочарование. И первое замужество не по любви. И второе – тоже не слишком счастливое замужество. И страшные испытания военных лет. И похороны детей… И огромные материальные трудности, когда семья находилась на краю голодной смерти. И, как прочли мы в воспоминаниях, ей было порой так тяжело, что хотела и руки на себя наложить. Но все-таки все выдержала, все перенесла. Пережила мужа. Пережила троих детей и нескольких внуков.

Мы все благодарны своей прабабушке, что она выжила сама и сохранила жизнь большинства своих детей. Даже само выживание в условиях, в которых она жила – большая заслуга. Сохранив жизнь своих детей, она тем самым дала шанс на жизнь всем своим многочисленным потомкам. Прочитав внимательно ее записи, мы поняли, что ее натура была глубже и ранимее, чем думали окружающие. Когда она писала эти воспоминания? Судя по событиям, упоминаемым в них, – после 1980 года, судя по разным чернилам – не в один присест. Для кого писала она о своей жизни? Для себя или для нас? Для того, чтобы мы помнили ее? Для того, чтобы мы прониклись сочувствием? Ведь эти листочки были сложены с вещами, которые она приготовила на свои похороны. Значит, она хотела, чтобы мы нашли эти записи после ее ухода. А может быть, эти записи были сделаны для себя? Для того, чтобы освободиться от горьких воспоминаний? Простить, наконец, мужа? Примириться со своей судьбой?

Как бы то ни было мы благодарны нашей прабабушке Евдокии Александровне за все: и за воспоминания, и за саму жизнь.

Анастасия Заварзина

«А дух славянский жив и будет жить вовеки, ибо с нами Бог наш»

Судьба семьи Семиз на фоне российской истории 30-60-х годов XX века

г. Владимир, научный руководитель B. C. Бузыкова

Моя работа посвящена замечательной женщине – Милене Душановне Семиз, а также ее матери Наталье Дмитриевне Семиз, в девичестве Роговой.

В музее нашей гимназии хранится большой архив учительницы математики нашей школы Нины Александровны Мясоедовой. Она скончалась в 1942 году и была похоронена на Князь-Владимирском кладбище на семейном захоронении Мясоедовых. Последним здесь стало захоронение Романа Дмитриевича Рогова, мужа Ольги – родной сестры Нины Александровны. Он умер в 1964 году. Его дочь Ирина Романовна Рогова передала в наш музей весь архив своей семьи: семьи Мясоедовых по материнской линии и Роговых-Семиз по линии отца.

Большую часть этого архива составляют фотографии, записные книжки, личные документы Романа Дмитриевича 30-50-х годов, открытки и письма родственников. Самое большое количество писем было написано Роману Дмитриевичу сестрой Натальей Дмитриевной Семиз (в девичестве Роговой) и ее дочерью Милой Семиз. Нашлось множество фотографий Константина, сына Романа Дмитриевича от первого брака. На одной из них он был изображен с маленьким мальчиком, и на обратной стороне была надпись: «Тятька и Митька. 1956 год». Значит, внука Р. Д. Рогова звали Дмитрий Константинович Рогов.

И мы решили попробовать разыскать его через Интернет. Признаюсь, в глубине души ни Вера Сергеевна Бузыкова (руководитель нашего музея), ни я не надеялись, что из этой попытки что-нибудь получится. А ждала нас сенсация! Набрав имя Дмитрия Рогова, на экране компьютера крупными буквами появилось имя Анны Андреевны Ахматовой! Зайдя на сайт, я увидела интервью филолога В. Д. Дувакина с Миленой Душановной Семиз о ее встречах с Анной Андреевной. Милена и ее мать Наталья Дмитриевна познакомились с ней в 1938 году. Сын А. А. Ахматовой Лев Николаевич Гумилев сидел в печально известных «Крестах» вместе с отцом Милены Душаном Ивановичем Семизом. В опубликованном интервью В. Д. Дувакин сообщал, что в предисловии к своей поэме «Реквием» Анна Андреевна пишет о женщине, которая стояла вместе с ней в многочасовой очереди в тюрьму и тихо спросила ее, сможет ли она описать происходящее вот здесь. И Анна Ахматова ответила: «Могу». Этой женщиной была Наталья Дмитриевна Семиз, «урожденная Рогова: 1882–1965, врач». На сайте также сообщалось, что подробнее о Душане Семизе можно узнать из статьи Д. К. Рогова «Из истории одной российской семьи», опубликованной в 6-м выпуске «Опочининских чтений» (Мышкин, 1998). Все совпадало: Семиз, Мила, Душан, Мышкин, Д. К. Рогов!

