Талисман Белой Волчицы

Тот пожал плечами:

– Кто знает? Пока особых жалоб не наблюдалось, но последние события, смею заметить, могут повлиять на настроения рабочих. – Он приблизил бугристое лицо почти вплотную к лицу Алексея, а глазки-буравчики, казалось, просверлили его насквозь. – Как бы казаков не пришлось вызывать? А?

Алексей отодвинулся и с неприязнью посмотрел на бухгалтера:

– Думаю, что не в ваших интересах доводить дело до казаков.

Бухгалтер прищурился, в маленьких глазках мелькнули и пропали насмешливые огоньки. И Алексей подумал, что Столетов далеко не так уж прост и стоило, наверное, присмотреться, нет ли каких подводных камней во взаимоотношениях между управляющим и бухгалтером завода. И поэтому решил сменить тему разговора.

– Вы давно на заводе?

Столетов пожал плечами:

– Недавно, второй год. С того момента, как его приобрел Никодим Корнеевич. Он ведь взамен небольшой доли на «Неожиданном» третью часть заводских акций уступил Михаилу, чтобы тот попутно за заводом приглядывал. Сам он небольшой любитель далеко из города выезжать. Так что у Михаила свой интерес на заводе, правда, не шибко он его проявляет, больше на приисках пропадает.

– Выходит, до этого вы на Кретовых работали?

Столетов несколько странно дернул головой и в упор посмотрел на Алексея.

– На них, не на них, какая разница! – и, низко склонив голову, принялся собирать конторские книги в стопку. Затем подошел к высокому шкафу и разложил их по полкам. Даже спина его в этот момент излучала неприкрытую неприязнь и нежелание продолжать разговор.

Алексей, удивившись столь неожиданной перемене в настроении бухгалтера, продолжал допытываться:

– Так вы прежде где служили?

Спина бухгалтера напряглась, он захлопнул дверцу шкафа, запер ее на большой навесной замок, заклеил отверстие для ключа полоской бумаги, поставил сверху лиловую печать и лишь после этой достаточно продолжительной процедуры изволил повернуться и произнести недовольным тоном:

– До этого, как вы изволите интересоваться, Илья Николаевич, я служил у господина коммерции советника Карнаухова в пароходной компании «Восход», пока ее владельцем не стал Корней Кретов.

– И что ж, господин Кретов не оставил вас в компании или вы по собственному желанию ее покинули? – не отставал Алексей от бухгалтера.

– Ну вы, право, форменный допрос снимаете, Илья Николаевич, – неожиданно добродушно проговорил Столетов. – Разве для дел завода имеет какое-то значение, где я прежде работал, – главное, чтоб дела шли в гору. А у нас они потихоньку-полегоньку с места сдвинулись. – Он перекрестился. – Генрих Иванович большого ума и осторожности человек. Если б еще понятие имел, что теперь завод в частном владении, а не в государственном. А частный хозяин – он каждой копейке цену знает, просто так на ветер их не бросает.

– Кто на ваше место пришел в компании и кого вы здесь сменили, когда устроились на службу в заводоуправление?

Столетов пожевал нижнюю губу, почесал кончик носа мизинцем и задумчиво произнес:

– Старый Кретов на компанию мало внимания обращал, а вот сынки у него оказались позабористее. После смерти батюшки они приняли ее в наследство и тут же всех служащих поменяли в одночасье. Особенно Никодим свирепствовал. Михаил – тот дальше, он меньше в дела вникал… Ну, одним словом, после двадцати лет безупречной службы оказался я вдруг на улице. Спасибо Анфисе Никодимовне. Это она по доброте душевной устроила меня на завод бухгалтером, иначе хоть с голоду подыхай… – Он высморкался в большой носовой платок и печально посмотрел на Алексея. – Большой души женщина, Анфиса Никодимовна! Подобрала меня, отогрела, на завод привезла. Папенька ее, Никодим Корнеевич, шибко меня не хотел поначалу, осерчал даже, когда Анфиса о своем решении заявила. Покричали друг на друга, ногами постучали, но потом папенька ее смирился. Вызвал меня, смерил грозным взглядом и велел: ступай, дескать, и работай, но чтоб ни одной копейки мимо моего загашника не уплыло. Вот я и стараюсь, чтобы не уплыло.

– А что, у Анфисы Никодимовны своя доля в заводе есть?

– Да какая там доля, – рассмеялся Столетов, – одни слезы, а не доля! Столько же, сколько и у Генриха Ивановича, – копейка с рубля!

– И почему ж Никодим Корнеевич так свою дочь обидел, Семен Петрович? Не хочет с ней доходами делиться?

Столетов не ответил, а вдруг изменился в лице и перевел взгляд за его спину.

И в то же мгновение Алексей разобрал слишком хорошо знакомый ему тягучий голос с легкой хрипотцой:

– Меня никто не обижал, а доходами он не хотел делиться со своим зятем, моим супругом.

