Источник вечной жизни

– И чего ты хочешь от меня?

– Разве… никак нельзя помочь?

– Послушай, как тебя…

– Лиля.

– Послушай, Лиля, тут написано: трамадол в девять тридцать. Не можем же мы просто так вкатить этой больной еще одну дозу – а если она загнется?!

– А если она загнется от боли?

Хирург вздохнул, закатив глаза, осмотрелся по сторонам, словно собирался совершить нечто противозаконное и прикидывал последствия, и сказал:

– Ладно, давай-ка я сам ее посмотрю.

Семеня позади Кана Кая Хо и едва за ним поспевая, Лиля обернулась и увидела, что Рыба стоит у поста, вытянувшись в струнку, выпучив глаза и слегка приоткрыв рот. Впервые она поняла, что кличка прицепилась к девушке не только из-за фамилии – уж больно сильно медсестра смахивала на выброшенную на песок рыбу, тщетно пытающуюся втянуть в легкие немного кислорода.

Осмотр пациентки много времени не занял.

– Странно, – пробормотал Кай, потирая подбородок. – Чертовски странно… Ладно, вот что мы сделаем: два миллиграмма бетаметазона внутривенно – чтобы купировать боль. Потом, когда вернется Дмитриев, он решит, что делать – снижать дозу и переходить на таблетки или продолжать то, что и раньше.

– Но почему трамадол действовал такое короткое время? – недоумевала Лиля. – Она ведь уже давно мучается, а прошло всего…

– Не могу объяснить – не знаю, – покачал головой хирург. – Может, дело в привыкании?

Опиаты быстро убирают болевой синдром, но так же быстро развивается резистентность: уже через две-три недели первоначальная доза оказывается недостаточной… Анальгезирующий эффект соответственно укорачивается.

– Но пациентка поступила всего шесть дней назад – о каком «укорачивании» действия может идти речь? – возразила Лиля.

Кан Кай Хо посмотрел на нее, впервые – внимательно, словно изучая, как муху под микроскопом.

– Не пойму я, чего ты от меня-то хочешь? – спросил он.

Лиля понимала, что только что заставила его перейти черту и, возможно, испортить отношения с коллегой.

– Ничего, просто я…

– Давай оставим это Дмитриеву, хорошо? Это – его пациентка, и ты сделала все, что могла: сейчас ей поставят укол, и она улетит в рай на несколько часов. Довольна? Ну, давай, дуй к Ры… короче, к Оксане и передай ей, что я сказал.

– Дмитриев узнает, да? – тихо спросила Лиля.

– Ты же понимаешь, что ему нельзя не говорить – вдруг он решит забабахать ей еще трамадола часиков через пять?

Конечно же, Лиля это понимала: отсутствие информации могло привести к передозировке препарата.

– Я на склад не пойду! – ощерилась Рыба, узнав о назначении Кана Кая Хо. – Ты не представляешь, что за мордоворот там работает – у него снега зимой не допросишься!

– А зачем на склад-то? Разве у Никодима в сейфе нет…

– Ты что, там же всего запасу от трех до пяти дней – так по инструкции положено! Каждый миллиграмм или миллилитр подсчитывается в конце недели… Так что придется тебе идти на склад самой. Мужика, что там работает, зовут Вадимом, но он любит, когда его называют по имени-отчеству, иначе он и разговаривать не станет. «Вадим Леонидович» к нему обращайся, улыбайся и приседай, а то ничего не получишь! Сестер он вообще не замечает, но ты ведь ординатор, поэтому, может, и прокатит. Ну, удачи тебе, подруга!

* * *

Ноги у Лили гудели к концу рабочего дня, голова шла кругом – и от визита на склад, который едва не закончился провалом, и от информации, которую передала ей Рыба ближе к вечеру. Оказывается, Дмитриев все же появился (через два часа после того, как Лиля и Кан Кай Хо его разыскивали) и учинил невероятный скандал по поводу того, что на его пациентку, видите ли, «покусился» другой врач. Так как ни Никодима, ни Кана Кая Хо в больнице не было, весь ушат грязи, заготовленный для корейца, вылился на Оксану и – между прочим – саму несчастную пациентку, которая «своими стонами взбудоражила все население больницы», поставив под сомнение его, Дмитриева, авторитет! В глубине души Лиля порадовалась тому, что не присутствовала при разборке, с тоской осознавая, что завтра наверняка «обиженный» врач вновь поднимет вопрос, и уж тогда ей не избежать открытого столкновения.