Дальнейшее исследование показало, что у нас в музее хранятся более 20 писем людей, которых хорошо знали, уважали, любили, ценили многие выдающиеся представители науки и культуры России. Милена Семиз, работая в Эрмитаже, дружила с его директорами И. А. Орбели и Б. Б. Пиотровским, переводчиком М. Л. Лозинским.

Жизнь Милены Душановны, ее отца Душана Семиза, талантливого журналиста и писателя, матери Натальи Дмитриевны, одной из первых в России женщин-хирургов, предстала передо мной в наиболее острые периоды истории России ХХ века. Душан Иванович Семиз (1884–1955) оказался в России в конце ХIХ века. Он был выслан подростком из родной Сербии за скандал с наследным принцем, перед которым, по семейному преданию, похвастался древностью своего рода. После окончания Полтавской духовной семинарии поступил на юридический факультет Петербургского университета.

В 1938 году жену и детей Д. И. Семиза определили к высылке из Ленинграда как семью репрессированного. Но благодаря ходатайству известной актрисы Александринского театра Е. А. Корчагиной-Александровской, бывшей тогда районным депутатом, и директора Эрмитажа И. А. Орбели, высылка была отменена.

В Петербурге-Ленинграде Душан Иванович опубликовал много статей и книг по истории и культуре южных славян, об исторических путях России и Сербии. Его работы публиковались как на русском, так и на сербском языке.

В годы первой мировой войны Д. И. Семиз был военным корреспондентом, вел ежедневные записи об увиденном. Фотографии различных военных эпизодов, сохранившиеся в архиве, представляют большой исторический интерес.

Сегодня архив Д. И. Семиза находится в Рукописном отделе Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН (ф. 470). После смерти Милены Душановны ее архивные материалы вошли в фонд отца.

В блокадном Ленинграде

Одно из ранних писем Роману Дмитриевичу Рогову от Милены датировано 28 июня 1942 года. Она пишет ему уже из Мышкина после выезда с матерью, сестрой Р. Д. Рогова, из блокадного Ленинграда:

Милый, родной дядя Рома. Очень давно хотела написать тебе и вот когда собралась. О том, что позади, ты уже знаешь со слов очевидцев. Скажу тебе одно, и не вывези я ее, она бы умерла… Конечно, жалко брошенного дома в Ленинграде, а главное книг, не надо их было увозить от тебя. Ну, да что делать. Люди гибнут… а мы потом как-нибудь наработаем себе и своим родителям.

Это письмо – единственное, где Милена упоминает о своем пребывании с Натальей Дмитриевной в блокадном Ленинграде. Из него невозможно узнать никаких фактов, никаких эпизодов их жизни в эти страшные месяцы зимы 1941/42 года. И мне казалось, что узнать больше, чем написано об этом в письме, нереально. Как я ошибалась! Нет, имя Милены сохранилось в нескольких дневниках блокадников, работавших вместе с ней в Эрмитаже и которые продолжали с ней переписку после ее отъезда из города.

В Интернете имя Милены Душановны я встретила в потрясающих дневниках Александра Николаевича Болдырева и Игоря Михайловича Дьяконова, молодых тогда сотрудников Эрмитажа, ставших впоследствии крупными специалистами-востоковедами, докторами наук, профессорами, авторами огромного количества научных трудов.

В своих дневниковых записях Игорь Михайлович Дьяконов пишет о том, как они с Миленой Семиз участвовали в эвакуации сокровищ Ленинграда в начале войны:

Прибытие и отбытие машин шло потоком ко всем подъездам. Мы с Миленой Душановной Семиз стояли на Иорданском подъезде. Нашей обязанностью было записывать номера ящиков, грузившихся на каждую машину, и получать в нашей описи расписку военного, сопровождавшего груз: – Сопровождающий, расписаться! Мы сдавали ящик за ящиком, которые проволакивали по доскам на крыльцо, и затем выходили к машине за распиской. Эта деятельность продолжалась три дня из недели, занятой эвакуацией. В последнюю ночь я спал полчаса – машины шли круглосуточно – я так устал, что еще год спустя несколько раз просыпался ночью от своего голоса: «Сопровождающий, расписаться!» В последний вечер эвакуации, когда уехала последняя машина и увезла последний ящик, мы с Миленой Душановной поднялись наверх и прошли по залам. Всюду, километр за километром, висели пустые рамы и багеты, валялась стружка, как будто кто-то дорогой выехал из квартиры; и мы расплакались от усталости и опустошенности. Было, кажется, 1 июля.