Алексей оглянулся. Анфиса Никодимовна собственной персоной вплыла в комнату бухгалтера и застыла за пару шагов до Алексея. Она была в кожаных, расширенных в бедрах мужских штанах, высоких, до колена, сапогах с изящной колодкой и в расшитом крученым серебряным шнуром белом кирасирском колете. В руках она держала цилиндр и плетку, из чего Алексей сделал вывод, что барышня заявилась в контору с верховой прогулки. Только спрашивается: на кой ляд ей вздумалось пожаловать в контору, когда Алексей почти уже выудил у бухгалтера все, что на данный момент его интересовало?

Он смерил Анфису недружелюбным взглядом, но склонил голову в приветствии, мысленно пожелав ей провалиться в тартарары.

Женщина вздернула бровь, нервно ударила хлыстом по цилиндру и с вызовом посмотрела на Алексея. Рот ее как-то неестественно перекосился: левая его сторона пошла вверх, а правая – вниз.

– Откуда вы здесь взялись? Кто вас приглашал?

Алексей выпрямился и медленно, почти не разжимая губ, процедил сквозь зубы:

– Я представитель губернского корпуса горных инженеров и нахожусь здесь по сугубо казенным делам, а не ради собственного развлечения.

Анфиса вновь ударила хлыстом по цилиндру, одарила Алексея яростным взглядом и, крутанувшись на каблуках, толкнула дверь кулаком в перчатке и скрылась с глаз долой. Можно было вздохнуть с облегчением, но этот выпад хозяйской дочери сказал Алексею многое, и прежде всего то, что жизнь в Тесинске ему сладкой не покажется.

Глава 9

Алексей отказался от предложенного Тригером экипажа, решив прогуляться пешком. Слобода, где жили рабочие, и сам завод располагались в пяти верстах к югу от города, в широком распадке на берегу неширокой, но вздорной реки Тесинки. Она огибала высокую гору, прикрывавшую сам Тесинск от заводского дыма и угарного чада, который стлался над распадком, и только в редкие дни здесь можно было дышать свободно. В те дни, когда прорывался сквозь таежные дебри лихой северо-западный ветер и разгонял сизое облако, как покрывалом накрывшее заводские здания, незатейливую церквушку рядом с выкрашенной желтой краской конторой и разбежавшиеся по склонам распадка домишки – справа – рабочих завода, слева – казаков конвойной команды, что доглядывали за каторжными, работавшими на добыче руды в совсем уж глухой тайге верстах этак в пяти от завода. Уголь добывали еще дальше, в степной части Тесинской котловины, на Изербельских копях…

Дорога в Тесинск шла по щеке горы: по одну сторону – высокий каменистый увал, поросший прямоствольными, с густыми, под самое небо, соснами. Смыкаясь одна с другой, они образовали сплошной сводчатый кров, под которым даже в самый знойный день было сумрачно и прохладно. С другого края дороги – обрыв, под которым бурчала на камни вечно недовольная Тесинка.

Обрыв густо зарос малинником и дикой смородиной, сплошь усыпанной багрово-красными гроздьями ягод. Алексей сорвал одну, набралась полная горсть, и отправил ягоды в рот. Скулы свело от непомерной кислоты, он сморщился и, склонившись над сбегавшим с увала ручьем, принялся торопливо черпать ладонями и глотать воду.

Перестук копыт за его спиной заставил Алексея поднять голову и оглянуться. От слободы в гору поднимался всадник, вернее всадница, в уже знакомом ему белом колете и черном цилиндре. Рядом с ней бежал, держась за луку седла, тоже знакомый Алексею китаец. Анфиса проехала мимо, даже не повернув головы в его сторону, но китаец прошелся по нему быстрым взглядом узких, прячущихся за высокими скулами глаз и тут же, склонив голову, затрусил по дороге, вслед за хозяйкой.

Алексей вновь склонился к ручью, умылся холодной водой и почувствовал вдруг такой прилив бодрости, что неожиданно для себя перепрыгнул с камня на камень, поднялся немного выше ручья и устроился на гранитном валуне, подставив лицо прохладному ветерку, прилетевшему со стороны Тесинска. Пахло грибами, смородиновым листом, к ним добавлялся и горьковато-смоляной запах – хвои. Он сорвал кустик костяники, снял тесно прижавшиеся друг к другу сочные кисловато-сладкие ягоды губами и, раздавив языком, проглотил, потянувшись за следующим кустиком…

Алексей поднялся наконец с камня и потянулся всем телом, так что захрустели кости, вдохнул полной грудью густой от таежных запахов воздух и, приставив ладони к губам, прокричал весело и шало, как, слышал, кричали ямщики на дорогах. Дикий и пронзительный клич, оставшийся от старых разбойных времен: «Эй-е-е-ей, гра-а-абя-аат! Ую-ю-юй-юй, лих-хома-а-ань!»