Поэтому, когда зазвонил мобильник, Лиля ответила с неохотой, полагая, что это бабушка. Она обязательно поинтересуется, как дела и почему Лиля не звонит, и тогда придется рассказывать обо всем, что произошло, а ей этого совершенно не хотелось. Но, к ее удивлению, это оказалась вовсе не Екатерина Матвеевна.

– Привет, красотка!

Так начинал разговор только один человек, и настроение Лили мгновенно поднялось, потому что голос в трубке принадлежал Максиму Рощину.

– Привет! – ответила она, но мужчина тут же уловил в ее тоне несвойственные девушке интонации.

– Ты в порядке? – встревоженно спросил он.

– Я? Конечно, в порядке… Что-то случилось?

– Случилось? Ну, дорогуша, ты же все нас с Кирюшей «завтраками» кормишь, поэтому мы решили, что надо поставить тебя перед фактом: сегодня к семи часам мы ожидаем тебя на новоселье!

– Уже?!

– Что значит – уже? Мы месяц как ремонт закончили, а ты все глаз не кажешь! Отговорки и извинения не принимаются – ровно в семь, форма одежды… А, черт с ней, форма одежды – любая, только не забудь притащить свой тощий маленький зад.

Полчаса спустя Лиля выходила из метро «Площадь Восстания», но, вместо того чтобы, как обычно, отправиться домой, она прошла дальше по улице, в самый ее конец. Когда-то улица Восстания представляла собой унылое место, по обе стороны которого выстроились в ряд темные, потрепанные старые дома, давно нуждавшиеся в капитальном ремонте, со старыми рамами, грозящими выпасть прямо на головы проходящих мимо пешеходов, вонючими подъездами и загаженными лестницами. После девяти вечера жильцы окрестных домов и их гости вынуждены были чуть ли не на ощупь пробираться в нужном направлении, рискуя попасть в открытый люк или свернуть себе шею в выбоине на асфальте. Теперь же местность заметно преобразилась. Свежевыкрашенные фасады домов приглашали прохожих в небольшие магазинчики и кафе, и все вокруг освещали фонари – наверное, именно об этом мечтал Ленин, говоря об «электрификации всей страны»! Не знаю, как во «всей остальной стране», думала Лиля, с удовольствием топая по хорошо освещенной улице, но, по крайней мере, здесь с электрификацией полный порядок – наконец-то!

Она и не подумала сказать бабушке правду о том, куда собирается после работы, – Екатерина Матвеевна не одобрила бы этого. Лиля соврала, что идет погулять с новой приятельницей из больницы и придет поздно. Нельзя сказать, что такое объяснение полностью удовлетворило бдительную бабулю, однако она не стала возражать, понимая, что внучка – уже большая девочка, а потому не имеет смысла что-то ей запрещать. Так почему же Лиля не сказала правду?