Чуть ниже он описывает царившую в городе обстановку:

Между тем, всюду обсуждался вопрос о том, удержится ли само советское правительство. Как-то я говорил у Малого подъезда Эрмитажа с нашей эрмитажной античницей, Александрой Ильиничной Вощининой, и подошла ее мать. Когда заговорили об этом вопросе, я сказал, что речь идет не о власти, а о существовании России. Мать Александры Ильиничны очень взволновалась и сказала:

– Спасибо, молодой человек, что вы вспомнили о России. При мне к Милице Эдвиновне подошла Милена Душановна Семиз и сказала:

– Что происходит, разве нас так учили! Милица ответила ей:

– Сталину сейчас тоже очень тяжело!

Милена прямо сказала, что она хотела на Сталина.

Конечно, И. М. Дьяконов не стал цитировать дословно высказывание Милены Душановны о Сталине, но понятно и без этого, что оно было крайне отрицательным.

Исключительно ценную информацию о Милене Душановне и Наталье Дмитриевне Семиз я нашла в Интернете, набрав для поиска имя Натальи Дмитриевны. К моему великому счастью в Сети я обнаружила интереснейшую, в полном смысле уникальную публикацию дневников бывшей сотрудницы Эрмитажа Ксении Владимировны Ползиковой-Рубец, которая в годы войны работала учительницей в школе, но поддерживала тесный контакт с работниками музея. Среди ее близких знакомых оказались Милена и Наталья Дмитриевна Семиз. Публикация называлась «Город-фронт на Неве» и рассказывала о страшнейших днях блокадного Ленинграда. Вот некоторые отрывки, связанные с именами моих героев:

Боря Пиотровский заболел и лежит у Н. Д. Флиттнер. Сильно похудевшая Н. Д. кормит четырех кошек. Его пришла навестить Н. П. Кипарисова и потом рассказала обо всем увиденном И. А. Орбели, который, говорят, рвал и метал, и кричал, что отнимет 1-ю категорию у человека, который ее тратит на кошек. Милена возмущена. Свою кошку они тоже кормят и людей расценивают как людоедов, если они едят кошек.

Я боюсь осуждать такие поступки жителей блокадного Ленинграда, но моя симпатия сегодня все-таки на стороне Милены и Бориса Борисовича Пиотровского, которые испытание голодом делили вместе со своими домашними животными.

В другом месте дневников Ксения Владимировна пишет:

С шумом меня окружает семейство Семиз. Они – старожилы и поклонники этого убежища, они многое перепробовали: Кронверкский особенно пострадал и при бомбежках, и при обстреле. Они перебрались оттуда в сентябре ко мне. Но когда к нам попал снаряд, они удалились обратно к себе. Во время тревог уходили в щели, захватив с собой лопату для откапывания (на случай, если рухнут подпорки в щели). Милена рассказала мне, что недавно лежала на улице под обстрелом, и снаряд разорвался совсем рядом, но она осталась цела. Дом их на Кронверкском опять пострадал, и Орбели дал им пустующую квартиру сослуживца. Но на ночь они забираются в убежище.

Это очень важная информация, дающая яркую картину жизни блокадного Ленинграда, когда люди ежедневно и почти ежечасно подвергались смертельному риску. Две хрупкие беззащитные женщины мечутся по городу в поисках безопасного угла. Сегодня это воспринимается как фильм ужасов.

Я читала дневники Ксении Владимировны и с трудом могла поверить в реальность описываемых событий. О жизни в бомбоубежище сотрудников Эрмитажа она пишет:

Первым из моих знакомых здесь умер Вальтер. Он умер в помещении охраны скоротечно. Перед этим его подняли на улице с тяжелым чемоданом. Он надрывал себя, стремясь весь скарб сосредоточить в Эрмитаже. Сюда, в убежище, пришел умирать Юрий Подгаецкий. Он и его жена все отдавали ребенку. Окончательно себя доконал, когда хоронил брата, непомерно израсходовав хлеб и свои физические силы. Он пришел в Эрмитаж обессиленным. Утром товарищи заметили, что он в полусознательном состоянии и не отвечает на вопросы. Позвали Н. Д. Семиз. Она поняла, что это агония. Жена Юрия решила похоронить его в могиле брата, но родственники отказались пойти на кладбище показывать место захоронения. Милена с Борей дали по 250 руб. людям, отвезшим его на кладбище. Умер Рейхерт, а на другой день его жена – умерла тихо, в темноте, одна. Милена Семиз называла еще многих, но их я не знаю.