Эхо, словно пойманный в силки зверь, забилось, заколотилось о скалы, о глухую стену таежной поросли, всполошив беспокойных кедровок и взбалмошных сорок. Резкими, тревожными криками они нагнали страху на мелкую лесную живность, прыснувшую в разные стороны под камни и валежины. Алексей огляделся по сторонам и решил пойти не по пыльной, разбитой колесами телег дороге, а через лес. Ему казалось, что так он скорее доберется до города, чьи первые домишки и высокая колокольня собора показались на противоположном, более крутом берегу Тесинки. Но он не учел, что то и дело будет нагибаться и собирать в горсть сочные ягоды костяники, а то вдруг набредет сначала на одну, потом на вторую, а за ней и на третью поляну, усыпанную крепенькими желто-коричневыми маслятами.

Не удержавшись, Алексей достал из кармана перочинный нож и опомнился лишь тогда, когда плащ, который он приспособил вместо корзины, уже прилично оттягивал руку и мешал передвигаться по тайге с желаемой скоростью. Но бросать узел с добычей он посчитал неразумным даже по причине истраченного времени и, взвалив его на плечо, пошел по тайге, перескакивая с камня на камень, с валежины на валежину.

Вскоре он вышел на широкую торную тропу, вероятно, местные жители пользовались ею, чтобы сократить путь из города до слободы. Судя по множеству отпечатков конских копыт, здесь не только ходили пешком. Тропа была освоена и верховыми, но, вероятно, Анфиса не знала о ней, если отправилась в город более длинным путем. Вспомнив некстати о зловредной купеческой дочери, Алексей споткнулся о корень, зашиб ногу и, зашипев от боли, выругался сквозь зубы.

Он уже подумывал о том, чтобы избавиться от части грибов, как вдруг тропа, вильнув в сторону, потерялась среди россыпи огромных камней. Конечно, можно было обогнуть камни, как и сделала тропа, проложенная более благоразумными и осторожными людьми, но солнце нависло над острыми пиками гор, из ущелий и расселин потянулись щупальцы сумерек, на небе проявился прозрачный серп луны, а в тайге ощутимо похолодало…

Алексей вздохнул и принялся спускаться по камням вниз… Вскоре ноги привели его к каменистому обрыву. Под ним виднелись какие-то полуразрушенные сооружения из старых бревен, разбитая лежневка… Над обрывом шло ограждение из неошкуренных лесин, стянутых между собой железными скобами и обмотанных для крепости толстой проволокой. В самом центре этого сооружения виднелось нечто вроде огромной заслонки. А у его подножия скопилось множество камней: несомненно, оно служило защитой от камнепадов…

Алексей огляделся по сторонам. Кажется, он вышел к заброшенному карьеру, откуда брали камень для строительства дороги и городских нужд. Он остановился и, оглянувшись, посмотрел вверх на серые россыпи камней, которые он только что преодолел. Вернуться назад и попытаться найти тропу? Нет, до темноты ему не успеть… Придется идти через карьер…

С большим трудом, то и дело оступаясь и хватаясь свободной рукой за нависшие над обрывом ветви и корни деревьев, он миновал самую крутую его часть. Оставалась самая малость дойти до лежневки. И он даже вздохнул с облегчением и перекинул узел с грибами в правую руку… Но тут какое-то странное чувство заставило его оглянуться, лишь за мгновение до того, как он услышал вдруг непонятный скрип, а следом гул и грохот… Ноги словно приросли к земле, во рту пересохло, зато все тело вмиг покрылось холодным потом. Неосторожный шаг привел в движение один из камней, тот подтолкнул второй, затем третий… четвертый… десятый…

Алексей метнулся в сторону. Еще секунда – и его бы погребло под обвалом. Но, видно, судьба его хранила, если заставила вовремя оглянуться, иначе не оказаться бы ему под скальным козырьком, под который он успел заскочить в последний момент. Огромные глыбы, подскакивая, как детские мячи, с оглушительным шумом и громом резво катились по склону. Подпрыгивая и ударяясь друг о друга, они увлекали за собой более мелкие камни и щебенку, с ходу проскакивали лежневку, поднимая на дыбы и переворачивая бревна, устилавшие ложе дороги, и с треском вламывались в тайгу, круша все на своем пути: и мелкую поросль, и крепкие сосны…

Обвал продолжался не более минуты, но за это время Алексей несколько раз попрощался с жизнью.

Камнепад прекратился внезапно, так же как и начался, только тонкие ручейки щебенки, по-змеиному шипя, шуршали между камней, сползая с обрыва. Алексей выбрался из-под козырька и, поглядывая с опаской на обрыв, выбрался на лежневку, которую словно перепахали гигантским плугом. Миновав опасное место, он вновь посмотрел вверх и замер от изумления. Напрасно он думал, что сам стал виновником обвала. Кто-то сумел оттянуть в сторону затвор заслонки, и именно оттуда были спущены камни на его голову. В этом он нисколько не сомневался – именно спущены, но кому пришла в голову столь дьявольская мысль? Или просто сработала ловушка, нацеленная на кого-то другого?