Максим Рощин являлся ведущим солистом Театра музыкальной комедии Санкт-Петербурга, а также в последнее время успешно снимался в сериалах. Примерно год назад на него, помимо популярности чисто театральной, в которой Максим купался всегда, обрушилась еще и киношная – после того, как одному умному и, как выяснилось, дальновидному режиссеру пришло в голову возродить старый музыкальный фильм «Сильва». Проект стоил уйму денег, но самой главной его «фишкой», по требованию режиссера, стало то, что все актеры должны петь ариетты самостоятельно! Это, конечно, не Вагнер, но все же для исполнения такого репертуара недостаточно уметь элементарно воспроизводить цыганочку, поэтому, когда встал вопрос о подборе артистов, имя Рощина всплыло как-то само собой. Режиссеру требовались новые лица – Макс был молод и чертовски хорош собой. Кроме того, он играл Бонни в театре на протяжении семи лет и каждый раз собирал аншлаги и все без исключения букеты от зрителей, хотя его персонаж не был главным. Только на этот раз решили, что Рощин получит роль Эдвина. Так, совершенно неожиданно, Макс Рощин превратился из местечковой звезды в звезду российского масштаба. Это накладывало определенный отпечаток на весь стиль его жизни, а также на тот факт, что его благосостояние заметно возросло. Правда, деньги никогда его особенно не волновали, так как вот уже пять лет он сожительствовал с Кириллом Авериным, биржевой «акулой бизнеса», ежегодно приносящей своей фирме, одной из ведущих на рынке, сотни миллионов долларов. Все это время пара проживала в спальном районе, но в прошлом году парни решили перебраться в более престижное место, тем более что Максу было бы гораздо удобнее добираться до работы пешком. Выбор не случайно пал на улицу Восстания, ведь именно Лиля посоветовала ребятам обратиться в контору, занимающуюся продажей жилья в доме, который ей всегда нравился. Он являлся памятником архитектуры, поэтому и к его капитальному ремонту отношение было соответствующим. Теперь, когда коммуникации заменили, переделав все от подвала до чердака, Кирилл и Максим заняли пентхаус на шестом этаже, переоборудованный из многонаселенной коммуналки. Образ жизни приятелей внучки, и в особенности их нетрадиционная сексуальная ориентация не могли не вызывать у Екатерины Матвеевны отторжения, поэтому Лиля и решила, что бабуле вовсе не обязательно знать, куда именно она направилась. Знакомство Лили и необычной парочки состоялось несколько лет назад. Она тогда училась на третьем курсе и проходила клиническую практику в одной из питерских больниц. Разумеется, как любого другого практиканта, ее гоняли все кому не лень – от нянечек до ординаторов, которые радовались возможности покомандовать хоть кем-то, стоящим ниже всех на служебной лестнице. Макс лежал на отделении после лапароскопии желчного пузыря, и именно Лиля стала его сиделкой, санитаркой, медсестрой и лечащим врачом одновременно. Тогда он еще не обрел ту бешеную популярность, что сейчас, но медсестрички и молоденькие ординаторши изо всех сил пытались обратить на себя внимание этого превосходного образчика мужской красоты. Каково же было их разочарование, когда навестить пациента пришел мужчина! Кирилл ворвался на отделение с огромным букетом хризантем, предназначенным для больного, и своим поведением ошарашил ничего до того момента не подозревающий персонал. Нет, он вел себя прилично, но его поцелуй не оставлял ни малейших сомнений в том, что женской половине хирургии надеяться не на что. Зато с Лилей у парней сразу сложились дружеские отношения. Макс отличался мягким, покладистым характером, а Кирилл, напротив, был жестким и сдержанным, но и у одного, и у другого отсутствовали какие-либо внешние признаки того, что они геи. Ребята никак не выпячивали свою ориентацию, не размахивали флагами с надписью «Геи всех стран, объединяйтесь!», и, насколько могла судить Лиля, им бы и в голову не пришло принимать участие в гей-парадах. Можно с уверенностью утверждать, что Кирилл и Максим были даже более нормальными, чем любые другие Лилины знакомые.

В парадной сидел консьерж – мужчина лет пятидесяти. Лифта в доме не подразумевалось, но в пентхаус вела чистая лестница с витыми чугунными перилами. Выкрашенные в бледно-желтый цвет стены украшали репродукции картин известных мастеров, а со специально прибитых балок свисали кашпо с цветами. Лиля подумала, что на этой лестнице можно вполне прилично жить, если смириться с отсутствием телевизора и кухни!

Дверь открыл Макс, облаченный в джинсы и черную водолазку, подчеркивающую его в меру мускулистый торс. Светлые глаза, темные вьющиеся волосы и потрясающая обезоруживающая улыбка во все тридцать два белоснежных зуба – вот так примерно он и сводил с ума тысячи женщин, как знающих о его сексуальных предпочтениях, так и ничего о них не подозревающих. Под ноги Лиле с радостным визгом бросилось нечто маленькое, мягкое и круглое.

– Что это? – взвизгнула она, не сразу осознав, что неизвестное существо – всего лишь щенок.

– Наш сынок, – усмехнулся Макс, сгребая с пола повизгивающего песика. – Французский бульдог Пимс – прошу любить и жаловать.

– Пимс?

– На самом деле у него длинное и трудно произносимое имя из пяти или шести слов, но мы с Киром предпочитаем краткость.

– Значит, Кирилл все-таки разрешил тебе завести собаку? Мне казалось, он их терпеть не может…

– Да разве ж это собака? – пожал плечами Макс. – Вот овчарка – это собака, бультерьер, колли, боксер – тоже собаки… А Пимс – просто домашний любимец, понимаешь? Ну да ладно, – спуская щенка на пол и заключая девушку в крепкие объятия, сказал он. – Мы уж думали, что ты придешь, только если один из нас снова заболеет, – стыдно, подруга, ведь живем-то мы в десяти минутах ходьбы от дверей до дверей!

– Ну прости меня, прости! – смеясь и шутливо борясь с Максом, отозвалась Лиля. Пимс все это время продолжал крутиться под ногами и восторженно визжать – видимо, как и его хозяева, песик обожал гостей. – Где Кирюшка?

– Все еще в своем дурацком офисе: честное слово, я даже после спектакля возвращаюсь раньше него! Но это нисколько не помешает нам отлично провести время, а он пусть потом локти кусает.