Каждый день видеть смерть и понимать свою обреченность – как это страшно! Но эта дневниковая запись помогает увидеть и людей, которые стараются из последних сил помочь своим близким и знакомым. Милена и Борис Пиотровский дали по 250 рублей людям, которые отвезли скончавшихся сотрудников Эрмитажа на кладбище. Милена Душановна, наверное, получала такой же паек и такую же зарплату, как и другие сотрудники Эрмитажа, в том числе и те, которые умирали от голода.

Милена уехала из Ленинграда, спасая мать от смерти. В 1942 году отца Милены, Душана Ивановича Семиза, должны были освободить из лагеря, но его не освободили ни в 1942-м, ни в 1943-м, ни в 1944-м. Он был выпущен после войны на очень короткий срок – и снова репрессирован. Но тогда, в 42-м, его жена и дочь были готовы покинуть блокадный Ленинград еще и потому, что за пределами осажденного города надеялись хоть что-нибудь узнать о самом дорогом для них человеке.

Хочу заметить, что все молодые сотрудники отдела Востока Эрмитажа, где работала и Милена Семиз, после войны добились больших научных успехов, стали докторами наук, написали много трудов. А Милена Душановна ушла из жизни, не имея ни званий, ни наград, ни научных степеней.

Во Владимире. Лето-осень 1943 года

О пребывании Милены во Владимире сохранилось всего три письма, датированных августом-сентябрем 1943 года. Из них видно, что условия жизни во Владимире оказались настолько тяжелыми, что они приняли решение вернуться в Мышкин:

31. Х. 43 года. Дорогой дядя Рома! Наши дела все те же и поэтому, хотя это, как мы говорим, неправильно, но мы принуждены ехать в Мышкин. На носу осень, сыро, дров не нашли (неразборчиво) и таскать стало очень тяжело по грязи, а лес далеко. Трудно очень биться в жизни, как рыба об лед и потеряв оседлость. Ну надо терпеть.

Две женщины с высшим образованием – врач и музейный специалист – не могут обеспечить своего существования в старинном русском городе недалеко от Москвы. Никто не может им помочь. Они – родственники врага народа. Они столько пережили в блокадном Ленинграде, но это никого не волнует. Чуть живыми они приехали в Мышкин, но там нет работы. Они бросают Мышкин, с огромным трудом добираются до Владимира, но и здесь беспросветно.

К моему величайшему удивлению в архиве нашего школьного музея я нашла газету «Призыв» за 24 октября 1943 года со статьей Милены Душановны о Золотых воротах. Правда, она была напечатана уже после выезда Милены в Мышкин. Тем не менее она свидетельствует о работе Милены в нашем музее, о первых ее исследованиях памятников городской старины.

Еще с большим удивлением уже в декабре 2011 года я читаю появившуюся в Интернете поэму о Милене Душановне, которую разместил Владимир Корман. Он познакомился с ней во Владимире в годы войны. Тогда ему было десять лет. Он пишет:

В 1942 г. мне довелось познакомиться с Миленой Душановной Семиз. Это почти легендарный человек, оставивший о себе яркую память в Ленинграде, Мышкине и в Москве. Как мне показалось, во Владимире ее забыли, именно поэтому я и написал о ней свои стихи, чтобы напомнить о ее пребывании у нас во время эвакуации. Счастлив, что ошибся, что владимирцы ее помнят… Летом этого [1942] года я с приятелями по улице и школе были почти беспризорными. Под влиянием дошедших до нас легенд решили разведать подземные хода под Успенским собором. Кто-то из музейных работников вышел к нам – насколько помню, это была директриса музея – и, улыбаясь, объяснила, что это всего навсего вентиляционные люки старой обогревательной системы, устроенной в храме до революции. Но с этого дня на целый год между группой мальчишек и работниками музея установилась дружба.